«Слушай, да мы только вчера там побывали! Помнишь второе взрывное устройство с нажимной крышкой — оно было спрятано возле того места, где мы собирались работать? Там еще Юбэнка зацепило».
За последнюю неделю это третий случай обнаружения заминированного автомобиля в нашем районе. Каждый выезд отмечался канцелярской кнопкой на карте Киркука, занимавшей всю стену. Утыкавшие всю карту кнопки наводили на мрачные мысли.
Вызовы поступали к нам круглые сутки. Утром во время завтрака сообщали о ракетах. С полудня до вечера — о заминированных машинах. Сообщения приходили между молитвами, о которых возвещали муэдзины с минаретов. После ужина с наступлением темноты. После комендантского часа, когда обычные граждане сладко спят в своих постелях и лишь самые отчаянные выходят на улицу, рискуя нарваться на патруль.
Трэй сказал, что ощущение сегодняшнего дня не приходит, пока не поспишь. Иногда вызовов накапливается так много, что вчера переходит в завтра, минуя сегодня.
Рассвет, пробуждение, чуть теплая жидкая овсянка на завтрак; поспешная зачистка двух привезенных ночью неразорвавшихся «стотридцаток» (снарядов калибра 130 мм); затвердевшие котлеты в зачерствевших булочках вместо обеда; послеполуденная поездка в центр города, где во второй половине дня регулярно взрываются автомобили, направляемые самоубийцами во двор школы или к полицейскому участку; еженедельная порция адобо[13] из свинины; сумерки; сообщение осторожного патруля о подозрительном мусорном мешке, что на поверку оказывается ложной тревогой; в полночь едим жесткие, как резина, бифштексы и оладьи, потом бесконечно долго едем в кромешной тьме по пустыне (скорость редко превышает тридцать километров в час) на место обнаружения приводимого в действие мобильным телефоном взрывного устройства с двухтоновым многочастотным декодером — его обнаружили ребята из автоколонны, выполнявшей дальний рейс, — и также долго возвращаемся обратно; опять светает; мы завтракаем ломтями острой колбасы и холодным омлетом, потом ликвидируем тайник с оружием в центре Хавиджи, для чего приходится обыскивать дом за домом в оцепленном квартале; потом опять едим затвердевшие гамбургеры и, вконец измотанные и уже ничего не соображающие, засыпаем.
Сегодняшних дней в нашей жизни не было. Она вся состояла из вчера и завтра.
Самые неприятные вызовы — те, что приходят вскоре после полуночи или незадолго до рассвета. Иногда просто кожей чувствуешь: вот-вот придет вызов; ощущение витает в воздухе. День выдался спокойный. Может, дело в хорошей погоде — хаджи не любят выходить из дому в холод и в дождь. Так что долгий жаркий день без происшествий предвещает долгую жаркую хлопотливую ночь. Когда сидишь и ждешь вызова, тебе не до сна. Что толку ложиться, если знаешь, что поспать все равно не дадут? Но вот ты сидишь и ждешь, а вызова все нет. Время — двадцать два часа. Двадцать два тридцать.
— Ну что, Прайс, как ты считаешь, вызовут нас куда-нибудь сегодня ночью? — спрашиваешь ты.
— Не-е, не думаю. Отправляйтесь-ка вы на боковую, — отвечает Прайс — темнокожий парень могучего телосложения, заботящийся о нас, как клушка о своих цыплятах. Скрестив на широкой груди руки, в обхвате что твои ляжки, он читает донесения разведки. Прайс дежурит у телефона каждый вечер и еще больше меня страдает от бессонницы.
— Я еще немного подожду.
Я иду в соседнее помещение и сажусь играть в Хало[14]. Каждый пришелец — злодей и должен умереть. Проще некуда. Двадцать три часа. Двадцать три тридцать. Вызова все нет. Но сидеть и ждать больше нет сил — глаза слипаются.
— Прайс, я валюсь с ног. На сегодня с меня хватит.
— Правильная мысль, сэр.
Через полчаса Прайс стучится в твою дверь, чтобы сообщить, что пришел вызов. На шоссе, которое наши военные прозвали дорогой Черри[15], предстоит обезвредить целую серию похожих на елочные гирлянды взрывателей и два неразорвавшихся снаряда калибра 122 мм. Ты вскакиваешь с постели и начинаешь ритуал: надеваешь свою амуницию, быстро хватаешь банку энергетического напитка с кофеином и сахаром, запрыгиваешь в вездеход, залпом выпиваешь тошнотворное пойло — тебя мутит, ты открываешь дверь, блюешь на привыкшую к этому землю, — и вот ты готов работать до утра, поспав всего полчаса.
Ты покидаешь лагерь, покидаешь передовую оперативную базу, выезжаешь за проволочное ограждение, проезжаешь мимо охранников и прожекторов, мимо взрывозащитных барьеров и бронированных ворот и мчишься навстречу неизвестности.
Что чувствует человек, выезжая за ворота базы? Какие мысли приходят в голову солдату, оставившему позади охраняемую территорию, окруженную забором, создающим иллюзию безопасности? Я вспомнил своего дядю, который под обстрелом летал на «Геркулесе» над джунглями Лаоса, Камбоджи и Вьетнама. Вспоминаю деда, построившего двойную взлетно-посадочную полосу на острове Гуам в 1944 году. Вспоминаю другого своего деда, который десантировался на юге Франции и дошел до Берлина. Вспоминаю прапрадеда, который был лесорубом и фермером в поселке Норт-Пайн-Гроув, штат Пенсильвания. В возрасте сорока одного года он, еще недавно приплывший в Америку на пароходе, бывший солдат кайзеровской армии, а теперь мирный пахарь и хозяин свинофермы, оставил дома семерых детей (к концу жизни у него их было девять), бросил посреди борозды плуг и вступил в 63-й Пенсильванский добровольческий полк, в составе которого отправился на юг. Он принял участие в Кампании на полуострове[16] и во втором сражении у реки Бул-Ран. Десять месяцев спустя прапрадед вернулся домой с пулевым ранением и медалью «Багровое сердце». Каким вернусь домой я?
В то время, как за толстыми стеклами окон вездехода медленно проплывают клубы пыли, пальмовые рощи и пустынные пейзажи, я предаюсь раздумьям. Можно ли что-нибудь узнать о моих дальних предках? Как глубоко в истории можно отследить наш род? Какая кровь течет в моих жилах? Может быть, я принадлежу к древнему роду? Что такого сокрыто во мне, что может неожиданно проявиться и помочь решить этот вопрос, волнующий людей с незапамятных времен? Сколько крови пролили мои предки на полях сражений в империях, которые появлялись и исчезали, на необитаемых зеленых островах и в холодных лесистых горах, о которых слагались мифы, в землях и странах, которые бесчисленное множество раз меняли свои названия? От скольких стрел мне удалось увернуться? Сколько винтовок я перетаскал на плече? Сколько ран перевязал? Сколько шлемов и касок венчали мою голову? Говоря «я», я отождествляю себя со всеми моими предками, когда-либо жившими на земле.
Что же мне предстоит в себе открыть на новом витке жизни?
Ночью, когда я лежу в темноте у себя в спальне и пытаюсь заснуть, от меня отделяется верхняя часть головы. Что-то распирает грудь, и я разбухаю; на меня обваливается потолок, и в черепе образуется аккуратная трещина, сзади ровнехонько огибающая голову от виска до виска. Я чувствую, как верхушка черепа отделяется и откидывается. Оттуда выползает паук и устремляется к потолку. Я чувствую, как его лапки одна за другой отрываются от поверхности моей головы, как из затылочной части черепа формируется его тело. И вот уже огромный серый волосатый паук бегает по потолку, по стенам и по ступне, что покоится в коробке в углу комнаты.
Жить, зная о том, что ты ненормальный, невыносимо. Проснувшись утром, я открываю глаза и лежу не шевелясь. Только в это время суток ощущение Безумия ненадолго перестает быть всепоглощающим. День только начался, и Безумие еще не успело набрать силу: несколько мгновений оно подремлет. Как бы я хотел, чтобы эти мгновения растянулись на целый день!
Однако каждое утро в голове первым делом возникает один и тот же вопрос: сегодня я снова буду Безумцем?
На этот вопрос я неизменно отвечаю «да» — еще до того, как мои босые ноги коснутся пола, заорут дети и жена начнет торопливо собираться на работу. С этой минуты мой день превращается в адский марафон с подергиванием глаза, ноющей болью в ребрах, бульканьем в сердце и распиранием грудной клетки. Так будет вплоть до того мгновенья, когда — через восемнадцать часов! — после долгой борьбы с бессонницей я снова впаду в забытье в своей постели.
Когда я готовлю детям завтрак, я чувствую, что нахожусь во власти Безумия.
Когда я отвожу их в школу, я во власти Безумия.
Когда я сижу за компьютером и работаю над слайдами своей пауэрпойнтовской презентации, я во власти Безумия.
Когда я дожидаюсь ужина, который вот-вот будет готов, я во власти Безумия.
Когда я сажусь в самолет, я во власти Безумия.
Когда ступня стоит в коробке, я во власти Безумия.
Когда я читаю детям книжку перед сном, я во власти Безумия.
Когда я ложусь вечером рядом с женой, я во власти Безумия.
Потом я засыпаю, и все повторяется сначала. Почему?
