Вдруг Галеаццо заметил меня, оставил Бласко д’Айету, подошел и положил мне руку на плечо. Мы не разговаривали уже больше года, и я не знал, что сказать ему.
– Давно вернулся? – спросил он меня с легким упреком в голосе. – Почему не заходишь ко мне?
Он говорил доверительно и с некоторой необычной для него отрешенностью. Я ответил, что был в Финляндии, серьезно болел и сейчас еще очень слаб.
– Я очень устал, – добавил я.
– Устал? Хочешь сказать, что тебе все опротивело? – спросил он.
– Да, мне все опротивело.
Он посмотрел на меня, потом сказал:
– Увидишь, скоро дела пойдут лучше.
– Лучше? Италия – мертвая страна, – сказал я. – Что ты хочешь от мертвеца? Остается только предать его земле.
– Никогда не знаешь, как все обернется, – сказал он, – никогда нельзя загадывать.
– Может, ты и прав, нельзя загадывать.
Я знал его с детства, он всегда защищал меня ото всех, хоть я об этом не просил. Он защищал меня в 1933-м, когда меня приговорили к пяти годам, защищал, когда меня арестовали в 1938, в 1939, в 1941-м, он защищал меня от Муссолини, от Стараче, от Мути, от Боккини, от Сенизе, от Фариначчи; я был глубоко и сердечно благодарен ему, несмотря ни на какие политические соображения, мне было жаль его; хотел бы и я однажды быть в состоянии помочь ему. Кто знает, может, я смогу помочь ему когда-нибудь. Но теперь ничего нельзя было поделать. Не оставалось ничего иного, кроме как похоронить его. По крайней мере, я был уверен, что его хотя бы похоронят. Имея стольких друзей, можно было надеяться, что его все-таки похоронят.
– Будь осторожен со стариком, – сказал я ему.
– Я знаю, он ненавидит меня. Он ненавидит всех. Иногда я спрашиваю себя, не сошел ли он с ума. Ты думаешь, еще можно что-то сделать?
– Пожалуй, уже ничего не поделаешь. Слишком поздно. Ты должен был что-то предпринять в сороковом, чтобы не дать ему втянуть Италию в эту постыдную войну.
– В сороковом? – переспросил он и рассмеялся так, что мне это не понравилось. Потом добавил: – Война могла сложиться иначе.
Я молчал. В моем молчании были печаль и настороженность, он уловил это и сказал:
– Я не виноват. Это он захотел войны. Что я мог сделать?
– Уйти.
– Уйти? А потом?
– Потом? Ничего.
– Это не помогло бы, – сказал он.
– Это не помогло бы, но ты должен был уйти.
– Уйти, уйти. Всякий раз, когда мы говорим об этом, ты повторяешь одно и то же. Уйти! А потом?
Галеаццо отпрянул от меня и скорым шагом направился к зданию клуба, остановился на пороге и вошел.
Я остался, прошелся по полю и тоже вошел в клуб. Галеаццо сидел в баре между Сиприен и Бригиттой, рядом расположились Анна Мария, Паола, Мария, Жоржетт, Филиппо Анфузо, Марчелло дель Драго, Бонарелли, Бласко д’Айета и молоденькая, незнакомая мне девушка. Галеаццо рассказывал о своем объявлении войны послам Франции и Англии.
Когда посол Франции Франсуа-Понсе вошел в его кабинет в палаццо Киджи, граф Чиано сердечно принял его и сразу сказал:
– Vous comprenez certainement, Monsieur l’Ambassadeur, pour quelle raison j’ai demandé à vous parler?[479]
– Je ne suis pas très intelligent, d’habitude, – ответил Франсуа-Понсе, – mais cette fois-ci comprends[480].
Тогда граф Чиано, стоя за столом, прочел ему официальную ноту об объявлении войны: «Au nom de Sa Majesté le Rоi d’Italie, Empereur d’Ethiopie»[481] и так далее.
Франсуа-Понсе смешался и сказал:
– Alors, c’est la guerre[482].
– Oui.
Граф Чиано был в форме подполковника авиации. Посол Франции сказал:
– Et vous, qu’est-ce que vous allez faire? Vous allez jeter des bombes sur Paris?[483]
– Je pense que oui. Je suis officier, et je ferai mon devoir[484].
– Ah! Tâchez au moins de ne pas vous faire tuer. Ça ne vaut pas la peine[485].
Сказав это, посол Франции растрогался и произнес еще несколько слов, которые Галеаццо не счел возможным повторить. Пожав друг другу руки, граф Чиано и Франсуа-Понсе расстались.
– Так что же мог сказать посол Франции? – спросила Анна Мария. – Любопытно узнать.
– Очень интересную вещь, – ответил Галеаццо. – Но я не могу повторить ее.
– Бьюсь об заклад, он сказал тебе какую-то дерзость, – предположила Марита, – поэтому ты и не хочешь нам рассказать.
Все рассмеялись, Галеаццо громче всех.
– Он был вправе сказать какую-нибудь дерзость, – ответил Галеаццо, – но на самом деле не сказал ничего обидного. Он был очень взволнован. Дальше Галеаццо рассказал, как принял ноту об объявлении войны посол Великобритании. Сэр Перси Лорейн вошел и сразу спросил, зачем его вызвали. Граф Чиано прочел ему официальную ноту об объявлении войны: «Au nom de Sa Majesté le Rоi d’Italie, Empereur d’Ethiopie» и так далее. Сэр Перси Лорейн внимательно выслушал, стараясь не пропустить ни слова, затем холодно спросил:
– Это точный текст объявления войны?
Гарф Чиано не мог сдержать удивления:
– Да, это точный текст.
– Ah! – воскликнул сэр Перси Лорейн. – May I have a pencil?[486]
– Yes, certainly, – граф Чиано протянул ему карандаш и лист бумаги с грифом Министерства иностранных дел.
Посол Великобритании аккуратно перегнул лист, отрезал ножом для бумаги гриф, проверил заточку карандаша и сказал графу Чиано:
– Не изволите ли продиктовать мне то, что вы прочли?
– С удовольствием, – ответил граф Чиано, удивившись. Он медленно, слово в слово еще раз прочел ноту об объявлении войны. Когда он закончил диктовать, бесстрастно склонившийся над листом бумаги сэр Перси Лорейн встал, пожал графу Чиано руку и направился к двери. На пороге он задержался на секунду и, не оборачиваясь, вышел.
– Vous avez oublié quelque chose, dans votre récit[487], – с легким шведским акцентом сказала Анна Мария фон Бисмарк.
Галеаццо удивленно и несколько обеспокоено посмотрел на Анну Марию:
– Je n’ai rien oublié[488].
– А вот и да, ты кое-что забыл, – сказал Филиппо Анфузо.
– Ты забыл поведать нам, – сказал я, – что сэр Перси Лорейн обернулся на пороге и сказал: «Вы думаете, война будет легкой и очень короткой. Vous vous trompez[489]. Война будет очень долгой и очень нелегкой. Au revoir[490].
– Ah! Vous aussi vous le saviez?[491] – сказала Анна Мария.
– Откуда ты узнал? – спросил меня Галеаццо с видимым недовольством.
– Мне рассказал граф де Фокса, посол Испании в Финляндии. Об этом знают все. Это секрет Полишинеля.
– Je l’ai entendu reconter pour la première fois à Stockholm, – сказала Анна Мария. – Tout le mond le savait, à Stockholm[492].
Галеаццо только улыбался, не знаю, от раздражения или оттого, что попался. Все смотрели на него и тоже улыбались, а Марита крикнула:
– Take it easy[493], Галеаццо.
Женщины вежливо подсмеивались над ним, Галеаццо тоже пытался улыбаться, но фальшь звучала в его смехе, что-то в нем надломилось.
– Прав был Франсуа-Понсе, – сказала Патриция, – ça ne vaut pas la peine[494].
– Oh non, vraiment, ça ne vaut pas la peine de mourir[495], – сказала Жоржетт.
– Умирать не хочет никто, – сказала Патриция.
Галеаццо помрачнел и расстроился. Все принялись обсуждать сотрудников графа Чиано. Молодые дамы принялись перемывать косточки послу В., едва вернувшемуся из Южной Америки и сразу разбившему свой бивуак в гольф-клубе, чтобы быть постоянно на виду у Галеаццо в надежде не остаться обойденным и забытым.
– Je joue au golf même dans l’antichambre du Palais Chigi[496], – сказала Сиприен.
Патриция завела разговор об Альфиери, и все дамы вскричали, что для Италии большая удача иметь такого посла, как Дино Альфиери. «Он так красив!» В то время по всей Италии ходила потом оказавшаяся придуманной каким-то остряком история о том, как один немецкий военный летчик, застав свою жену в постели с Альфиери, отхлестал его плетью по лицу.
– Боже мой! – воскликнула Патриция. – Его могли изуродовать!
Анна Мария спросила Галеаццо, правда ли, что он отправил Альфиери послом в Берлин, потому что ревновал к нему? Все рассмеялись, Галеаццо тоже, хотя было понятно, что это ему не понравилось.
– Я – ревновать? Это Геббельс ревнует, это он хочет, чтобы я отозвал Альфиери.
– О Галеаццо, оставь его на месте, – сказала Марита без задней мысли, – в Берлине так хорошо!
Все разразились хохотом. Потом стали обсуждать Филиппо Анфузо и его мадьярских возлюбленных.
– В Будапеште, – сказал Филиппо, – женщины и знать меня не хотят. Мадьярки все брюнетки, поэтому сходят с ума от блондинов.
Тогда Жоржетт повернулась к Галеаццо и спросила, почему он не пошлет в Будапешт посла-блондина?
– Блондины? А кто у нас блондин? – сказал Галеаццо и принялся считать на пальцах служащих блондинов.
– Ренато Прунас, – подсказала одна.
– Гульельмо Рулли, – назвала другая.
Но Галеаццо терпеть не мог Рулли, он никогда не пропускал случая уколоть его, поэтому, наморщив лоб, сказал:
– Нет, Рулли – нет.
– Я блондин, – сказал Бласко д’Айета.
– Да, Бласко, Бласко, пошли его в Будапешт, – закричали дамы.
– А почему нет? – сказал Галеаццо.
Но Анфузо, которому шутка не понравилась, ибо он хорошо знал, как происходит подбор и выдвижение послов в палаццо Киджи, повернулся с улыбкой к Бласко д’Айете и жестко сказал ему:
– Ты всегда готов утащить у меня из-под носа мое место, – намекая на то, что Бласко однажды уже заменил его на посту главы кабинета графа Чиано.
