до скончания века, госпожа Готье, вы будете работать на гестапо.
— Конечно, конечно, господин офицер. Я буду рада служить вам!
— А теперь скажите, какие книги читала Мари Мишлен?
— Она читала утренние газеты.
— Кто был ее исповедником?
— Не знаю. Она посещала какой-то католический храм. Недавно купила Библию. Вот эту.
— Вспомните, госпожа Готье! Может быть, была еще какая-нибудь книга?
— Я частенько заходила к ней поболтать. Но никаких книг… Впрочем, только один раз… Она вышла ко мне из комнаты с книгой в руках. Это была очень старая книга в сафьяновом переплете. Ей, наверное, было лет сто, этой книге. И форма у нее была странная, удлиненная.
— Вы не успели прочесть название?
— Нет. Я и не смогла бы. Это был не французский язык.
— А рисунок на обложке?
— Рисунок был: силуэт человека с большой собакой. Черный мужчина и черная собака.
— Какой породы?!
— Я в этом не разбираюсь, господин офицер. Большая собака.
— Как был одет мужчина?
— Обыкновенно. На нем была круглая шляпа. Больше ничего не помню. Мари тут же унесла книгу и через пару секунд вернулась без нее.
— Госпожа Готье, вы будете информировать нас о любом человеке, который станет справляться насчет Мари Мишлен. Тут пока поживет наша сотрудница. О том, что Мари нет в живых, никому ни слова…
Геллерт шел на доклад к начальству с тяжелым сердцем. Операция по перевербовке русской радистки была провалена. В том, что она была русская, хауптштурмфюрер не сомневался: другие не стреляются, а спокойно идут на сотрудничество. В провале был виноват шеф, недавний партийный бонза, возникший из пивной пены мюнхенских кабаков и не имевший никакого представления о контрразведке. Это он, прочитав показания дезертира, велел немедленно арестовать девчонку в ее квартире. А Мари надо было брать живую, тепленькую, по дороге в продуктовую лавку. Потом уже открывать дверь ее ключиком. То обстоятельство, что гестапо не получило дополнительного канала для продвижения дезинформации в стан потенциального противника, явилось далеко не единственным последствием провала. В сейфах гестапо лежали десятки катушек с записями перехваченных, но не поддающихся расшифровке радиограмм из Брюсселя. Коллеги Геллерта все равно добрались бы до русской. После оккупации Брюсселя их пеленгаторы взяли сначала район, потом квартал, потом дом, где работал проклятый передатчик. Это был очень большой дом. Его жильцы нуждались в тотальной проверке, для чего требовалось время. И если бы не этот идиот-дезертир вместе с идиотом-шефом, то…
Геллерт знал, что штандартенфюрер, как и всякий нормальный начальник, всю вину свалит на него. Так оно и вышло. Нет, шеф не послал его наводить порядок в Польшу, страну, где порядок не может иметь места в принципе в силу исторической предопределенности. Шеф оказался куда более изощренной и утонченной скотиной. Выслушав доклад Геллерта, он, доброжелательно улыбаясь, заявил буквально следующее:
— Вот что мы сделаем. Ваше представление к очередному званию придется пока положить под сукно. Однако оно будет немедленно извлечено оттуда, как только вы найдете эту книгу! Книголюбие должно стать вашим хобби. Ему, как и всякому хобби, следует предаваться в нерабочее время. А в Берлин мы напишем, что русская пианистка покончила с собой, находясь в депрессивном состоянии. Отберите соответствующие показания от консьержки и нашей агентуры из местной полиции. Скажите им, что так надо. Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — уныло ответил Геллерт, механически вскинув правую руку.
«Сволочь, — думал он, бредя по длинному узкому коридору к своему кабинету. — У меня есть своя честь контрразведчика, и я найду этого говнюка с собакой в любом случае, а вовсе не ради очередного звания».
Отпуск Геллерт провел в Берлине, а также в охотничьих угодьях Мекленбурга и Восточной Пруссии. Он ковырялся в библиотечных хранилищах, болтался по собачьим выставкам, знакомился со знаменитыми кинологами и егерями. Бедный язык офицера спецслужбы, каковым был Геллерт, обогатился за счет собаководческой терминологии. Его интересовали прежде всего крупные собаки, хотя и собачонками он не брезговал — консьержка могла ошибиться. За неделю до окончания отпуска он сумел бы растолковать любому дилетанту, в чем разница между ньюфаундлендом, боксером и сенбернаром, бульдогом и догом, овчарками немецкой, кавказской и афганской, легавой и борзой, терьером и таксой. Все обложки старинных книг, на которых был изображен человек с собакой, он фотокопировал. В Брюссель Геллерт вернулся в сопровождении громадного черного ризеншнауцера, похожего на собаку Баскервилей. Эрли, так звали пса, жрал мясо по эсэсовской солдатской норме, часто хамил и хулиганил. В первый же день своего пребывания на бельгийской земле он перекусил позвоночник левретке, принадлежавшей какой-то бельгийской баронессе. Сучонка отважилась тявкнуть на шнауцера. Геллерту пришлось платить за дорогую псину. Друзья зауважали хауптштурмфюрера. Они первыми вскидывали руку в фашистском приветствии и старались держаться подальше от него и его собаки. Великое дело сила и страх, удовлетворенно думал Геллерт. А вот из многочисленных фотокопий он не извлек пользы. Внимательно просмотрев их, мадам Готье вынесла приговор: не то. Пока Геллерт пребывал в отпуске, гестапо задержало и запытало связника, который шел к Мари Мишлен. Связник не рассказал о книге. Он просто ничего не знал о ней. Геллерт продолжил поиск, используя для этого служебные поездки во Францию, Голландию и Люксембург. Все было тщетно.
Наступил 1941 год. Началась война с Советским Союзом. Дисциплина и служебное рвение офицеров брюссельского филиала гестапо повысились сами собой. На Восточный фронт не тянуло никого. И тут Геллерта подвел сукин сын Эрли. Однажды он вздумал поиграть со штандартенфюрером. Случилось это на задворках служебного здания у теннисного корта. Пес подбежал к начальнику гестапо, поднялся на задние лапы, а передние положил на плечи всемогущего шефа. Кобель весил 64 килограмма. Щуплый штандартенфюрер не удержался на ногах и упал, ударившись при этом о бордюр асфальтовой дорожки. Геллерт в ужасе схватил собаку за ошейник и потащил ее прочь. Прошла неделя, и наступили последствия. Пригласив Геллерта в свой кабинет, штандартенфюрер поздравил его с присвоением очередного воинского звания.
— Хайль Гитлер! — радостно завопил Геллерт.
— Хайль! — небрежно бросил шеф, затем, ласково улыбаясь, добавил: — Сегодня мы направляем лучших из лучших туда, где решается судьба Отечества. Надеюсь, вы слышали о нашем конфузе под Москвой? Вы поедете в Россию, Геллерт. Счастлив был служить с вами. Советую сменить шнауцера на лабрадора, который не даст вам утонуть, когда русские сбросят вас в Днепр или еще в какую-нибудь глубокую воду.
— Вы не верите в нашу победу, шеф? — робко спросил Геллерт и тут же подумал, что надо донести на начальника.
— Я верю в мудрую немецкую пословицу: «Das dicke Ende kommt noch» [29].
Выйдя от штандартенфюрера, Геллерт решил не доносить: свидетелей
