— Так-к вы поп-пут-тчик-к-к! Вам-м над-д-до долет-тет-т-ть! И вы долет-тит-т-те!
И Апельсин начал что-то довольно энергично для эстонца объяснять своей подруге. Та внимательно его выслушала и, заулыбавшись во весь рот, юркнула в двери аэровокзала. Апельсин с такой же широкой улыбкой стал жизнеутверждающе показывать мне большой палец правой руки, мол, все о'кей, парень. Все пучком. А мне, собственно, все было уже по большому барабану. Судя по всему, в этот момент зуб решил меня добить окончательно и начал хаотично управлять всеми мускулами моего лица, да так, что Апельсин в испуге отшатнулся в сторону. И в этот момент из дверей выскочила его девушка. На протянутой вперед руке лежала Таблетка. Именно Таблетка, с большой буквы. Она была, наверное, сантиметра четыре в диаметре, серо-зеленого цвета, с какими-то темными травянистыми вкраплениями, и по большому счету, напоминала кусок спрессованного засохшего кизяка. Вообще, видок у нее был такой, что особого желания засовывать это в рот не возникало.
— Кладит-т-те на зуб-б-б и держит-т-те на нем. И немного вод-д-ды.
И Апельсин протянул мне стаканчик с водой, неизвестным образом материализовавшийся в его руке. Я нерешительно начал было отказываться, но Апельсин так преданно и доброжелательно глядел мне в глаза, а зуб так немилосердно тикал по всему черепу, что я, мысленно махнув рукой на все предрассудки, взял таблетку и засунул ее в рот. Потом глотнул немного воды, прикурил новую сигарету и попытался придать лицу более или менее пристойное выражение. Апельсин же и его девушка внимательно смотрели на меня. Они явно чего-то ждали.
Через минуту таблетка, едва умещавшаяся во рту и очень неприятно давившая на больной зуб, словно обмякла. Зуб как будто обволокло чем-то мягким, одновременно и охлаждающим, и согревающим. Вдруг я почувствовал, что боли просто нет. Она как будто растворилась, исчезла и попросту сбежала из моей измочаленной черепушки. И еще мне стало так хорошо. Просто очень и очень хорошо. И улыбающийся Апельсин, и его подруга с улыбкой во весь рот показались мне такими близкими, такими родными и милыми, что захотелось обнять их, прижать к груди и не отпускать от себя никогда и никуда. Я почувствовал себя просто бакланом, парящим над этим аэропортом и, что удивительно, абсолютно не желающим гадить на все под собой.
Однако состояние полной эйфории длилось недолго и уже через пять минут я вернулся в обыденность, но боль не возвращалась, а ощущение легкого и невесомого тела тоже осталось, только мозги вновь обрели возможность логически мыслить. Таблеточка, безусловно, была не простая. Судя по размерам этого «лекарства», в нем в убойных пропорциях были смешаны крутые обезболивающие средства с не менее крутым коктейлем из легких наркотиков разнопланового действия. Но, здраво рассудив, что наркоманом от разового употребления этих препаратов я не стану, а до дома, скорее всего, долечу более или менее в нормальном состоянии, я спросил у улыбающегося Апельсина:
— А сколько это… лекарство будет действовать?
— Дол-л-лго… дол-л-летит-т-те. Может-т-те даж-же кушат-т-ть… и не боят-т-ться.
После этих его слов я и правда почувствовал дикий голод. Бульончик уже давно растворился в организме, а желудок и все к нему прилегающее, были просто иссушены непрерывно поступающим никотином.
— Идит-т-те. Врем-м-мя еще ест-т-ть. Зам-м-морит-т-те червячка.
Я посмотрел на часы. До начала регистрации было еще минут двадцать.
— Спасибо большое, спасибо, я и правда побегу пожую. Вы меня просто спасли. — И ноги сами понесли меня в здание аэровокзала.
В кафе я за двадцать минут успел умять половину цыпленка табака, просто вылакать тарелку супчика и выпить чашку неплохого кофе с парой стандартных для любого вокзала песочных пирожных. По совести говоря, я все же не очень надеялся на длительное действие апельсиновской чудотаблетки и поэтому постарался напихать в себя пищи по максимуму. Про запас. Но зуб на удивление не дал о себе знать, даже после довольно твердой курицы и горячего чая.
Потом была регистрация, которая прошла несколько нестандартно. Я первый раз был в накопителе аэропорта одновременно с такой толпой знаменитостей. Стало понятно, почему я умудрился взять билет и куда они вообще летят. Оказалось, что назавтра в Днепропетровске начинались дни прибалтийской эстрады, куда были рекрутированы все более или менее известные эстрадные кумиры. Для них забронировали весь рейс, а перед самым отлетом обнаружилось, что мест десять осталось пустыми, и Аэрофлот, по договоренности с организаторами, в самый последний момент, выбросил эти билеты в продажу. А я оказался в нужном месте в нужное время.
Сначала в самолет запустили всех эстрадников. Простых пассажиров в накопителе осталось и правда человек десять. Потом пустили нас, попросив занимать оставшиеся свободные места. Мне досталось кресло у окна и сосед — угрюмого вида прибалт, не проронивший до самого Днепропетровска ни слова и всю дорогу не поднимавший головы от какой-то тетради с незнакомыми мне письменами. Мне даже показалось, что он что-то учил. Сзади меня пристроился Яак Йоала со своим импресарио, которые сразу начали шушукаться и тихонько посмеиваться. По мере продвижения самолета на взлетную полосу смех их становился все более громким и непринужденным. Мне это не мешало. Я блаженствовал, от отсутствия боли и сытости в желудке, да и глаза как-то предательски начали закрываться, хотя мне никогда не нравилось спать сидя. Наверное, все же сказалось напряжение всего этого дня, и я начал потихоньку дремать. После взлета звезды зашастали по салону, кто в гальюн, а кто просто так, поговорить с друзьями. Меня это мало волновало, но внезапно перед моим креслом нарисовался Апельсин. Видимо, он принял какой-то допинг, так как лицо у него было изрядно покрасневшим, а по лицу стекали капли пота. Увидев меня, он почему-то очень обрадовался и минут пять что-то весело втолковывал на эстонском, практически положив свой живот на моего невозмутимого соседа. Потом, сообразив, что я представитель не их титульной нации, он перешел на русский, правда, гораздо более нечленораздельный, чем до посадки:
— Не-е-э-э… не-э-э-э болит-т-т? Памага-ал-л-ло-о таблет-т-тка?
Я спросонья лишь кивнул головой, изобразив некое подобие улыбки. Сидевший сзади Йоала спросил у него что-то, тот ответил, и между ними завязалась беседа. Апельсин что-то говорил ему, периодически кивая на меня. Потом Апельсин громко расхохотался в ответ на какую-то реплику моих задних соседей и, напевая себе что-то под нос, скрылся в глубине салона. Я снова начал засыпать, но по моему плечу аккуратно постучали. Пришлось повернуться.
— Молодой человек, анестезию не примете?
На меня глядели звезда советской эстрады Яак Йоала и его сосед. Говорил по-русски Йоала почти без акцента, а его сосед протягивал мне сосуд, в обиходе подводников обычно называемый «шильницей». В другое время я бы, наверное, с удовольствием глотнул, судя по запаху, хорошего коньяка, но сейчас я был измучен своим невыносимым зубом так, что к ведению «боевых» действий с алкоголем был не готов.
— Спасибо большое, я не хочу.
Вежливые прибалты покивали, улыбаясь, и настаивать не стали, а я снова прикрыв глаза, начал дремать. Дальше полет продолжался уже более спокойно, и моя дрема прерывалась примерно раз в двадцать минут, когда, нашептавшись и погремев «шильницей», мои соседи сзади вспоминали про меня, и, вежливо поинтересовавшись, как мой зуб, сразу предлагали выпить, а получив отказ, так же спокойно продолжали шушукаться. Когда же объявили о скорой посадке в Днепропетровске, вдруг материализовался Апельсин с весьма неожиданным и приятным подарком. Не знаю, чего уж там втемяшилось в его добродушную музыкальную башку, но ощущая свою личную причастность к моим страданиям, да еще и, подогретый высотными возлияниями, Апельсин решил оставить о себе и какую-то материально-духовную память. Он откуда-то вытащил новенькую афишу этих самых дней прибалтийской эстрады в Днепропетровске, на которой были фотографии всех участников, и за время полета собрал автографы всех присутствующих, причем расписались они на своих фотографиях. Зависнув над моим креслом, Апельсин, отмахиваясь от бортпроводницы, пытавшейся загнать его на свое место и пристегнуть к креслу, наконец, выяснил, как меня зовут, и размашисто на русском языке начертал поверх всего довольно веселенькую фразу: «Павлу на память о днях прибалтийской эстрады и его зубной боли от музыкантов Эстонии и от Мати лично». После чего здоровяк Апельсин поддался уговорам стюардессы и, основательно пожав мне руку, удалился на свое место.
В Днепропетровске вся эстрадная команда быстренько испарилась, а оставшиеся пассажиры, побродив около часа в накопителе, оказались снова в самолете. Пассажиров в Днепропетровске подсело совсем немного, и до Симферополя мы летели в практически пустом салоне.
