Дожди-пистолеты - Зверь Рома

Музыка стала жестче, гораздо жестче. Появилась какая-то щетина — жжжжжж. Ярая. Которую, может быть, я не замечал в текстах, но уже выявил для себя. И мне это нравилось. Мне нравилось быть очень жестким человеком. Начиная с пения, заканчивая поведением.

Я стал носить более «жесткую» одежду, более близкую к панку. Некая небрежность появилась. Я понял, что мало кто меня понимает, да и вряд ли когда-либо понимал, по большому счету. И я осознал, что я могу быть кем угодно. Я просто это использовал: начиная с романтика, заканчивая полным подонком. Я надевал футболки, красил их гуашью, обливался водой и смотрел, что получится. С таким испачканным телом и ходил. У меня были синие волосы. То есть полный протест. Синие волосы, зеленые волосы. Обычной зеленкой красил. Долго она отмывалась от головы. Но когда отмывалась, волосы все равно еще были зелеными. На солнце это было хорошо видно на моих волосах. Была такая песня, текст Бондарева там такой:

В общем, такие были очень жесткие песни. Я ушел в альтернативу таганрожскую. Не то что альтернативу… Музыка была тяжеловата и немного странновата. Мы экспериментировали.

Говорят, что когда все хорошо, то нет вдохновения, а когда все фигово, пишутся хорошие песни. На самом деле это вранье. По-другому стоит вопрос: готов ли ты об этом рассказать или нет? Поэтому и пишутся песни. А когда ты не готов, ты пытаешься скрыть, закрыться какими-то словами, начать петь вообще о другом. Только не об этом. Потому что тебе стыдно, тебе больно. Тебе не хочется об этом вспоминать, думать. Поэтому у всех разные песни и получаются. Кто-то говорит: «Да, когда мне плохо, я пишу хорошие песни». На самом деле он не об этом пишет, абсолютно о другом. Себя обманывает. Поэтому тут неважно, хорошо тебе, плохо. Главное… Я недавно понял, главное — понять, что ты хочешь сказать, да? Людям если хочешь что-то сказать, надо обязательно сказать. Даже если ты думаешь, что тебя не поймут. Или тебе стыдно будет. Главное — сказать это. Потому что врать — невозможно. Невозможно что-то придумывать. Нереально. Это ж каким надо быть фантазером и профессионалом, чтобы придумать историю. Нафантазировать у себя в голове. Можно дофантазировать. Допридумывать, как бы ты хотел, как ты мечтал, как представлял. А так чтоб целиком — невозможно.

Я не посвящал песен конкретно ни Свете, ни ее предательству. У меня это плохо получалось бы. Я не знал тогда, как посвятить песню девушке. Можно написать какой угодно текст и сказать, что это посвящено какому-то человеку. Но это не будет правдой. Можно написать: «Изумрудный волос на морозе искрится, ничего не случилось, ничего не случится. Посвящается Светлане Ряшенцевой». Но это было бы неправдой. Ясно, что не надо вставлять слова «Света», «Новороссийск». Но все равно ты должен писать и думать о человеке. О каких-то эмоциях. А не о бриллиантовом волосе. А я не мог выразить идею так на бумаге, и для меня это было немного в подляк. Не по-пацански. Че я буду? Я-то знаю, что я люблю, что я буду сопли пускать, писать на бумаге непонятные слова. Просто спеть серенаду под окном — всегда пожалуйста. А писать о том, что со мной происходит в реале, тогда мне это не было интересно. Не понтово. Не круто. Круто писать о чем-то непонятном. Что не со мной. Что далеко. Белый снег, синий лед — вот такое. Как называется? Символизм? Типа. Не какая-то там бытовая фигня. Это что-то великое и непонятое. А что великое… никто не понимал, но все ходили и думали: ну, круто, да. Это теперь я научился быть откровенным, а тогда, значит, был — символистом, да? Прикольно…

Я просто меньше общался с людьми. Дома сидел, ходил к Ивану. Он меня знает с детского сада. Разным. С волосами, в бусах, с цветочками. Потом оборванного, в майке, выжженной аммиаком, хлоркой, с зелеными волосами. Потом в каких-то непонятных одеждах, нереальных. В порванных цепях, обмотанного чем-то, в безумных очках. Во, блин, ужас! Он меня разным видел, поэтому, когда я приходил, он никак не реагировал. Он понимал, что я разный, но в душе остаюсь простым человеком. Он же друг мой. Я менялся все время, но мы всегда находили общий язык. Ходили, гуляли по-прежнему.

Жесткость началась с приходом Бондарева, а после разрыва со Светой выросла. А еще такой момент — группа распалась, тот «хиппозный» состав, когда были волосы, хождение босиком, расшитые маечки, бусы. Кто-то женился, кто-то уехал. Я понимал, что остался один. Я разочаровался в музыке. Не в музыке, а в группах, где все товарищи. Я понял, что я один и нельзя позволять никому вмешиваться в твое творчество. Я понял, что никто не разделяет мое ощущение мира, как разделяю его я сам. Я понял, что я — это я. Я — это центр. Все. И кому-то отдавать свой центр — это глупо. Этого нельзя делать. И я начал как-то потихонечку сам действовать. И оказалось, что это возможно. Раньше я не представлял себе такого. Что я — это я. Мне казалось, что я — это я и еще минимум четыре человека. И без них меня нет; А оказалось, что и без них я есть. Когда я остался один, мне ничего не оставалось, как понять это. Потому что один я — это тоже я. И я не исчез никуда. Не пропал.

Я просто менялся. Чем дольше я жил, тем больше я приходил к тому, что мир немного другой, чем мне казалось. Когда ты специально выпендриваешься и стремишься выделиться, чтобы быть не таким, как все, и при этом требуешь к себе любви, действительно получается наебка. Каждый человек требует к себе любви. Я не знал, что мне нужна любовь. Я чувствовал, хотел этого, но я не мог понять. Противоречие было внутри меня самого. Я хотел всех посылать, мало что давал людям. Но нельзя, ничего не отдавая людям, требовать от них любви. Точнее, не любви, а хотя бы понимания. Уважения, ощущения нужности. Я со временем начал понимать, что хочу жить среди людей. Значит, я должен понять, что происходит со мной, с людьми. Так я начал потихонечку подстригать волосы. То есть мое юношество, мой максимализм стал потихонечку проходить. Мои идеалы начали меняться…

Мне нужно было закончить колледж. Один раз я его уже бросал, и бросать второй было просто глупо, надо было доучиваться. Я погрузился в другую действительность. Надо было заняться дипломом, опять же преддипломная практика. Защита? Три листа ватмана размером А1. Это разрез дома. План этажей, кровля. Технико-экономические показатели. Геодезия, план фундамента. То есть разработка проекта. Например, надо построить коттедж двухэтажный. Или пятиэтажку. Тебе даются какие-то параметры. И ты, исходя из них, должен все рассчитать, сколько плит перекрытия, какая толщина стен. Все это надо начертить, чтобы люди могли эти чертежи взять и по ним все построить. План завоза материалов. План использования строительных машин. Если все это просто привезти, то ничего работать не будет. Словом, рассчитать строительный цикл. И ты рассказываешь, что ты там начертил. На защите тебя могут остановить и задать любой вопрос. Формулы-шмормулы. Какова ширина кирпича? Сколько его нужно? Какой марки цемент используется для залитая фундамента? Себестоимость, сколько человекодней на такой-то процесс. Мне тогда это было интересно, хоть я и знал, что, как только получу диплом, свалю в Москву.