Тут Моцарт весело пропел начало песенки:
Giovinette, che fatte all’ amore,
che fatte all’ amore,
Non lasciate, che passi l’ età,
che passi l’ età, che passi l’ età!
Se nel seno vi bulica il core,
vi bulica il core,
Il remedio vedete lo quà!
La la la! La la la!
Che piacer, che piacer, che sarà!
Ah la la! Ah la usf.[9]
Тем временем руки мои сотворили непоправимое зло. А Немезида уже подстерегала меня за изгородью и теперь предстала передо мной в образе чудища, облаченного в синюю ливрею с галунами. Если бы в тот божественный вечер на берегу моря произошло извержение Везувия и черный дождь пепла внезапно засыпал и покрыл густой пеленой зрителей, актеров и все великолепие Партенопеи, клянусь богом, такая катастрофа была бы для меня менее неожиданной и страшной. Вот уж поистине сатана этот садовник! Редко кому удавалось нагнать на меня такого страху! Лицо у него точно из камня высечено, — он чем-то напоминает грозного римского императора Тиберия. Если таков слуга, подумал я, когда он удалился, каков же должен быть господин? Признаюсь, однако, что я уже тогда, и не без основания, надеялся на заступничество дам. Ибо эта плутовка, моя женушка, несколько любопытная от природы, выведала у толстой хозяйки постоялого двора все, по ее мнению, наиболее интересное о членах графской семьи; я присутствовал при этом и узнал, таким образом, что…
Тут мадам Моцарт, не в силах удержаться, прервала его и самым настоятельным образом заверила, что расспросами занимался не кто иной, как он сам; между супругами завязался шутливый спор, вызвавший веселый смех присутствующих.
— Будь по-твоему, — согласился в конце концов муж. — Короче говоря, мне довелось краем уха услышать что-то об очаровательной приемной дочери, теперь уже невесте, о том, что она очень хороша собой, к тому же воплощение доброты и поет, как ангел. — Per Dio![10] — подумал я. — Вот кто поможет тебе выпутаться из беды! Ты сей же час примешься за дело, запишешь, как сумеешь, песенку, объяснишь свою глупую выходку, рассказав все без утайки, — то-то будет смеху! Сказано — сделано! Времени у меня было достаточно, нашелся и листок чистой бумаги в зеленую линейку. И вот результат моих трудов! Я передаю в ваши прекрасные руки сочиненную экспромтом свадебную песню, если только вы соблаговолите признать ее за таковую.
С этими словами он протянул Евгении через стол аккуратно исписанный нотными знаками листок; однако дядя опередил ее и, перехватив листок, воскликнул:
— Минуточку терпения, дитя мое!
По данному дядюшкой знаку створки двери, ведущей в гостиную, широко распахнулись, и на пороге появилось несколько слуг, которые степенно и бесшумно внесли в залу и поставили на скамью, у противоположного конца стола, злополучное померанцевое деревце, а слева и справа от него два стройных маленьких мирта. Надпись на карточке, прикрепленной к стволу померанца, гласила, что деревце является собственностью невесты; под ним, на поросшей зеленым мхом земле, стояла покрытая салфеткой фарфоровая тарелка, на которой оказался разрезанный на две части апельсин; рядом с апельсином дядюшка, лукаво улыбаясь, положил автограф маэстро, что вызвало всеобщий восторг.
— Евгения, — сказала графиня, — вероятно, даже и не подозревает, что это за деревце? Она, видно, и впрямь не узнает своего старого любимца теперь, когда он снова покрылся листвой и усыпан плодами.
Изумленная девушка недоверчиво поглядывала то на деревце, то на своего дядюшку.
— Это невероятно, — сказала она. — Я хорошо знаю, что его невозможно было спасти.
— Значит, ты считаешь, — возразил ей дядя, — что мы просто подменили его? Нечего сказать, превосходная мысль! Ты только взгляни сюда, — видно, мне придется убеждать тебя, как сие принято на театре, где пропавших без вести сыновей и братьев опознают по родинкам и шрамам. Посмотри на нарост и на трещину, проходящую вдоль ствола, ты их видела, наверное, раз сто. Ну как, то это дерево или нет?
Все сомнения Евгении окончательно рассеялись, ее удивлению, радости не было предела.
В графской семье с этим деревцем были связаны воспоминания о замечательной женщине, жившей более ста лет тому назад и вполне заслуживающей, чтобы о ней здесь было сказано хотя бы несколько слов.
Дедушка старого графа снискал себе добрую славу на дипломатическом поприще благодаря услугам, оказанным им венскому кабинету, и удостоился доверия двух государей; не менее счастлив он был и в личной жизни, обладая столь превосходной супругой, как Рената Леонора. Она не раз бывала во Франции, что позволяло ей появляться при блестящем дворе Людовика XIV и встречаться с наиболее выдающимися людьми той удивительной эпохи. Принимая самое непосредственное участие в бурном вихре изощренных светских развлечений, она ни разу ни словом, ни делом не посрамила врожденной немецкой добропорядочности и строгой нравственности, которая нашла свое отражение в энергичных чертах ее лица, запечатленных на сохранившемся портрете. В силу такого образа мыслей графиня составляла в светском обществе своеобразную и несколько наивную оппозицию. Оставшаяся после нее переписка хранит немало свидетельств прямодушия, смелости и находчивости, которые позволяли этой оригинальной женщине — заходила ли речь о религии, литературе, политике, да и вообще о чем бы то ни было — отстаивать свои здоровые принципы и взгляды и безжалостно критиковать недостатки высшего света, в то же время нисколько не докучая ему. Живой интерес графини ко всем тем, кого можно было встретить в доме некой Нинон, представлявшем собой подлинный очаг самой утонченной духовной культуры, проявлялся в такой форме, что нисколько не препятствовал ее возвышенной дружбе с одной из благороднейших дам того времени, госпожой де Севинье. После смерти графини в шкафчике из черного дерева, наряду с адресованными ей смелыми шутками Шапеля, собственноручно нацарапанными поэтом на листках, обрамленных гирляндой из серебряных цветов, были найдены преисполненные нежности письма маркизы и ее дочери к верной австрийской подруге.
Именно из рук госпожи де Севинье и получила она во время одного из празднеств в Трианоне на садовой террасе цветущую ветку померанца, которую тут же наудачу посадила в цветочный горшок, и, поскольку ветка благополучно принялась, она увезла ее в Германию.
Добрых двадцать пять лет деревце росло и набиралось сил на глазах у графини, а после ее смерти его стали лелеять и холить ее дети и внуки. Оно представляло ценность не только само по себе, но и как бы являлось одновременно живым символом утонченной прелести той почти что обожествлявшейся эпохи, в которой мы ныне находим не так-то уж много поистине достойного восхваления, эпохи, которая к тому времени, когда происходила наша безобидная история, уже таила в себе зачатки рокового будущего, впоследствии потрясшего весь мир.
Евгения с особой любовью относилась к наследию почтенной прародительницы, поэтому дядюшка не раз говаривал, что когда-нибудь оно перейдет в полную ее собственность. Тем более прискорбно ей было узнать, что во время ее отсутствия, весной прошлого года, деревце начало чахнуть: листья его пожелтели, и многие ветви засохли. Поскольку причину этого медленного увядания найти не удавалось и ни одно из примененных средств не помогало, садовник решил, что дерево погибло, хотя, согласно законам природы, оно могло бы прожить в два-три раза дольше. Однако граф, посоветовавшись с проживавшим по соседству садоводом, велел поставить деревце в отдельное помещение и в полной тайне лечить его одним из тех особых, даже загадочных способов, которые бывают известны только деревенскому люду; и вот надежде графа преподнести в один прекрасный день любимой племяннице ее старого друга, вновь обретшего силы и усыпанного плодами, сверх всяких ожиданий суждено было осуществиться. Еле сдерживая нетерпение и беспокоясь, удастся ли сохранить столь длительное время на ветках плоды, многие из которых под конец совсем созрели, он все же решил отложить на несколько недель вручение подарка, приурочив его к сегодняшнему торжеству; поэтому нет надобности описывать состояние, в которое пришел добрый старик, узнав, что в последнюю минуту какой-то незнакомец расстроил его радужные планы.
Еще до того как гости были приглашены к столу, лейтенант сумел улучить время, чтобы переписать набело свой поэтический опус, посвященный предстоящему торжественному вручению подарка, и, переделав конец дотоле, пожалуй, слишком уж серьезных стихов, по возможности приспособить их к происшедшим событиям. И вот теперь, достав листок и повернувшись к кузине, он стал читать свое произведение. Содержание его вкратце заключалось в следующем.
В древности на одном из островов крайнего Запада мать Земля взрастила в саду богини Юноны свадебный для нее подарок — волшебное дерево Гесперид, охранявшееся тремя нимфами; потомок сего прославленного дерева с давних пор мечтал и страстно надеялся, что и ему уготована такая же судьба, ибо обычай одаривать прекрасную невесту подобного рода подарками издревле перешел от богов к смертным.
