Прошли с полкилометра между хижинами — там еще царила тишина, даже собаки не брехали, укрывшись неведомо где. Вышли к реке, окутанной понемногу таявшим туманом. С дюжину разнокалиберных лодок было привязано к вбитым в берег покосившимся колышкам. На большом плоском камне восседал сеньор алькальд, поеживаясь от утренней прохлады, прикладываясь к большой бутылке без всякой этикетки, где плескалось что-то мутно-зеленоватое, судя по запаху, ядреное. Слегка опухший, в растянутом полосатом свитерке под пиджаком, алькальд крайне напоминал родного отечественного бомжа, Мазур едва не спросил его по-русски, как дела.
Бокаси стал проворно отвязывать большую тупоносую лодку из почерневших досок, в которой Мазур опытным взглядом моментально опознал штатную спасательную шлюпку класса «Скат» образца 1915-го, некогда украшавшую собою военные корабли испанского флота. Примерно того же возраста, на первый взгляд, был и подвесной мотор — должно быть, именно такие стояли на первых аэропланах Блерио или, учитывая здешнюю специфику, Сантос-Дюмона. Веры в него не было ничуточки.
Алькальд, отведя Ольгу в сторонку, что-то долго и несколько униженно толковал. Просияв после ее ответа, энергично принялся помогать — зацепил багром лодку, едва не пробив ветхий борт насквозь, развернул ее параллельно берегу, чтобы странники не замочили ноги. Кое-как они разместились, разложили багаж. Алькальд помахал вполне дружески, что-то бормоча. Стоявший на корме Бокаси упер в дно длинный шест, оттолкнул лодку от берега — и деревенька сразу же скрылась в тумане.
— Что он там чирикал? — спросил Мазур.
— Почтительно интересовался, как ему теперь быть с нашим самолетом. Я подумала-подумала, да и подарила ему самолет — ну, не ему персонально, всей деревне. Они его за пару дней утилизируют так, что абсолютно все пойдет в дело… По-моему, правильно поступила.
— Абсолютно, — кивнул Мазур, поеживаясь от промозглой прохлады.
— Сейчас я вас буду лечить, — заявил Кацуба, полез в свой нетолстый рюкзак и извлек литровую бутылку из-под виски, до винтовой пробки наполненную чем-то светло-зеленым, мутноватым. — Еще вчера вечером выменял на крючки с леской…
Он первым налил себе в пластиковый стаканчик граммов сорок и махнул одним глотком. С приятностью передернулся, выдохнул воздух, потер тыльной стороной ладони заслезившиеся глаза. Мазур ощутил благородный запашок неразбавленного спирта. Но не спешил взять протянутый стаканчик:
— Это еще что?
— Полезнейшая штука, — заверил Кацуба. — Настоечка на листьях коки. Никакой не наркотик, привыкания не вызывает, зато граммов после ста такого бальзама по лесу переть будешь, как молодой лось, от рассвета до заката… Давай, жри. Тонизирует прекрасно, да и согреешься.
Мазур подумал и выпил. Жидкий огонь растекся по жилочкам, ударил в виски — в самом деле, ничуть не похоже на обычный спирт, моментально согрелся, и голова стала ясной…
— Грапа гранде? — удивилась Ольга.
— Она самая. — Кацуба протянул ей стаканчик. — Выдохните-ка воздух, красавица, и — залпом…
Она приложила отчаянные усилия, чтобы не раскашляться, отерла слезы:
— Но ведь считалось, что рецепт утрачен лет сорок назад…
— Эх вы, городские… — хмыкнул Кацуба, передавая стаканчик стоявшему на корме индейцу. — В глуши многое из «утраченного» прекрасно сохранилось, нужно только найти нужного человечка и произвести на него впечатление. Тут уж, извините, короткая юбочка и полупрозрачная блузка ничуть не помогут, наоборот. Отчего-то моя честная и открытая физиономия сразу вызывает доверие — простоват-с, располагаю к себе таких же плебеев…
Бокаси энергично и ловко работал шестом. Туман почти совсем растаял, проступили четкие очертания ветвей. Речушка в этом месте была не шире двадцати метров, и здесь, похоже, совсем мелко…
— А это я за дюжину патронов к «винчестеру» расстарался. — Кацуба вынул уже виденную прежде Мазуром на ярмарке мандолину из панциря броненосца, поудобнее расположился на носу и браво ударил по струнам, заорал чуть ли не во всю глотку:
Сегодня после порки
Повесили Егорку.
Замешкался Гайдарушка, в Женеву не удрал.
Народ смотрел, балдея,
Как он хрипел на рее
С кудрявеньким Борисушкой, который убегал…
Потом открылася Чека,
Чека поймала Собчака
На самой на окраине Парижу.
Собчак юлил, Собчак вилял,
Собчак счета не выдавал,
Но раскололся, как увидел пассатижи…
— Менестрель… — беззлобно проворчал Мазур.
— Прошу прощения! — живо отозвался Кацуба. — Данное песенное действо исполнено глубокого подтекста. Вы, друзья мои, вчера занимались сплошными глупостями, зато я пошатался по деревне и нанес визит вежливости отцу Гальвесу. Полезный разговор получился. Падре и надоумил. Видишь ли, пути вендетты неисповедимы, как и здешние пути распространения информации. Родственнички покойной могли и устроить засаду. Если они услышат могучие вокальные упражнения на незнакомом языке, ни за что не станут палить по лодке с бухты-барахты, обязательно сначала присмотрятся — и много шансов за то, что решат не связываться с белыми людьми городского облика, подождут более удобного случая…
— Резонно, — одобрительно сказала Ольга.
— Рад слышать, сеньорита… — И он снова заорал со всей экспрессией:
Ах, Таня-Танечка, не плачь,
Достанем мы из речки мяч,
Который бриллиантами набит.
Идет этап, орет конвой,
Тут и Руцкой, и Боровой,
Обнявшись, дружно плакают навзрыд…
— Странно, — призналась Ольга, раскрасневшаяся после дозы грапа гранде. — Каждое слово по отдельности понимаю, а смысл темен…
— Не удивительно, — серьезно сказал Кацуба. — Чтобы смысл был кристально ясен, нужно родиться в удивительной стране под названием Россия и прожить там всю сознательную жизнь…
Река стала гораздо шире, но Бокаси так и не включал мотора — от берега до берега протянулись заросли саргассов, каких Мазур еще не видел: ярко-зеленые крупные листья не лежали на воде подобно кувшинкам, а вздымались над нею на высоту сантиметров десяти на толстых стеблях. Лодка прямо-таки прорубалась сквозь них, запахло травяным соком.
Через пару километров река очистилась. Справа зеленела стена непролазного леса, слева тянулись довольно высокие холмы, здорово напоминавшие сибирские сопки. В лесу орала проснувшаяся живность, обезьяны и птицы старались перещеголять друг друга. Появилась кусачая мошкара, Кацуба старательно обрызгивал все вокруг остро пахнущим репеллентом, и эту процедуру приходилось повторять частенько.
Адская настоечка действовала — зрение у Мазура обострилось, он подмечал в лесу оттенки и детали, которых прежде ни за что не увидел бы на таком расстоянии. То же самое происходило и со звуками, из ушей словно вынули пробки. Полезная вещь, ни в чем не уступает иным засекреченным пилюлям…
Он, держа на коленях автомат, зорко наблюдал за стеной леса — родственнички и в самом деле могли выйти на тропу войны. Бокаси, наконец, после долгих усилий завел дряхленький мотор, грохотавший не хуже двигателя гоночной машины. Наверняка в радиусе пары-тройки километров по обоим берегам было слышно. Кацуба поневоле замолчал — ни один певец не выдержал бы конкуренции с тарахтящим движком.
Коряг, гнуснопамятных по Уакалере, тут не было — видимо, эта речушка не имела связи с теми, что брали начало в горах, и потому плавучего мусора почти не встречалось. Если бы не кровососущий гнус, прорывавшийся сквозь любые заслоны репеллента, плавание выглядело бы чуть ли не пикником — а так пришлось снова кутаться в накомарники.
Бокаси, сидевший возле мотора, перекрикивая его треск, о чем-то принялся расспрашивать. Кацуба фыркнул, Ольга слегка порозовела.
— О чем это он? — спросил Мазур.
— Индейские глупости… — отмахнулась она.
— Почему же глупости? — осклабился Кацуба. — Вполне дельные уточнения. Наш друг интересуется насущными подробностями того, как у городских белых принято мстить. Цивилизованный индеец, видишь ли, если ему в походе сопутствует его женщина, после того, как добросовестно и педантично перережет глотки всем врагам, со всем старанием принимается любить означенную женщину прямо на месте схватки. Пролитие крови, видишь ли, должно непременно сопровождаться пролитием животворящего семени — круговорот жизни и смерти в природе… ну, дальше сплошная философия. Словом, он как раз и интересуется насчет вас — что там у белых на сей счет принято…
Ольга не особенно сердито, но все же не без суровости произнесла несколько длинных фраз. Кацуба шепотом перевел Мазуру:
— Ехидно спрашивает, как смотрит индейская философия на тот факт, что женщина в данном случае не уступает своему спутнику в умении и желании разделаться с врагами, а следовательно, тоже является воином.
