– И что он вам ответил? – спросил Отто фон Бисмарк с ироничной улыбкой.
– Что еще нельзя сказать, кто выиграет войну, но уже известно, кто ее проиграл.
– И кто же? – спросил фон Бисмарк.
– Польша и Италия.
– Не слишком интересно, кто проиграет, – сказала Анна Мария, – интереснее знать, кто выиграет.
– Не будьте такой прямолинейной, – сказал Анфузо. – Это государственная тайна. Не правда ли, это государственная тайна? – обратился он к фон Бисмарку.
– Naturellement, – сказал князь Отто фон Бисмарк.
– В своих суждениях Галеаццо иногда бывает очень неосмотрительным, – сказал Филиппо Анфузо. – Если бы стены его кабинета в палаццо Киджи и стол Изабеллы умели бы говорить, Муссолини и Гитлер услышали бы кое-что пикантное.
– Ему надо быть поосторожнее, – сказала Жоржетт, – ведь стол Изабеллы – говорящий.
– Encore cette vieille histoire![452] – сказал фон Бисмарк.
Когда в начале 1941 года на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини направленный против Галеаццо меморандум Гиммлера, эта новость вызвала в римском свете сначала удивление, потом страх, а потом открытое и злорадное удовлетворение. Но за столом Изабеллы над меморандумом смеялись как над плохой шуткой нерадивой, распоясавшейся прислуги. «Гитлер, да он goujat[453]», – говорила Изабелла. В действительности меморандум метил не так в графа Чиано, как в княгиню Изабеллу Колонну, которую Гиммлер назвал «пятой колонной». В нем со скрупулезной точностью слово в слово и день в день излагались все беседы за столом Изабеллы, и не только слова Галеаццо, Эдды и Изабеллы, замечания особ, известных своим именем, социальным положением в государственных органах или политическим влиянием, не только суждения о войне или о военно-политических промахах Гитлера и Муссолини, Чиано или иностранных дипломатов, часто посещавших палаццо Колонна, – в нем приводились даже светские сплетни, женское злословие, невинные слова о второстепенных лицах, таких, как Марчелло ди Драго или Марио Панса. Острые словечки Эдды о том или ином персонаже, о Гитлере, фон Риббентропе, фон Макензене, рассказы о ее частых поездках в Будапешт, Берлин и Вену; нескромные замечания Чиано о Муссолини или Франко, о Хорти или Павеличе, о Петене или Антонеску; беспощадные суждения Изабеллы о вульгарных любовницах Муссолини и ее горькие предсказания об исходе войны вместе с забавными флорентийскими сплетнями Сандры Спаллетти и скандальными историями каких-то молодых немецких или итальянских артисток с «Чинечитта́», о любовных похождениях Геббельса и Паволини – все это составляло предмет подробнейшего отчета. Бо́льшая часть в нем была посвящена любовной жизни Галеаццо, его непостоянству, ревности его фавориток, развращенности его маленького двора. Что спасло графа Чиано от гнева Муссолини, так это честь, которой была удостоена в меморандуме Гиммлера Эдда. Доклад мог бы привести к гибельным для Галеаццо последствиям, если бы не содержал ни одного слова против Эдды, ни слова о ее любовных историях, об опасных связях ее подруг, о скандалах в Кортине д’Ампеццо и на Капри. Обвинения против своей дочери вынудили Муссолини защищать и своего зятя. Меморандум Гиммлера, однако, посеял сомнения в среде придворных Галеаццо и Изабеллы. Кто сообщил Гиммлеру все детали? Слуги палаццо Колонна? Дворецкий? Кто-то из любовников Изабеллы и Галеаццо? Назывались разные имена; под подозрение попала молодая отвергнутая любовница, чья гордость была уязвлена сместившей ее соперницей. Каждая «вдовица» была тщательно допрошена, осмотрена и обыскана.
– En tout cas, ce n’est ni vous ni moi[454], – сказала Изабелла графу Чиано.
– Moi, sûrement pas[455], – ответил Галеаццо.
– Quelle histoire![456] – сказала Изабелла, воздев глаза к расписанному Пуссеном потолку.
Единственным последствием меморандума Гиммлера стало временное удаление Галеаццо из Рима: он был отправлен в Бари, в эскадрилью бомбардировочной авиации, базирующуюся на аэродроме в Палезе, и на какое-то время в залах палаццо Колонна и палаццо Киджи о нем стали говорить, только понизив голос или с показным безразличием (но Изабелла, хоть и была глубоко уязвлена его «я здесь ни при чем», в глубине сердца оставалась верной Галеаццо, ce n’est pas à son âge qu’une femme peut se tromper[457]); о нем говорили не как о впавшем в немилость, а как о человеке, которого она может настигнуть в любой момент. Выражаясь спортивной терминологией, the ball wasn’t now at his foot[458].
– Je parie, – сказала Анна Мария, грациозно повернувшись к Филиппо Анфузо, – que dans le rapport de Himmler il n’y avait pas un seul mot sur vous[459].
– Il y avait toute une page sur mа femme et cela suft[460], – ответил со смехом Анфузо.
– Toute une page sur Maria? Ah! Pauvre Maria, quel honneur![461] – сказала Жоржетт без тени злорадства.
– Et sur moi? Est-ce qu’il y avait aussi toute une page sur moi?[462] – смеясь, спросила Анна Мария.
– Ваш вопрос, – ответил я, – того же свойства, что и заданный мне однажды генералом Шобертом.
Это было на Украине в первые месяцы русской кампании. Генерал фон Шоберт пригласил меня на ужин в штаб-квартиру командования армией, за столом нас было человек десять. Фон Шоберт спросил меня, что я думаю о положении немецкой армии в России. «Мне кажется, – ответил я, намекая на итальянскую пословицу, – что немецкая армия в России похожа не на цыпленка в пакле, а на цыпленка в степи».
– Ah! Mon Dieu! – воскликнула Анна Мария.
– Très amusant[463], – сказал фон Бисмарк, улыбаясь.
– Ты уверен, – сказал Филиппо Анфузо, – что генерал фон Шоберт понял, что ты хотел сказать?
– Надеюсь, понял.
Генерал фон Шоберт бывал в Италии и немного говорит по-итальянски. Но когда переводчик лейтенант Шиллер, выбравший себе немецкую национальность, хотя сам он урожденный тиролец из Мерано, пытаясь передать смысл этой итальянской пословицы, перевел мой ответ, генерал фон Шоберт сурово, с недоумевающим упреком спросил меня, как это так, что в Италии цыплят держат в пакле.
– Мы не держим их в пакле! – ответил я. – Это народная поговорка говорит о том, в какую передрягу попадает бедняга цыпленок, если ему вздумается забраться в паклю.
– У нас в Баварии, – сказал генерал фон Шоберт, – цыплят разводят в опилках или в соломенной сечке!
– Но у нас в Италии цыплят тоже выращивают в опилках или в соломе!
– Тогда почему вы говорите о пакле? – спросил генерал фон Шоберт и наморщил лоб.
– Да это всего-навсего поговорка, так говорят! – ответил я.
– Хм, странно… – сказал генерал.
– У нас в Восточной Пруссии цыплят разводят в песке, это очень рационально и недорого, – сказал полковник Генерального штаба Старк.
– И у нас в Италии в местах с песчаной почвой тоже держат цыплят в песке! – ответил я.
Я начинал потеть и тихо попросил переводчика, ради Бога, помочь мне выпутаться из этой истории. Шиллер улыбался и смотрел на меня искоса, как бы желая сказать: «Сам влип в историю, а мне тебя выпутывать!»
– Если это так, – сказал генерал фон Шоберт, – я не понимаю, при чем здесь пакля. Понятно, что это пословица, но в каждой пословице всегда есть доля правды. И, несмотря на ваши утверждения об обратном, это значит, что в Италии кое-где цыплят таки выращивают в пакле, а это метод нерациональный и жестокий.
Он буравил меня суровым взглядом, в котором начинал гореть мерцающий огонек недоверия и презрения. Я хотел ответить ему: «Да, господин генерал, я не осмеливался сказать, но истина в том, что цыплят в Италии выращивают в пакле, и не в некоторых районах, а везде: в Пьемонте, в Ломбардии, в Тоскане, в Умбрии, в Калабрии, на Сицилии, – везде, во всей Италии; и не только цыплят, но и детей, все итальянцы выращены в пакле. Разве вы не знали, что все итальянцы выросли в пакле?» Тогда, может быть, он понял бы меня, а может, и поверил бы, но никогда бы не догадался, насколько правдивы были бы мои слова. А пока я обливался потом и повторял, что нет, это неправда, что нигде в Италии не выращивают цыплят в пакле, что так говорят в народе, что это народная поговорка, ein Volkssprichwort. Но здесь майор Ханбергер, уже давно пристально смотревший на меня стеклянным серым взглядом, холодно сказал мне:
– Тогда объясните мне, при чем здесь степь? Ладно, пакля, вы прекрасно объяснили вопрос с паклей. Но степь? При чем здесь степь? Was hat die Steppe mit den Kücken zu tun?[464]
Я повернулся к переводчику, моля о помощи, взглядом прося его избавить меня, ради Бога, от этой новой, еще более серьезной опасности, но с ужасом заметил, что Шиллер тоже начал потеть, что лоб его тоже покрылся испариной, а лицо побледнело; я испугался, оглянулся вокруг, увидел, как все буравят меня суровым взглядом. Пропал, подумал я, и принялся повторять еще раз, два и три раза, что речь идет о поговорке, о народном присловье, о простой игре слов.
– Хорошо, – сказал майор Ханбергер, – но я не понимаю, при чем здесь степь с цыплятами.
Начиная раздражаться, я бесстрастно ответил, что немецкая армия в России – совсем как цыпленок в степи, не больше и не меньше, именно как цыпленок в степи.
