За Musica mundana, по учению пифагорейцев, в космической иерархии следует Musica humana, или человеческая музыка, ибо человеческому существу также присуща гармония, отражающая равновесие противоположных жизненных сил. Гармония есть здоровье, болезнь же есть дисгармония, отсутствие консонант-ности. Отсюда беспрецедентное значение музыки для жизни человека в учении Пифагора. Так, Ямвлих сообщает: «Пифагор установил воспитание при помощи музыки, откуда происходит врачевание человеческих нравов и страстей и восстанавливается гармония душевных способностей. Он предписывал и устанавливал своим знакомым так называемое музыкальное устроение или понуждение, придумывая чудесным образом смешение тех или иных мелодий, при помощи которых легко обращал и поворачивал к противоположному состоянию страсти души. И когда его ученики отходили вечером ко сну, он освобождал их от дневной смуты и гула в ушах, очищал взволнованное умственное состояние и приуготовлял в них безмолвие тем или другим специальным пением и мелодическими приемами, получаемыми от лиры или голоса. Себе же самому этот муж сочинял и доставлял подобные вещи уже не так, через инструмент или голос, но, пользуясь неким несказанным и недомыслимым божеством, вонзал ум в воздушные симфонии мира, слушал и понимал универсальную гармонию и созвучие сфер, создавшее полнейшую, чем у смертных, и более насыщенную песнь при помощи дви жения и круговращения. Орошенный как бы этим и ставший совершенным, он замышлял передавать своим ученикам образы этого, подражая, насколько возможно, инструментами и простым голосом» [7, с.128–129]. Таким образом, третий вид музыки — музыка инструментальная, или Musica instrumentalis, есть лишь образ и подобие высшей музыки Musica mundana. И хотя божественная чистота числа в земной слышимой музыке не может получить полного телесного воплощения, все же звуки инструмента способны приводить душу в состояние гармонии, готовой в свою очередь воспринять гармонию небесную, ибо подобное воздействует на подобное и может быть воздействуемо подобным.
Это приведение души в единение с небесной гармонией и составляет суть катарсиса, или очищения. Катарсис, представляющий- собою очищение сознания от всего случайного, преходящего, не консонантного и обретение состояния высшей гармонии, есть одно из центральных понятий древнегреческого учения о музыке вообще и пифагорейского учения в частности. Однако в практике учеников Пифагора катарсис достигался не одной только музыкой, но действием целой аскетической системы, в которой катарсическая природа музыки сочеталась с постом, молитвой и гаданиями, ибо, как свидетельствует Ямвлих, «из наук пифагорейцы более всего почитали музыку, медицину и мантику (искусство гадания)». Если медицина дарует гармонию тела, а гадание, или мантика, стремится привести человека в гармонию с внешними обстоятельствами, с его судьбой, то музыка дарует гармонию самой душе.
Из признания подобного влияния музыки на душу человека напрашивается вывод, что структурно разные мелодии обладают различным этическим воздействием на сознание. Это положение, являющееся содержанием следующего исторического этапа развития музыки, получило название учения об этосе. Впервые греки услышали об этом учении от афинянина Дамона, который был учителем музыки Перикла и Сократа. Полное же развитие и системность учение об этосе обрело в произведениях Платона. Если учение Пифагора носило эзотерический характер и цель музыки для пифагорейцев заключалась в достижении катарсиса отдельными избранными и посвященными учениками, то целью музыки по Платону являлось воспитание идеального гражданина идеального государства, мыслящегося как подражание космическому целому, как воплощение космоса с его вечными и непреложными законами в государственной, гражданской и личной жизни. Музыка и гимнастика представляли собою основные проявления этого воспитания, причем музыка мыслилась как «гимнастика души», воспитывающая человека твердого, непоколебимого и четко организованного, точь-в-точь так, как организовано движение небесных светил. Такое отношение к музыке характерно для всей древнегреческой культуры. Граждане Аркадии, например, обучались музыке в обязательном порядке до 30 -летнего возраста; в Спарте, Фивах и Афинах каждый должен был обучаться игре на авлосе, а участие в хоре было важнейшей обязанностью любого молодого грека.
Но так как различные музыкальные структуры оказывают различные воздействия на душу человека, то естественно, что среди этих структур могут быть выявлены более подходящие, менее подходящие и вообще не подходящие для воспитания. Различение или познание пользы и вреда музыкальных структур и является сутью учения об этосе. Так, из ладов у греков наиболее возвышенным, мужественным и нравственно совершенным почитался дорийский лад. Интересно отметить свидетельство Климента Александрийского, сообщающего, что «у евреев господствует дорийский лад». На преобладание дорийского лада в ветхозаветном пении указывают также упоминаемые труды 3. Идельсона. Фригийский лад почитался греками возбуждающим и пригодным для войны, лидийский — женственным, изнеживающим и расслабляющим, а потому непригодным для воспитания свободного человека. Соответственно каждому из других ладов приписывалось свойственное лишь ему одному этическое содержание и воздействие. Этической оценке подлежали не только лады и ритмы, но и инструменты. Так, Пифагор, употребляя лиру, «считал флейту чем-то распущенным, напыщенным и недостойным для звучания у свободного человека». Платон почитал инструментом, развращающим нравы, авлос. Вообще же Платон, проводящий учение об этосе наиболее последовательно и жестко, допускал в своем идеальном государстве употребление только двух ладов: дорийского - в мирное время, фригийского — во время войны. Отсюда напрашивается вывод о необходимости строгого духовного контроля над живой музыкальной практикой. Поющие и играющие на инструментах не должны следовать свободному полету вдохновения и своеволия, но руководствоваться соображениями духовной пользы, отбрасывать все развращающее, излишне возбуждающее и изнеживающее и придерживаться лишь того, что очищает, возвышает и приводит в гармонию, а это возможно только при наличии канона или свода специальных канонических правил.
Подлинно духовное, нравственное искусство должно быть каноничным. Образцом такого канонического искусства для Платона являлось искусство египетское. «Искони, по-видимому, было египтянами признано то положение, что в государствах у молодых людей должно войти в привычку занятие прекрасными телодвижениями и прекрасными песнями (гимнастика и музыка). Установив, что именно является таким, египтяне выставляют образцы напоказ в святилищах, и вводить нововведения вопреки образцам, вымышлять что-либо иное, не отечественное, не было позволено — ни живописцам, никому другому. То же и во всем, что касается мусического искусства. Так что произведения живописи или ваяния, сделанные там десять тысяч лет назад, ничем не прекраснее и ничем не безобразнее нынешних творений» [8, с.110]. Такая стабильность обеспечивалась в музыке с помощью древнеегипетского принципа «нома»— мелодической модели, строго закрепленной за определенной ситуацией и канонически утвержденной. Именно каноничность позволяет сохранить верность изначальному образу прекрасного и удержать музыку на духовно нравственной высоте, что имеет государственное значение, ибо нравственное состояние музыки есть показатель нравственного состояния государства.
Однако живая музыкальная практика античного мира не смогла удержаться на высоте этих духовных требований. Жажда наслаждения и острых переживаний оказалась сильнее стремления к духовному совершенству, и, сломав все канонические границы, музыкальное искусство перешло в следующую стадию своего существования — в стадию эстетическую. Отныне целью музыки стало не слияние с высшей гармонией, не воспитание мужественного гражданина, а некое особое наслаждение, называемое эстетическим наслаждением. По словам Аристотеля, музыка есть «заполнение нашего досуга», и служит она «интеллектуальным развлечением свободно рожденных людей». Теперь нет ничего недозволенного, и любое средство, способное доставить наслаждение или острое переживание, допускается даже в том случае, если имеет на душу развращающее и пагубное воздействие. Вообще же рассмотрение воздействия на душу того или иного музыкального средства просто снимается, и наслаждение остается единственным критерием музыкальной истины. Именно в это время в употребление входят самые утонченные и изнеженные лады, кроме диатонического наклонения вводятся хроматическое и энгармоническое наклонения, расцветает виртуозная инструментальная игра, появляются великие артисты-виртуозы, находящие при игре на инструментах все новые и новые поразительные эффекты (ярким представителем этих артистов являлся император Нерон), организуются грандиозные музыкальные соревнования и т.д. Сосуществование извращенной утонченности и интеллектуализма с площадной грубостью, экзотических мелодий тайных восточных культов с песенками требующих «хлеба и зрелищ» — таков диапазон музыки конца античного мира, музыки Римской империи перед пришествием Христа, музыки, духовно нравственный уровень которой являлся показателем духовно нравственного уровня государства и мира, ее породившего. Это глубочайшее падение и забвение Бога есть логически неотвратимое завершение пути музыки.
