— Наконец и остров скрылся под водой, волны в заливе нанесли песок, возникла песчаная коса, которая и отгородила лиман от моря,— закончил свою мысль палеогеограф.
После того, как мы составили палеогеографическую реконструкцию района, стало ясно, почему Страбон и Анонимный автор античной лоции по-разному определяли местоположение башни Неоптолема. Никто из древних географов не ошибся, как полагали наиболее нетерпеливые современные исследователи. Противоречие возникло оттого, что известные нам сведения разделяло несколько столетий, в течение которых русло реки успело значительно переместиться к востоку.
Оба древних автора помещали башню Неоптолема в одном и том же месте — возле современного села Приморского. Здесь мы и выбрали место для лагеря полевой археологической экспедиции. Окрыленный первым успехом, я не сомневался, что теперь быстро найдем следы древнего сооружения.
Меня более всего заинтересовала южная оконечность Будакского мыса. Далее, в сторону Дуная, тянется высокий обрывистый берег. А мыс и сейчас служит ориентиром для судов. Маяк, если он стоял здесь, мог быть виден в море примерно за двенадцать миль.
Тщательно, метр за метром мы обследовали мыс, обошли окрестности Приморского. Несколько раз прочесали берег, как говорится, вдоль и поперек. Ни остатков башни, ни обломков амфор, которые могли бы подсказать след. Вообще ничего... Неужели мы ошиблись? А ведь наши рассуждения казались такими убедительными!
Перед отъездом мои помощники решили искупаться. Я тоже зашел в воду. Отплыв от берега, перевернулся на спину и стал смотреть на высокий обрывистый берег мыса. То тут, то там были видны недавние обвалы, кое-где в воду оползли крупные участки суши. Абразия...
Перед глазами встали сухие строчки геологических отчетов, цифры, диаграммы. Специалисты установили, что в окрестностях Приморского волны разрушают берег в среднем около одного метра в год, а в отдельные годы абразия еще интенсивнее. Только на памяти старожилов берег отступил на несколько сот метров. Выходит, даже по самым скромным расчетам, за прошедшие две тысячи лет море уничтожило полосу берега шириной до одного километра.
Когда я возвращался к берегу, сверкнула догадка: древнегреческий маяк стоял, конечно, на самой оконечности мыса. Стало быть, искать руины надо на дне моря!
Организовать подводную экспедицию было куда труднее. Понадобилось время, чтобы найти помощников, обеспечить поисковую группу снаряжением. И вот мы снова на Каролино-Бугазе.
Море ласково шуршит, накатываясь на берег. Редкие в этот утренний час купающиеся недовольно оглядывают заехавший на самый пляж крытый вездеход. Несколько загорелых парней выгружают на песок яркие акваланги, ласты и маски. И только надпись на кабине «Археологическая экспедиция Академии наук» избавляла от необходимости объяснять что-либо...
Весь первый день устанавливали сигнальные буйки, разбивали акваторию на квадраты, готовили акваланги, лодки.
Перед первыми погружениями не спеша проверяем компрессор, воздушную помпу, кислородные аппараты, опробуем лодки. Со снаряжением помогла Одесская морская школа ДОСААФ. Там, на тренировочных погружениях, я и приглядел помощников — Сергея Грабовецкого и Алексея Гришаева, студентов инженерно-строительного института. Вскоре в клубе подводного плавания «Шельф» я окончательно укомплектовал команду для подводной археологической экспедиции.
...С утра подул легкий ветерок, но вскоре волна улеглась. На лодках мы выплываем в отмеченные буйками квадраты. Первая пара ныряльщиков уходит под воду. Затаив дыхание, смотрю, как тают в голубой воде их силуэты. Сначала за ними можно было следить по ярко-желтым баллонам аквалангов, затем я потерял их из виду. Томительные минуты ожидания... Но вот пловцы поднимаются на поверхность, снимают маски, жмурясь от яркого солнца. Первые наблюдения таковы: дно песчаное, довольно ровное, водорослей почти нет, но видимость плохая. Чтобы хоть что-то увидеть, надо плыть почти над самым дном.
Этот квадрат оказался пустым. Перешли на соседний. К вечеру убедились: и там пусто... Второй день погружений тоже не принес ничего нового. Энтузиазм многих членов экспедиции заметно поостыл. Если сперва то и дело шли разговоры от подводных башнях и замках, мраморных статуях, стоящих на морском дне, то теперь ребята больше молчали. Некоторые искоса поглядывали на меня. И я сам, признаться, понемногу стал терять уверенность, что башня когда-то находилась в избранном мной квадрате, площадью километр на километр.
Луч надежды блеснул лишь на четвертый день погружений. Сергей Грабовецкий поднял со дна обломок древнегреческой амфоры. Как все радовались первой находке, как бережно передавали из рук в руки этот невзрачный, сильно окатанный, зеленоватый от воды красноглиняный черепок!
Было чему радоваться. Если это следы античного поселения, значит, мы на правильном пути, и можно не сомневаться, что маяк находился где-то поблизости. Но ликовать по поводу найденного черепка я не спешил. Что, если это случайная находка? Затонул, предположим, застигнутый штормом древнегреческий корабль, море разбросало груз, разбило часть амфор...
В этот же день нашли второй черепок, третий... десятый. В быстро растущей на расстеленном брезенте горке глиняных обломков я увидел темные куски скифских лепных сосудов. На древнегреческом корабле не могло быть местной посуды! Греки были искусными гончарами, и их керамика превосходила скифскую красотой и практичностью.
Я определил, что осколки поднятых нами античных предметов были изготовлены в различных греческих центрах и, самое главное, датировались разным временем. Торговый корабль — не музей, и маловероятно, что вместе с ним затонула столь разнообразная коллекция посуды. Находок набралось столько, что вскоре пришла уверенность: под водой — следы поселения, существовавшего на древнем мысу в античное время.
Все оставшиеся дни водолазы искали остатки исчезнувшего под водой маяка. Увидев гору поднятых со дна черепков, мои коллеги-археологи, ведущие много лет раскопки больших античных поселений Северного Причерноморья, пришли к выводу, что башня Неоптолема была довольно крупным пунктом, история которого была тесно связана с судьбой античных центров Нижнего Поднестровья — города Никония (руины его лежат на левом берегу лимана возле современного села Роксоланы), и города Тиры, стоявшего на месте современного Белгород-Днестровского. Скорее всего башня была сооружена в конце V века до нашей эры, когда окрепли торговые связи этих центров с Грецией и Малой Азией. Она указывала вход в сложный фарватер Тиры-Днестра.
Маяк из белого известняка был хорошо виден морякам в открытом море. Многим мореплавателям приносил он спасение, возвращал уверенность, вселял надежду и веру, придавал силы для дальнейшего плавания. Иначе не назвали бы его именем Неоптолема, сына владыки Понта Эвксинского, не был бы он так широко известен в античном мире и не удостоился бы упоминания в произведениях античных историков и географов.
Когда в Причерноморье вел военные действия понтийский военачальник Неоптолем, река Тира впадала в море уже в другом месте. Страбон и Анонимный автор в своих трудах использовали более ранние сведения, которые, как показала уточненная палеогеографическая реконструкция района поисков, предшествовали появлению на свет понтийского полководца на два-три столетия, а значит, к этому маяку он не имел никакого отношения.
Настало время прекратить поиски. Руины маяка, очевидно, затянуло песком... Мои помощники были разочарованы. Конечно, им хотелось увидеть хотя бы остатки величественного когда-то сооружения. Но что делать, если морская стихия распорядилась по-своему, и башню поглотили волны Понта Эвксинского. Такова судьба многих маяков. И в наше время некоторые маяки уже не раз приходилось переставлять подальше от разрушающегося берега.
Однако я не теряю надежды еще раз попытаться с помощью гидролокатора обнаружить под водой древние руины. Без этого загадку потерянной башни нельзя считать окончательно раскрытой.
Михаил Агбунов, кандидат исторических наук
с. Приморское, Одесская область
Нетерпенье достичь Харэр.
По маршруту путешествия в Эфиопию поэта Николая Гумилева
Описывая свои африканские странствия, Николай Степанович Гумилев особенно подчеркивал, что третье, и последнее, путешествие в Абиссинию (так тогда называли Эфиопию.— В. Л.) в 1913 году он совершил в качестве руководителя экспедиции, посланной Академией наук. Помощником Гумилев выбрал своего племянника Н. Л. Сверчкова — любителя охоты и естествоиспытателя — покладистого человека, не боящегося лишений и опасностей. После обсуждения в Музее антропологии и этнографии был принят маршрут из порта Джибути в Баб-эль-Мандебском проливе в Харэр, один из самых древних городов Эфиопии, а оттуда с караваном по юго-западу страны. Уже в пути, делая ежевечерние записи в тетради, Николай Степанович никак не мог забыть многомесячных хождений по академическим коридорам, оформлений разных удостоверений и рекомендательных писем, изматывающих закупок палаток, ружей, седел, вьюков, продуктов. «Право, приготовления к путешествию труднее самого путешествия»,— восклицает Гумилев-поэт. Но, как исследователь, он скрупулезно изучает район будущего путешествия, готовясь делать снимки, записывать легенды и песни, собирать этнографические и зоологические коллекции. Благодаря трудам Николая Степановича в Эфиопии удалось собрать и доставить в Петербург богатую коллекцию. В его сборнике «Шатер», посвященном африканским странствиям, встречаются такие строки: Есть музей этнографии в городе этом,
