почти ничего не осталось, он спросил:
— Ну, теперь-то ты не будешь падать в обморок?
Стриж усмехнулся и покачал головой.
— Тогда говори, — спокойно произнес Окуньков.
— Заключенный я, — помедлив, сказал Стриж. — Из колонии, которая на Участке номер семнадцать. Слышал про такую?
— Слышал, — кивнул участковый. — А что же это ты шастаешь по лесам, коль ты заключенный? Заключенным полагается сидеть взаперти.
— Бегунок я, — пояснил Стриж. — В бегах…
— Вот оно как, — удивился Окуньков. — В бегах… А не врешь?
Стриж отрицательно покачал головой.
— А для чего же тебе понадобился милиционер, коль ты в бегах? — еще больше удивился Окуньков. — Наоборот, ты должен от меня скрываться, а не искать со мной встречи. Несоответствие получается.
— Ничего такого не получается, — возразил Стриж. — Точно, в бегах я. Стриж мое прозвище. Могу сказать и фамилию с именем, и срок, и статью, по которой чалюсь. Вообще форточник я. Но не в этом дело. Ты вот послушай меня.
И Стриж приступил к рассказу. Он сообщил Окунькову все, как оно есть на самом деле: и про то, как он вместе с другими заключенными напросился в строители БАМа, и про то, как десять человек заключенных, улучив момент, подались в бега, и про то, что за главного у беглецов авторитетный вор по прозвищу Ракета…
— Но это не главное, — торопливо говорил Стриж. — А главное, что они собираются поджечь поселок вместе с людьми!
— Это как так — поджечь? — Окуньков от удивления даже привстал. — Для чего поджечь? Какой такой поселок?
— Поселок Светлый, — упрямо повторил Стриж. — В пятидесяти верстах отсюда. Ночью. Вместе с людьми.
— Но зачем же? — участковый был просто-таки ошарашен такими словами. А главное, он не мог решить, верить ли своему собеседнику или не верить. Все-таки он беглый заключенный, а от них разве услышишь правду?
— А вот ты послушай! — Стриж мотнул головой. — Для чего бы я стал тебе врать? Какой мне в этом прок? А тем более — для чего бы я стал искать встречи с тобой? А вот для чего. Не понравилась мне их затея с поселком! Как это так — погубить людей ни за что ни про что? Мне-то для чего это нужно? Я вор-форточник, а не душегуб. Да и вообще… — он не договорил и положил ладонь себе на грудь. — Вот тут у меня болит — при одной такой мысли. Пропади она пропадом, такая свобода! Уж лучше размотаться на четвертной, чем так-то… Потому-то я и дал деру от их компании. Я, значит, к вам, а они — к поселку.
— Но для чего же им поджигать поселок? — все никак не мог понять Окуньков. — Чем он им так насолил, тот поселок?
— Так ведь за такое дело им обещаны деньги, — невесело усмехнулся Стриж. — Немалые деньги… Без денег далеко не убежишь. А с деньгами — хоть куда. Оттого и пошли они на такое поганое дело. А я не хочу!
— Да кто ж им даст те деньги? — спросил участковый.
— Нашелся такой желающий, — вновь невесело усмехнулся Стриж. — Вот ты послушай…
И он рассказал участковому все, что знал о прапорщике Кальченко. И о том, что этот самый Кальченко — контролер в той же самой колонии, где отбывал срок сам Стриж, и о том, что именно Кальченко и подбил заключенных на побег, и о том, что это именно он посулил беглецам деньги за то, что они подожгут поселок, и о том, что половину обещанных денег он выплатил беглецам загодя, авансом, а вторую половину обещал выполнить после того, как будет сделано дело, то есть подожжен поселок.
— Да только Ракета его перехитрил, этого Кальченко, — сказал Стриж. — Он заранее выманил у него и другую половину денег. Да еще и обрез в придачу. У этого прапора имелся при себе многозарядный обрез, так вот Ракета его и отнял. Ракета теперь и при деньгах, и при оружии. А прапор пошел с ними поджигать поселок.
— Но откуда же у этого Кальченко столько денег? — Окуньков удивлялся все больше и больше. — И кто он вообще такой? И для чего ему нужно поджечь поселок? Непонятно мне…
— Ну, уж это ты соображай сам, — вздохнул Стриж. — Мне-то, зэку, откуда знать о таких делах? А только мыслю я, что этот Кальченко не совсем прапорщик. То есть он только выдает себя за прапорщика, а на самом деле он кто-то другой… Ты вот что, участковый. Давай-ка отведи меня к своему начальству, да побыстрее. Дело-то безотлагательное. Какое сегодня число?
— Тридцать первое, — сказал Окуньков. — А что?
— А то, что если не нынешней, так следующей ночью эти суки и должны поджечь поселок. Такой был уговор. Ракета так и сказал: для меня, говорит, это дело принципа, потому что уж очень мне не по душе советская власть. Говорит, уж очень я мечтаю сделать советской власти какую-нибудь пакость. На душе, говорит, у меня из-за этого будет веселее. А уж затем — и в дальние бега.
— Ах ты ж… — Окуньков не договорил и в волнении вскочил с места. — Да это же — почти совсем не остается времени!
— Ну, а я о чем толкую? — Стриж тоже поднялся. — Так что ты шевелись, участковый.
Окуньков в смятении заметался по насыпи: он соображал, что ему необходимо предпринять. Причем предпринять сейчас же, немедленно, безотлагательно! Ведь вот какие дела творятся!
Очень скоро он вспомнил, что при нем имеется переносная рация. Этой рацией его снабдили в Иркутске, в Управлении КГБ, когда Окунькова привлекли к раскрытию преступления — нападению на вездеход и убийству. Там, в КГБ, ему так и сказали: если у тебя появятся какие-то срочные и важные сведения, то сообщи о них нам по рации. Не бойся, никто тебя не подслушает, рация работает на специальной волне. И вот важные сведения у него появились. Да притом какие важные! Тут и побег заключенных, и таинственный прапорщик Кальченко, который, оказывается, совсем не прапорщик, а кто-то другой, и, главное, поджог поселка. Было отчего Окунькову прийти в волнение.
— Ты вот чего, — сказал он Стрижу. — Ты пока посиди. А я буду предпринимать срочные меры!
Окуньков включил рацию. И, насколько это было возможно по рации, рассказал о Стриже и о тех сведениях, которые Стриж ему сообщил. К его радости, на том конце беспроводной линии связи отнеслись к сообщению со всей серьезностью. Окунькову было велено тотчас же явиться вместе со Стрижом в указанное место.
— Я понял! — торопливо ответил Окуньков и стал лихорадочно соображать, на чем же ему явиться туда, куда было велено. Не
