Влад Колчин - Музыка как шанс. Победить рассеянный склероз

Ознакомительная версия.

На велосипеде передвигаться было проще, чем пешком. Вот школа, где окончил первый класс, школьный двор, дорога к дому, а вот, наконец, и он! Маленький, вросший в землю одноэтажный домик.

Внимательно разглядывая все вокруг, я медленно вошел в ворота. На тесном дворе, казавшимся когда-то огромным, стоял молодой человек и вопросительно смотрел на меня.

– Привет, отец дома?

– Нет, на рыбалке, – недоверчиво ответил парень.

– Не смотри, Сережа, не узнаешь. Мы виделись, когда тебе еще пяти не было. Я твой двоюродный дядя.

С подозрением, но все же я был приглашен в дом. Разговор не особенно клеился, я не настаивал. Какая-то необъяснимая сила меня тянула в парк. Наскоро попрощавшись, я продолжил свой путь.

Вы верите в мистику? Это ваше право.

Проехав половину пути, у одного из моих ботинок странным образом отвалилась подошва.

Не сказать, что ботинки были новыми, но и особенных предпосылок к этому не было. Моросил дождь. Въехав в парк, я сразу направился к месту, где случилась моя первая в жизни потеря – велосипед.

Спешившись, мне захотелось сказать, но получилось только зарычать сквозь зубы:

– Ну, где ты, сука?! Загрыз бы тебя сейчас!

И постояв еще немного, разжал кулаки, успокоился и добавил:

– Я оставляю на этом месте свою прежнюю жизнь со всеми ее бедами и страданиями.

Обратную дорогу я разбирал с трудом, атаки болезни на глаза сделали свое дело – зрение сильно упало. Но еще стремительнее падал с велосипеда я, не заметив горизонтальной, металлической перекладины строительного забора, внезапно возникшего на пути моего следования. Именно в нее я врезался лбом так, что велосипед улетел далеко вперед, а я до конца вниз. Морщась, я смеялся, представляя себе, как мог выглядеть мой недолгий полет со стороны. Резко вставать после нокаута нельзя.

– Полежи, подыши воздухом, – ехидно подсказывал опыт.

Из разбитой головы лилась кровь. Через некоторое время я поднялся и направился к водонапорным колонкам, о местоположении которых я знал с детства. Умылся и поехал к родственникам.

Кровь не останавливалась. Я старался объезжать стороной изредка встречающихся прохожих, чтобы своим видом не шокировать их. Мелкий, моросящий дождь заходился ливнем.

По возвращении в Питер, я сразу пошел к Аиде.

– О! А я думала – ты умер, – спокойно удивись она и как всегда улыбнулась.

– А я и умер, – в замешательстве ответил я.

– На том месте, где ты был, зло большое, – оуг нахмурилась Аида.

И все завертелось снова. Зарабатывание денег музыкой, вкладывание денег в музыку.

Мне необходимо было писать. Только это отвлекало меня от болезни. Находились силы даже на то, чтобы играть ночью. И мысль о том, что так жить невозможно, становилась все более сладостной и разжигала азарт. Никто, кроме сестры и пары друзей, не знал о моем состоянии. Внешне по мне было практически ничего не видно. Так же, как и прежде, я улыбался и старался бодриться.

Тем временем болезнь продолжала прогрессировать. Появилось жжение в ногах. Я прекратил посещение тренажерного зала, оставив только занятия йогой, без фанатизма, но каждый день по мере сил выполняя асаны.

На одном из выступлений я познакомился с совершенно очаровательной девушкой… С Лилей. Я узнал взгляд, которым она смотрела на меня. Да я узнал его. На меня так уже смотрели женщины раньше. Это самый дорогой взгляд, который бывает у людей. Многие бы мечтали ловить его на себе, но мне он приносил только боль. Понимая, что ничего не могу дать ей, кроме мучений, я прервал наши отношения через пару месяцев. Со стороны это выглядело как «поматросил и бросил». Это самый легкий путь понимания ситуации. На самом деле, мне необходимо было общение с женщинами, чтобы чувствовать себя дееспособным мужчиной.

Жестоко? Да, это мой грех, но никто не может меня в нем упрекнуть. По крайней мере, это более честно, чем использовать девушку как сиделку. А я знал, что она, будучи доброй и порядочной – не уйдет. А она еще так молода и красива…

Уж простите за аморальность. А если нет, идите к черту!

Я старался делать все, что могут делать здоровые люди.

Однажды, выходя с Лилей из дверей клуба, в котором я играл, меня догнал хамский комплимент, отпущенный в нашу сторону:

– Кайфовых сосок саксофонисты порят.

Комментарий был высказан не громко и адресован был своей компании, а не нам, но я услышал. Еще каких-нибудь лет пять назад, я бы с удовлетворением, спросил бы с правой – хорошо ли я слышу? И с не меньшим удовольствием переспросил бы с ноги – так ли он в этом уверен? Но теперь здоровья у меня оставалось только на то, чтобы, скрипнув зубами, поправить сползающий с плеча ремень от кейса и проследовать дальше, успокаивая себя тем, что моя спутница все равно этих слов не расслышала.

Следующее обострение мне принесло проблемы с дикцией. Язык онемел. Я не заговаривался, видимо на тот момент выручала мышечная память, но ощущения при проговаривании слов были странные. Как будто говорю не я. Сил подняться не было. Я провалялся в постели несколько дней. До туалета приходилось добираться, держась за стенку. Когда пришла Лиля, я спросил ее, не замечает ли она, что я странно разговариваю. Она ответила, что нет. Это ободряло, но слабо. Я старался не думать о том, что принесет новая атака болезни.

Через месяц это частично прошло, оставались онемевшими только губы, но еще через некоторое время случилось еще более печальное событие. Я перестал чувствовать мизинец на левой руке. Чего стоит музыкант без пальцев?

Да и что говорить о пальцах! Чтобы извлечь из саксофона звук, в него надо было сначала хотя бы дунуть. А для этого нужно прикладывать определенные усилия.

Прикладывать усилия всегда. Если по утрам, после пробуждения я не начинал делать дыхательную гимнастику, выполнять асаны, а после идти сразу в душ – я рисковал проваляться в постели весь день. Если вечером у меня была работа, я старался не занимать день больше ничем, сохраняя силы.

Надо сказать, что иногда по вечерам слабость на несколько часов отпускала. Становилось чуть легче до следующего утра.

Состояние вестибулярного аппарата не позволяло гулять на дальние расстояния. Тихим ходом я выходил на пристань перед своим домом и часами смотрел на Неву. Четыре ноты, вследствие онемения мизинца левой руки пообещали в скором времени помахать мне прощальным платочком. Я ничего не ждал. На ограде причала было написано: «То be free».

И тем не менее через пару недель после последнего обострения работа над записью альбома продолжилась снова. Я спешил. Студия «ДДТ», которую я выбрал для записи своих песен, в дневное время часто была занята, и мы работали преимущественно по ночам. По очередному «случайному совпадению», студия находилась рядом с моим домом.

Запись по ночам была удобна еще и тем, что музыканты после своих вечерних работ могли записываться, не «попадая на деньги». За работу я им не платил. Сейчас трудно сказать, почему они делали это бесплатно. Кто-то по дружбе. Некоторые из желания поучаствовать в проекте на перспективу возможного заработка, некоторые из уважения и желания помочь мне или из благодарности за какую-либо помощь с моей стороны. Для молодых музыкантов играть со мной было престижно. Но в основном, конечно же, за творческий интерес.

В любом случае я им благодарен до сих пор. Не будь этих людей и их участия, мне бы пришлось еще труднее. Мысль о том, что так, как я живу, жить невозможно, а я это делаю, создавая свою музыку, поддерживала меня и придавала сил.

В какой-то из сессионных дней, когда мы поднимались на второй этаж студии, мой друг, барабанщик Леша Шихов, идущий сзади, негромко спросил:

– Тебе идти тяжело?

У меня не было сил объяснять. Я поднес указательный палец к расплывающимся от сдавленной улыбки губам и ответил:

– Тс-с-с-с…

Что можно было рассказать? Какими словами? Для чего? Чтобы потратить последние силы на пустые разговоры и подбирание нужных слов? Меня все равно никто не смог бы понять.

А значит, это было не важно. Важно было одно – идти и записывать свои песни. У меня не было полноценной жизни, здоровья, любимой женщины, будущего. У меня был только настоящий момент. И в этом моменте стоял вопрос: «Что я успею?»

Ознакомительная версия.