Вероятно, это будут очень резонные замечания, но это всего лишь рассказ, а не техническое описание корабля, всего лишь мизерная, поверхностная экскурсия, для тех, кто никогда не бывал в прочном корпусе.
А интересно, помнит ли кто еще, чему равно количество дырок на кожаных тапочках подводника, служившего на уходящем в вечность РПК СН 667 БДР проекта?
Секретные документы существуют не потому, что в них есть секреты, а чтобы их не украли.
СПУ БУ капитан 2 ранга Наконечный
У каждой власти есть свои символы. Монарх, сидящий на троне, держит в руках скипетр и державу. Гаишник у обочины горделиво крутит в руках свою полосатую палочку, а чиновник небрежно вертит в руках ручку с золотым пером. Так вот, на корабле символом такой власти является печать. Печать войсковой части, без которой по большому счету нормальная жизнь на корабле невозможна. Без нее само существование экипажа в самом буквальном смысле под вопросом. Ни с довольствия личный состав не снять, ни в отпуск не отпустить, и даже, упаси боже, в финчасти деньги не получить. Это раньше таких атрибутов власти было несколько. Знамя полка, полковая печать, ну и казна, а сейчас на кораблях стандартный флаг, ничем не отличающийся от такого же, выданного на соседний корабль штурманской службой, казну давно упразднили, и осталась только официальная гербовая печать, от которой так много зависит.
История эта произошла примерно за год до развала Союза. Страна уже потихоньку закипала со всех сторон, комсомольские работники стайками переплывали из райкомовских кабинетов в кооперативы, комиссионные магазины ломились от невиданных доселе товаров, а на флоте все шло, как всегда, планово и пока еще независимо от всего происходящего на Большой земле. Корабль, как всегда, напряженно готовился к боевой службе, которая была уже на носу, а оттого все были взвинчены, перепсихованы и, вообще, ждали ухода в море, как манны небесной. Как правило, корабельная печать хранится всегда у старпома, который реально и занимается на корабле всеми повседневными и обыденными делами, не отвлекая командира от решения глобальных стратегических задач. Наш старпом, капитан 2 ранга Рудин Александр Сергеевич, умница, полиглот, выучивший несколько иностранных языков, включая японский, совершенно самостоятельно, обладавший энциклопедической памятью и удивительной широтой знаний, военнослужащим был совершенно никудышным. Более всего он походил на высокого, несуразного ученого-ботаника, волей случая напялившего офицерский мундир и до сих пор так и не осознавшего сего прискорбного факта. Тем не менее, добравшийся неведомыми путями до должности старпома и погон кавторанга, Александр Сергеевич свою абсолютную неполноценность как строевого офицера осознавал полностью. А оттого с годами стал очень осторожным, если не сказать трусливым, от принятия самостоятельных решений уклонялся умело и артистично и, вообще, старался быть душой-человеком, который почти ничего не решает, а лишь транслирует командирские приказания. Единственное, чем Рудин любил бравировать, была та самая корабельная печать, которую он неизменно таскал с собой, не оставляя ее в каюте ни на минуту. Печать так окрыляла Александра Сергеевича, что иногда он устраивал целые спектакли перед тем, как поставить ее на самую безобидную бумажку. Наверное, на фоне всей остальной беспомощности это так поднимало значимость старпома как начальника в собственных глазах, что удержаться от этой почти детской забавы он не мог, хотя в остальном Рудин был неплохим человеком, мягким и незлобивым.
Крейсер на тот момент базировался в Оленьей губе, и в пятницу командир разрешил старпому, проживавшему во Вьюжном, прибыть на корабль к обеду, так как он оставался обеспечивать на борту порядок на две ночи до воскресенья. Уже в понедельник мы должны были перешвартоваться в Гаджиево, после чего всю следующую неделю штаб дивизии должен был кататься катком по экипажу, проверяя все наши уровни готовности к выполнению основного мероприятия. И естественно, с самого утра на стол командиру начало падать огромное количество бумаг, требующих незамедлительного пропечатывания гербовой войсковой печатью. Тут и помощник командира с интендантом, готовящиеся ставить на довольствие в Гаджиево личный состав, и механик с заявкой на азот, и командир БЧ-1 с заявкой на шкиперское имущество, куча остального народа.
Командир, сам отпустивший старпома отоспаться и не забравший печать себе на это утро, такого наплыва не ожидал и ближе к обеду начал потихоньку закипать. А на докладе после обеда, на котором уже присутствовал старпом, неожиданно для всех, а для самого Рудина в первую очередь, выяснилось, что он потерял корабельную печать.
Обнаружилось это прямо в центральном посту, после доклада, когда к старпому бросилась масса страждущих получить на свои бумажки оттиск советского герба. Сначала старпом с барской небрежностью полез в карман, но, не обнаружив в нем заветного медного цилиндрика, уже более энергично начал шарить по всем остальным карманам, затем озирать стол, после чего с верблюжьей грацией унесся продолжать поиски в каюте. Через пятнадцать минут командиров боевых частей снова собрали в центральном посту, где, восседая в своем кресле, командир с мрачным выражением лица, угрюмо поглядывая на старпома, сообщил всем, что потерялась печать и что надо срочно организовать ее поиски на корабле в течение получаса, но без шума и тревог, после чего снова собраться здесь же. Поиски ни к чему, естественно, не привели, за исключением того, что о пропаже печати узнал весь корабль до последнего матроса. Потом старпому выделили мичмана с собственным автомобилем, который повез того домой во Вьюжный, чтобы проверить, не оставил ли Рудин печать там, на кухне или в ванной. Вернулись они где-то через час и без печати, которую дома обнаружить тоже не удалось. А еще минут через сорок, когда я, воспользовавшись ситуацией, решил вздремнуть в каюте, меня неожиданно вызвали к командиру.
— Разрешите, товарищ командир?
Я постучался и приоткрыл дверь в каюту командира. Внутри было тесно. Кроме командира там были оба старпома, помощник и даже механик, задумчиво покусывающий ус. На Рудина было по-человечески жалко смотреть. По большому счету он походил на пай-мальчика, очень сильно провинившегося перед старшими и теперь не находящего себе места от осознания своей вины и глубочайшего раскаяния. Остальные были не так напряжены, хотя определенная скованность и общая растерянность все же чувствовались. Только один командир, пребывающий в своем постоянно суровом состоянии, был собран и являл собой образ человека, для которого все препятствия в жизни — только досадные мелочи, мешающие достичь конечной цели. А целью командира на настоящий момент была автономка. Будучи до костей мозга моряком и военным человеком и слепивший за полтора года из давно неплавающего экипажа вполне достойную команду, он стремился только к одному: завершить этот этап успешной боевой службой, и все остальное для него казалось ерундой, не заслуживающей особого внимания.
— Белов! Что у тебя за эскали… экскали… ну… штамп для книг такой есть?
Я сначала и не понял, о чем идет речь.
— Товарищ командир. Что вы имеете в виду?
— Экслибрис. — негромко подсказал Рудин, маячивший за спиной командира, чтобы лишний раз не попадаться ему на глаза.
— Да! Экслибрис! — поправился командир.
Я на мгновенье задумался. У меня и правда был очень неплохой экслибрис. В самую мою первую автономку его вырезал один товарищ, по моему же эскизу, и, надо сказать, вырезал очень грамотно и тонко. Офицера этого звали Леха, он уволился в запас около года назад и проживал ныне в Мурманске, откуда была родом его жена. Чем он занимался в настоящее время и даже где жил, было мне неизвестно.
— Ну. Есть у меня экслибрис. А что такое, товарищ командир?
— Покажи!
Я пожал плечами.
— Дома он у меня.
Командир хмыкнул, как раненый лев.
— А как можно увидеть оттиск его… хотя бы?
Оттиск у меня был. На книге в каюте.
— Разрешите сходить в каюту, товарищ командир?
После моего возвращения сначала командир, а потом все остальные внимательно и по очереди изучили штамп на титульном листе книги.
— Да, неплохо! — сурово констатировал командир после осмотра книги.
— Я же говорил товарищ командир. Грамотно сделано. Очень тонко и аккуратно. — вкрадчиво вещал старпом откуда-то из-за спины командира.
— Не суетись под клиентом, старпом! — Командир шлепнул ладонью по столу.
— Все свободны, старпом и механик остаться. Да, помощник, мичмана Костикова ко мне.
Все молча вышли.
— Садись, Белов. Слушай внимательно. Старпом, бл…, потерял печать. Дело, конечно, гнусное, но решаемое. Но момент сейчас такой, что в обычном режиме его решить нельзя. Если я сейчас доложу, что нами утеряна печать корабля, думаю, что наша боевая служба может даже оказаться под вопросом. Этого я позволить себе не могу. Не для этого я вас целый год дрессировал. Но и без печати нам никак не обойтись. Какой-то запас чистых листов с печатью, конечно, есть, но немного. Нам надо продержаться до самого последнего, пока уже будет невозможно отменить боевую службу, а потом уже и доложить о потере. А это минимум еще недели три-четыре. Поэтому слушай боевой приказ: найди этого своего умельца, который тебе сделал этот самый эскли… Ну понял, короче. И пусть он нам вырежет печать. Такую, чтобы ее оттиск не отличался от настоящего. Печать нужна в понедельник. Вечер — крайний срок.
