— Лошадь засеклась, — быстро отозвался Родин.
Кто‑то сдержанно засмеялся. Родин весь день возил свои снопы. Но управляющий поверил.
— Ширяев Спиридон!
— Не могу.
— Почему?
— К молебну готовлюсь.
— К какому молебну? — опешил управляющий.
— Бога прогневили. Батюшка об этом в церкви говорил. Молить о дожде надо.
— Что же, ты один будешь молебен служить?
— Весь народ.
— Почему же молчат?
— Сердца у всех черствые, — и, чуть прищуря глаза, Ширяев крикнул: — Про молебен забыли?
— В самом деле, забыли! — дружно раздались голоса: люди поняли, куда клонит Спиридон, человек, бывавший в церкви только на говенье, на Пасху да на престольный праздник Воздвиженья.
— Молебен подождет, — сказал управляющий.
— Как подождет? Разь бог будет ждать? — удивился Спиридон и сделал такие страшные глаза, будто перед ним разверзлась преисподняя. — Не–ет, с богом шутки плохи. Мы — народ богомольный.
— Верно! Правда! — снова загудел сход. — Снопы никуда не уйдут.
— Сеять пора, а дождя нет.
— Сей рожь хоть в золу, да в пору! — выкрикнул Косорукий, но на него никто и внимания не обратил.
— Когда же молебен? — спросил управляющий.
— Батюшка сам скажет.
— А если вы врете?
— Как врем? — воскликнул Спиридон, словно ужаленный. — Разь мыслимо богу врать? Да за такие слова в Си–и-и–би–ирь!
— Сибирь, Сибирь! — подхватил и Василий Госпомил. Он был очень доволен, что мужики заговорили о боге.
Управляющий растерялся. Подумав, сказал неуверенно:
— Я сам поговорю со священником.
Взял список и снова начал:
— Кондрашев Ефрем!
— Тут.
— Завтра выезжай.
— А молебен?
— Сказал, что поговорю с батюшкой.
— Поговори.
— Егерев Филипп!
— Молебен, — коротко ответил Филипп из‑за спин мужиков.
— Крутов Лазарь!
— Молебен! — с радостью крикнул Лазарь.
Управляющий покраснел, швырнул список.
— Пошли к черту с молебном! Хлеб молотить пора. Не можем мы ждать, чтоб цены на хлеб упали.
— Верно, господин управляющий, — сдержанно проговорил Ворон, — только все дело в молебен теперь уперлось. Народ с иконами на поля стремится.
— Работать надо, а не с иконами ходить. Вы, я вижу, шутки вздумали шутить. Если так, я завтра же приму меры.
— Какие? — тихо спросил Ворон.
— Пять верховых к вам пришлю! — не сдержался управляющий.
Это взорвало мужиков. Вперебой закричали:
— Вот как! Выгонять!
— Крепостное право, что ль, вам?
— Грозить вздумал, ишь ты!
— Не поедем!
— Все снопы наши будут!
— Земля вся наша. Убирайтесь из имения!
Мужики совсем не давали говорить управляющему. Кажется, вот–вот бросятся и на управляющего, и на Косорукого. В это время на середину вышел Харитон и поднял руку. Староста прокричал что‑то, Харитон спокойно начал:
— Мужики зря подняли крик. Земля пока помещичья и раз вы сняли исполу, то и делать надо исполу. Вашим угрозам не место тут. Управляющий — человек сам подневольный, и земля не ему принадлежит. Завтра она может быть продана другому и завтра же управляющий перейдет на другое место. Если народу отойдет земля, тогда никакого управляющего не будет. Но пока снопы надо возить.
Морщась, выслушал управляющий Харитона. Ничего больше не сказав, он ушел. За ним поплелся и Косорукий.
Мужики усмехнулись. Когда уехали, Харитон начал говорить другое:
— Ну что привязались со своим молебном! Все дело провалите. И эти выкрики: «Все наше будет!» К чему? Приедут стражники, все равно вас выгонят. Только растравите их, а дела не сделаете. Да и не снопы нам нужны, а зерно.
— Упустим его, Харитон! Увезут на станцию.
— Не на чем им везти. В амбары ссыпать будут. Л амбар — не обносы. На телеге мы увезем к себе пять–семь крестцов, а на возу пудов двадцать пять сразу. И тоже не с этого надо начинать. Одни мы ничего не сделаем.
— Что же, завтра ехать?
— Ехать.
— А я не поеду! — злобно крикнул Лазарь.
Харитон посмотрел на него с укором.
— Не поеду! — еще раз проговорил Лазарь. — И ты, Харитон, зря подбиваешь. Не так в других селах. Там сразу за глотку — и к черту!.. Мужики, — обратился Лазарь к сходу, — упустим хлеб, как есть, упустим. Свезем, его обмолотят и тронут на станцию в вагоны. С мякиной останемся. Подводы они найдут. Сдохнем тогда с голоду. Силой надо, всем миром, огулом! Ничего нам не; сделают. А стражники порток своих не соберут.
— Не соберу–ут! — поддержали Лазаря.
— Отлупцевали мы троих возле леса, — совсем рассердился Лазарь, — удрали, и спасибо не сказали. И опять отлупцуем, пущай только сунутся к нам. Нас вот в одном обществе, и то полтораста мужиков. А во всем селе сколько? Куда они с ружьишками!..
Вдруг выскочил суетливый Орефий. Напрягшись, он торопливо прокричал:
— Себе надо снопы возить! Я завтра себе буду возить. И вы — себе. Мужики, все себе возить!
Не дождавшись конца схода, я ушел.
Утром погнали к грани. Рядом — дорога на барское поле. То и дело оглядывался я, ожидая — тронутся мужики возить снопы или нет? Первой показалась подвода пегой лошади. Рысью гнал Василий Госпомил. Ехал он с сыном. Канат у них сзади распутался и пылил. Когда поровнялись, я спросил:
— Выезжают?
— А то нет, — сердито ответил его сынишка.
Вторая подвода, за ней — третья. Вот едут Денис, дед Сафрон с Устюшкой. Увидев меня, Устюшка поправила платок, перестала болтать ногами, положила руки на колени.
«Только бы причащать ее сейчас», — подумал я.
Поровнявшись со мной, она крикнула:
— А ты гляди, в обносы не пускай!
Я сложил вдвое плеть, погрозил ей. Она высунула язык и пробормотала, передразнивая:
— Бе–бе–бе…
Я показал ей дубинку. Она засмеялась. Стало смешно и мне. Уже не такая она противная. Еще проехало подвод десять, с ними и отец наш. Мы довели стадо до грани. Из имения выехал Косорукий. Дядя Федор хлопнул три раза. Он махал дубинкой, показывая, чтобы дальше коров не пускали.
«Боится», — подумал я.
Больше подвод не было. Видно, Лазаря все‑таки послушались больше, чем Харитона. Мы с коровами пошли под уклон, к оврагу, ближе к стойлу. Скоро скрылись барские поля. Скрылось и село. И ничего мы не видели и не знали. Зато вечером узнали, что произошло в селе. Произошло то, о чем говорил Харитон. Когда управляющий узнал, что выехало только несколько подвод, он сдержал слово: он заявился в село со стражниками. Стражники разъехались по улицам, сгоняли мужиков с токов, махали плетьми, ругались. Никто им не перечил. Не поехали только те, кто был на дальних полях, да богатеи, которые землю исполу не брали. Своей хватало, купленной.
Еще узнали, что Лазарь арестован. Когда к нему подъехал стражник и потребовал, чтобы он запрягал, Лазарь обругал его. Стражник начал кричать, но Лазарь не сдавался. Стражник замахнулся плетью, Лазарь схватил вилы. К избе Лазаря уже собирался народ. Дело неизвестно чем могло кончиться, но подъехали еще двое, и один из них ударил Лазаря плетью. Тот изогнулся, бросил в стражника вилами, но вилы воткнулись в стену.
— Бей их! — крикнул Лазарь.
Народ двинулся ближе, но на крики прискакали еще три стражника, оттеснили Лазаря, прижали к стене, еще огрели плетью, затем связали ему руки и отвели в общественный амбар. Там его заперли, а десятского послали в другое село за урядником.
Стражник, верхом на лошади, караулил амбар.
После ужина мы с Ванькой отправились к амбару. Думали, что там толпа народу, глядь, никого. Только верховой возле. Огромный, пятистенный амбар стоял возле кладбища, на углу двух канав. Одна канава кладбищенская, другая когда‑то огораживала небольшой барский лес, на месте которого теперь чахлые дубовые кусточки. В кустах стояли ребята с девками; у всех испуганные лица, говорили шепотом. Вон Авдо, ня, сын Лазаря. Он горячий и бесстрашный — в отца. Я помню, как возле мельницы он кричал, что сожжет имение.
С Авдоней мы дружили. Я подошел и тихо шепнул:
— На два слова.
Пошли вдоль канавы.
— Ты что надумал? — спросил я, зная, что он так дела не оставит.
— Вот, — вынул он дикарь из кармана. — Череп раскрою стражнику.
— Промахнешься, — сказал я.
— В бабки не промахивался.
— А тут как раз и мимо. Камень брось. Поймают, выпорют, а отцу еще больше влетит. Давай вот что: давай твоего отца выручать, чтобы убежал он. А куда ему бежать, я знаю. Есть такое местечко. Ни одна собака не найдет.
Авдоня бросил камень. Как заговорщики, мы пожали друг другу руки.
— А имение все равно спалю!
— Это мы вместе с тобой, — согласился уж и я.
— Как же со стражником? — спросил Авдоня.
