class="p1">За два месяца 1941 г. было открыто 6 православных храмов; в 1942 г. – 28; в 1943 г. – еще 3. Всего за годы оккупации было открыто 40 православных храмов [46].
Подобное происходило по всем оккупированным территориям. Факты открытия церквей воспринимались партизанским руководством Крыма как шаги откровенно недружественные. В непосредственной близости к лесу, то есть в зоне действия партизан, возрожденных церквей было немного: в селах Мазанка, Салы, Саблы. Как рассказывал мне Луговой Н. Д., в ту пору командир партизанской бригады, по его приказу была предпринята попытка взорвать церковь в селе Мазанка. В связи с тем, что с толом были проблемы, партизаны заложили слишком маленький заряд, и потому взрыв не принес зданию почти никакого вреда.
В годы оккупации неожиданно получила новый импульс старая вражда между «обновленцами» и приверженцами патриарха Тихона. На «обновленцев» посыпались доносы в гестапо, в которых священнослужителей обвиняли в былом сотрудничестве с Советской властью. Необходимо отметить, что на основании только старых обвинений, «обновленцев» не репрессировали и после проверок отпускали. Поскольку «обновленцы» Никипорчик В.В. и особенно Швец Н.Ф. в своих проповедях демонстрировали нелояльность к новому режиму и, самое главное – выдавали фальшивые свидетельства о крещении еврейским детям, то по доносам их же коллег они были вновь арестованы, а затем расстреляны. Примечательно, что уже в наши дни, когда был поднят вопрос об увековечивании их памяти, современное руководство Православной церкви в Крыму предпочло от них дистанцироваться.
Оккупационные власти не потратили на возрождение православных и мусульманских культовых сооружений ни копейки. Они просто не препятствовали. В сравнении с тем, что демонстрировала Советская власть два предшествующих десятилетия, все это воспринималось населением как большое благо для верующих.
Рассмотрим, как складывались дела в отношении мусульманства Крыма. После расстрела большевиками в 1918 г. крымского муфтия Номана Челебиджихана и репрессий против духовенства должность Крымского муфтия отсутствовала. В период оккупации и стихийного возрождения ислама в Крыму и на Северном Кавказе, автоматически возник вопрос о выборах муфтия. Вот тут оккупационные власти и показали свое истинное лицо, заняв жёсткую противоборствующую позицию. В этот период нацистские идеологи фактически наступили на те же грабли, что и большевики. Поскольку всё, что касалось вопросов религии, оценивалось населением по контрасту с тем, что было, то очень скоро выяснилось, что в новых условиях Сталин И.В. переиграл своего оппонента в этом вопросе. В октябре 1943 г. в СССР было принято судьбоносное решение избирать муфтия всех советских мусульман, а резиденцией возрожденного муфтията стал Ташкент. Кроме того, региональные муфтияты открылись в Азербайджане, Татарстане, Башкирии. Стало очевидным, что возрождение муфтията в Крыму – это только вопрос времени, и проблема решится с освобождением полуострова от оккупантов.
Поняв свою ошибку, оккупационные власти предприняли запоздалый ход и, пытаясь признать выборы Ташкентского муфтия нелегитимными, дали зел1ный свет выборам лояльных к Германии региональных муфтиев.
Как только стали готовиться к проведению этого важного и, как оказалось, весьма сложного мероприятия, оккупационные власти неожиданно осознали, что выборы муфтия – процедура демократическая, а осуществляющие её священнослужители в основной массе люди, которые имеют свои убеждения и которыми невозможно манипулировать. Когда стало известно, что общественное сознание крымских мусульман склоняется к тому, чтобы просить занять этот высокий пост, фактически стать формальным духовным лидером народа, Амета Озенбашлы, оккупационные власти восприняли этот выбор крайне негативно.
Амет Озенбашлы – легендарная личность своего времени, один из лидеров национального возрождения крымскотатарского народа первой четверти XX века, ближайший соратник Номана Челебиджихана и Джафера Сейдамета. Оказавшись в оккупированном Крыму, несмотря на свою, прежнюю «контрреволюционную» деятельность, он занял позицию, в соответствии с которой крымским татарам рекомендовалось дистанцироваться от сотрудничества с оккупантами. Из уст в уста передавали его наказ о том, чтобы крымскотатарские юноши не отдавали свои жизни за Гитлера. К тому же он отказался войти в состав Мусульманского комитета. Осознавая, что над ним стали сгущаться тучи, уехал в Румынию, где попробовал затеряться в крымскотатарской диаспоре.
Получив разрешение на создание муфтията, Мусульманский комитет, который не имел сопоставимых по авторитету с Озенбашлы политических фигур, понимая нравственный авторитет этого человека и его влияние на весь крымскотатарский народ, уже по своим каналам нашел его в Румынии и вновь сделал предложение занять столь важный пост. Амет Озенбашлы отказался. Примечательно, что такую же жёсткую конфронтационную политику по этому вопросу занял, находившийся в Турции другой лидер национального движения – Джафер Сейдамет.
Вел переговоры Эдиге Крымал (Шинкевич), литовский татарин, который по своей инициативе взял на себя функции представительства крымских татар в администрации Райха. Получив отказ Озенбашлы, он не успокоился. По-видимому, Крымал понимал, что «снизошедшая на советских мусульман кремлевская благодать» не коснется их крымских собратьев и потому продолжал настаивать на создании крымского муфтията пусть даже в эмиграции.
В 1947 г. органы КГБ нашли Амета Озенбашлы в Румынии и вновь отправили в сталинские лагеря. В 1955 г. совершенно больным он вышел на свободу и в 1957 г. ушел из жизни.
В 1992 г. тайно в большой спортивной сумке современный редактор газеты «Голос Крыма», а в ту пору студент Симферопольского университета, Эльдар Сеит-Бекиров, авиарейсом Ташкент-Симферополь перевезёт его тело в Крым, где в атмосфере строгой секретности, его похоронили в родном селе. Сегодня могила Амета Озенбашлы находится на самом почетном месте в Бахчисарае, рядом с могилой Исмаила Гаспринского.
Инициатива открытия тех или иных культовых сооружений в оккупированном Крыму исходила не от властей, а исключительно от населения. В отличии от приверженцев православия и мусульманства, караимы не проявили никакого интереса ни к открытию кенасс, ни к регистрации религиозной общины. Объяснялось это страхом, который после расстрела евреев и особенно крымчаков, довлел над всеми крымскими караимами. Напуганные люди не хотели испытывать судьбу и потому так ничего и не предпринимали для регистрации общины и возрождения своей уникальной религии.
Судьба возрожденных в период оккупации храмов сложилась по-разному. К примеру, в расположенном под Симферополем селе Сарайлы-Кият в годы оккупации действовала возрожденная церковь. Вот что сообщалось в официальном письме на имя уполномоченного по делам религии: «Здание церкви одноэтажное, каменное, сняты купола и колокольня. Закрыта она в 1932 году. В ней были мастерские совхоза «Красный», а с 1941 – общежитие. С приходом немецких оккупантов румыны её опять открыли, и действовала она до 1944 года. С приходом Красной армии была передана под клуб воинской части. После ухода военных в ней пункт приема фруктов. 31.04.46.» [15, л. 22].
Какие-то храмы вновь были закрыты, но некоторые, как Николаевская церковь в Мазанке или Свято-Троицкая в Симферополе, продолжили свою работу.
В период оккупации религиозная жизнь на полуострове активизировалась. Если ранее советскими историками отмечалось только возрождение исключительно ислама,
