Суров и строг ритуал вскрытия аппаратных выгородок. Ядерная безопасность все ж таки! Тут и запись в вахтенном журнале, и получение разрешения командира, и обязательное прибытие механика. Все это правильно, и аппаратные всегда закрыты на внушительные замки и опечатаны. Только вот каждый командир отсека имеет и лишний слепок с печати, и замок, который можно пальцем открыть, да и до чего хорошо и удобно сушить в аппаратной намокшие на верхней вахте бушлаты и хранить отсечное имущество, которое на штатных местах свистнут так быстро, что и мигнуть не успеешь. И несмотря на эти безобидные бытовые хитрости, весь седьмой отсек, а аппаратные выгородки в особенности, являются тем местом, перед которым практически весь личный состав люксовых боевых частей испытывает безотчетный страх, ну прямо как дикари перед зажигалкой. И даже те офицеры и мичманы из числа штурманско-ракетных подразделений, которые по своей любознательности периодически забираются в седьмой отсек на экскурсию, минут через десять покидают его как-то очень быстро, пряча в глазах неподдельный испуг и стараясь побыстрее убраться подальше в нос корабля. А ведь при нормальной работе установки радиационный фон в аппаратной гораздо меньше, чем, например, на пляже у Москвы-реки.
За седьмым отсеком начинается турбинное царство. Это вотчина первого дивизиона БЧ-5, а сама турбогруппа является самым большим подразделением на корабле, превышая ненамного даже многочисленных «китайцев» — ракетчиков. Как-то раз мне довелось сходить в автономку командиром 8-го отсека, и я до сих пор испытываю чувство огромного уважения к тем офицерам и мичманам, которым довелось служить в турбинной группе. Даже самые жуткие бездельники хочешь не хочешь, а становились в турбинном отсеке пусть невольными, но трудягами. А какие колоритные люди встречались среди турбинистов! Наш старшина команды турбинистов, старший мичман, которого все называли только Григорьичем, был просто легендарной личностью. 36 боевых служб! Причем первую он осуществил матросом, еще в Гремихе, и даже помнил моего отца. Кряжистый, бородатый и неимоверно сильный физически, Григорьич знал турбинное дело так, что бывали случаи, когда проверяющие из штаба флота и из московского Техупра просто не шли проверять турбинные отсеки, услышав, что старшиной у нас Григорьич. Если Григорьич на месте — все в порядке, и нечего человека зря от дел отрывать. Вот и гоняли его в последние годы на самые ответственные выходы в море по всем экипажам дивизии по причине неуклонного и поступательного уменьшения специалистов во флотилии.
Описать и восьмой, и девятый отсек, чтобы было понятно для человека, никогда на лодке не бывавшего, сложно. Можно утонуть в загадочных терминах, и в конце концов получится не рассказ, а техническое описание. Начнем с того, что оба отсека абсолютно одинаковые, с единственным заметным отличием. Они как бы зеркально и наискосок расположены. Как и положено любому отсеку, у них есть верхняя палуба, на которой соответственно расположены БП-85 в восьмом отсеке и БП-95 в девятом. Это пульты управления системами и механизмами турбинных отсеков. На верхней палубе масса электрощитов и прочих агрегатов электротехнического дивизиона, отсечные вентиляторы, куча всевозможных общекорабельных железок, ну и, естественно, тамбур-шлюз. Тамбур-шлюзы турбинных отсеков — это второе банное место, где практически официально моется вся турбогруппа и даже часть офицеров БЧ-5. А все дело в том, что офицерская сауна в 5-бис отсеке мала, но это все-таки именно сауна. А вот в турбинном отсеке можно сотворить настоящую русскую парную, благо пара в турбине хватает. Все, что ниже верхней палубы, имеет общее название «машина». Царство пара, горячих и холодных трубопроводов, веретенного масла и эмульсий, оглушающего стука и безбрежных трюмов. «Машина» — это огромная электростанция, способная питать электроэнергией небольшой город, упрятанная, по сути, в довольно небольшой объем. А их на корабле целые две. Это ГТЗА (главный турбозубчатый агрегат), вращающий линию вала и винты, и АТГ (автономный турбогенератор), дающий кораблю то самое электричество, без которого он мертв. А в дополнение ко всему это сотни метров трубо- и паропроводов, десятки всевозможных насосов, россыпи сепараторов и клапанов, груды всевозможных цистерн и стены электрощитов.
Десятый отсек — это ностальгия, помноженная на первые лейтенантские воспоминания о своем самом первом в жизни отсеке, об украденном водолазном ноже и полностью разграбленном аварийном запасе пищи. Десятый отсек — это песня молодости и груды банок консервированной картошки за ГЭДами. Десятый отсек — это прохладный зад ракетного подводного крейсера, непроходимый люк в ВСУ (всплывающее спасательное устройство), упругое кресло в ВХЛке (водно-химическая лаборатория) и вечно неработающий токарный станок. Десятый — самый маленький отсек на корабле, но и, на мой сильно предвзятый взгляд бывшего его командира, самый симпатичный и уютный. С первого взгляда он тесен и неудобен. Кажется, что в него затолкали все, что не смогло уместиться в других отсеках, хотя это и не так. 10-й отсек — отсек живучести. Он тот, в который при аварии должна эвакуироваться вся корма, а при определенных обстоятельствах, наверное, и весь корабль, чтобы потом выходить наверх. Можно через ВСУ, но этого никто, кажется, на практике не проверял, да откровенно говоря, я бы и сам не советовал этого делать. Сколько мы на отработках с матросами ни пытались туда проникнуть в положенном количестве и снаряжении, ничего путного из этого не выходило. Либо кто-то застревал, либо мы банально не помещались там все. Поэтому основной спасатель народа — кормовой люк, тот самый, через который так и не смогли выбраться на «Курске» молодые лейтенанты.
До сих пор помню этот алгоритм. Надеть снаряжение, подключить аппараты ИДА-59 на дыхание в атмосферу, опустить тубус, открыть клапан сравнивания давления… и пошло-поехало. Тут же и два ГЭДа, и гальюн, уютный и чистый по причине того, что ходит в него и по-большому и по-маленькому только корма. Рядом и пресловутый токарный станок, который крутиться-то крутится, но вот ничего остального к нему не найти. Ну, может, пару ржавых резцов. А на нижней палубе грозно ворочаются сходящиеся в 10-м отсеке линии валов. В трюме рокочет помпа, при помощи которой я один раз здорово искупался в лейтенантские годы, ощутив на своей шкуре, что такое тонуть мгновенно, даже не успев сообразить, что же произошло. А ниже трюма десятого уже и не спустишься, а за кормовой переборкой отсека уже винты. Экскурсия закончилась. Дальше и на самом деле только винты и вода.
И тут сразу предвидится масса замечаний от особо привередливых и информированных читателей. А почему ничего не сказано о системе ВВД и количестве станций ЛОХ? Почему незаслуженно забыта КПС и никоим образом не рассказано о дифферентовочной системе корабля? И что особо возмущает, ни слова о системе гидравлики, и абсолютно отсутствуют тактико-технические характеристики ракетного комплекса корабля! А что уж вовсе непростительно для бывшего корабельного инженер-механика, абсолютно не раскрыта тема ядерной энергетической установки и параметров ее работы. И наверное, каждому читателю было бы интересно узнать, какая порода дерева используется в дейдвудных сальниках.
Вероятно, это будут очень резонные замечания, но это всего лишь рассказ, а не техническое описание корабля, всего лишь мизерная, поверхностная экскурсия, для тех, кто никогда не бывал в прочном корпусе.
А интересно, помнит ли кто еще, чему равно количество дырок на кожаных тапочках подводника, служившего на уходящем в вечность РПК СН 667 БДР проекта?
Секретные документы существуют не потому, что в них есть секреты, а чтобы их не украли.
СПУ БУ капитан 2 ранга Наконечный
У каждой власти есть свои символы. Монарх, сидящий на троне, держит в руках скипетр и державу. Гаишник у обочины горделиво крутит в руках свою полосатую палочку, а чиновник небрежно вертит в руках ручку с золотым пером. Так вот, на корабле символом такой власти является печать. Печать войсковой части, без которой по большому счету нормальная жизнь на корабле невозможна. Без нее само существование экипажа в самом буквальном смысле под вопросом. Ни с довольствия личный состав не снять, ни в отпуск не отпустить, и даже, упаси боже, в финчасти деньги не получить. Это раньше таких атрибутов власти было несколько. Знамя полка, полковая печать, ну и казна, а сейчас на кораблях стандартный флаг, ничем не отличающийся от такого же, выданного на соседний корабль штурманской службой, казну давно упразднили, и осталась только официальная гербовая печать, от которой так много зависит.
История эта произошла примерно за год до развала Союза. Страна уже потихоньку закипала со всех сторон, комсомольские работники стайками переплывали из райкомовских кабинетов в кооперативы, комиссионные магазины ломились от невиданных доселе товаров, а на флоте все шло, как всегда, планово и пока еще независимо от всего происходящего на Большой земле. Корабль, как всегда, напряженно готовился к боевой службе, которая была уже на носу, а оттого все были взвинчены, перепсихованы и, вообще, ждали ухода в море, как манны небесной. Как правило, корабельная печать хранится всегда у старпома, который реально и занимается на корабле всеми повседневными и обыденными делами, не отвлекая командира от решения глобальных стратегических задач. Наш старпом, капитан 2 ранга Рудин Александр Сергеевич, умница, полиглот, выучивший несколько иностранных языков, включая японский, совершенно самостоятельно, обладавший энциклопедической памятью и удивительной широтой знаний, военнослужащим был совершенно никудышным. Более всего он походил на высокого, несуразного ученого-ботаника, волей случая напялившего офицерский мундир и до сих пор так и не осознавшего сего прискорбного факта. Тем не менее, добравшийся неведомыми путями до должности старпома и погон кавторанга, Александр Сергеевич свою абсолютную неполноценность как строевого офицера осознавал полностью. А оттого с годами стал очень осторожным, если не сказать трусливым, от принятия самостоятельных решений уклонялся умело и артистично и, вообще, старался быть душой-человеком, который почти ничего не решает, а лишь транслирует командирские приказания. Единственное, чем Рудин любил бравировать, была та самая корабельная печать, которую он неизменно таскал с собой, не оставляя ее в каюте ни на минуту. Печать так окрыляла Александра Сергеевича, что иногда он устраивал целые спектакли перед тем, как поставить ее на самую безобидную бумажку. Наверное, на фоне всей остальной беспомощности это так поднимало значимость старпома как начальника в собственных глазах, что удержаться от этой почти детской забавы он не мог, хотя в остальном Рудин был неплохим человеком, мягким и незлобивым.
