Не в материальных основах жизни, не в хозяйстве и не в технике надо искать последних причин нашего крушения, а в духовных основах; ибо – когда дух на высоте, то он овладевает материальными условиями и задачами; тогда он подчиняет их себе, строит, создает и совершенствует. Материальное важно и существенно; но оно есть лишь продукт духа и средство духа; и только сильный – укорененный, воспитанный и организованный дух может поставить материю на высоту.
Наше крушение есть прежде всего духовное крушение: развалилась наша духовная храмина и воссоздавать нам надо прежде всего ее. И поскольку мы говорим именно о крушении русского государства, постольку мы должны начать с развалившегося русского правосознания.
Правосознание всегда живет в нас, но мы слишком часто не замечаем его в себе и пренебрегаем им. И за это бываем наказаны. Это оно говорит в нас, когда мы переживаем чувство гражданского долга; это оно удерживает нас от захвата и насилия, когда в нас просыпается голод или гнев; это оно обуздывает наши посягания и побуждает нас исполнять наши обязанности и повинности; это оно заставляет нас мечтать о нашем национальном и государственном величии; это оно заставляет биться наше сердце при виде русского трехцветного флага и сжиматься болью при виде наших унижений. Источники правосознания – патриотизм и чувство собственного достоинства, чувство чести. Основные проявления его – самообладание и братское единение с людьми единой родины. Его стихия – воля. Его орудие – власть и подчинение. Его задача – крепкая дисциплина и несломимая организация. Облеките все это в закон и порядок – и вы создали государство. Осуществите все это силами великого народа – и вы создадите великую державу. Подточите и разложите все это в душах – и все располагается в смуту, хаос и позорную хлябь…
И вот, я утверждаю, что русское государство рухнуло потому, что временно поколебалось и разложилось русское национальное правосознание. Это время ныне истекает. Оно должно пройти безвозвратно. И на нас лежит священный долг помочь нашему народу выйти из этой смуты и восстановить свое правосознание. Иначе он не восстановит Россию.
Для того, чтобы мы, русский народ, смогли начать новую эпоху в истории России, творческую эпоху достоинства, силы и славы, нам надо усвоить всей душой основную аксиому политики. Она гласит: строить государство значит прежде всего и больше всего воспитывать в народе глубокое и сильное правосознание.
Правительство, уклоняющееся от этой задачи, – подтачивает бытие своего государства. Правительство, развращающее правосознание своего народа, – заслуживает самого позорного конца.
Грех русского дореволюционного правительства на протяжении целых десятилетий состоял в том, что оно уклонялось от этой задачи: оно пользовалось правосознанием русского народа, но не воспитывало его; оно напрягало и даже перенапрягало его, но не вскармливало его ни собственностью, ни справедливым рангом, ни верною мерою свободы. Злодейство же советского правительства состоит в том, что оно осуществило в исторически небывалых размерах систематическое растление русского национального правосознания: доныне сеет оно соблазн и насаждает преступность в благодушной и благородной, но детской душе нашего народа; и этим оно готовит себе неизбежно жестокий и позорный конец.
Если хоть на минуту отрешиться от микроскопического рассматривания текущих политических событий и взглянуть вперед на века, то надо будет установить с несомненностью: будущее принадлежит народам с углубляющимся и крепнущим правосознанием. Народы же, захваченные порочной противогосударственностью или отравленные внеполитической сентиментальностью, – будут разложены и поглощены; они прекратят свое самостоятельное существование; и совершится это еще на протяжении ближайших ста лет.
Вот почему русский человек, русский государственно-мыслящий патриот имеет перед собою основную задачу, о которой он должен думать день и ночь: задачу углубления и укрепления русского национального правосознания.
И посмотрите, как история идет в этом нам навстречу…
Я имею в виду, конечно, не государственные и культурные «завоевания» революции, а тот отрицательный актив, который накапливается в русских душах. Пусть глупцы или софисты говорят о «завоеваниях революции». Мы говорим о ее уроках и обличениях. Отрицательные уроки революции велики и глубоки; и проходить мимо них непростительно даже самым легкомысленным обывателям.
Так, перед революцией в уме и сердце русской интеллигенции царил хаос: добро и зло смешались до неразличимости; людям виделся лик «святости» у дьявола, а когтей, выглядывавших из-под «ангельского» хитона, никто не мог или не хотел замечать. Больная религиозность интеллигенции тянулась к эротическому пустословию, а политиканствующая революционность становилась чем-то вроде религии. Русская государственная власть поносилась, как сущее зло, а ее властные и необходимо строгие меры, ограждавшие бытие России, обличались, как «озлобленное насилие». Политические и уголовно-политические преступления считались доблестью, а верные слуги России убивались на всех перекрестках. Ум становился все циничнее, а добродетель оставлялась на долю наивным «недоумкам»…
В революции зло выделилось, обособилось, скинуло всякие покровы и не стесняясь явило миру свою богомерзкую харю…
Видели ли мы ее? Испытали ли ее окаянную злобу? Поняли? Научились?..
Поистине никогда еще в истории человечества не было дано людям так и такое для отрицательного умудрения. Никогда еще чистое зло не выявляло себя с таким неприкрытым, сознательным бесстыдством, с таким «пророческим» ожесточением, с такою навязчивою притязательностью. Здесь патриотизм и доблесть были прямо объявлены «преступлением», а цинизм стал естеством ума. Революция попрала живую и чистую религиозность и провозгласила свою ложь последней и окончательной истиной. Досужее и нечистое пустословие предреволюционной публицистики сменилось неистовым срамословием большевизма. Дьявол встал во весь рост и заставил русскую интеллигенцию признать, что не все на свете «условно» и «относительно», что есть безусловная мерзость, и что спасение наше – в обращении взора и души к Богу…
После революции нельзя шататься в духовной смуте. Нельзя тянуть к «мистическому анархизму», к «хлыстовству», к черной и получерной магии, к «аристократическому бунтарству», к «народническому непротивленству», к «революционной церковности», к салонному радикализму и ко всякой другой постыдной и притязательной беспредметности. В революции пришлось научиться – верно и уверенно отличать, где в земной жизни Дело Божие, и где дело дьявола. И тот, кому революционная грязь не открыла глаза, того исторический процесс унесет – или в стан дьявола, или, как опавшую листву, в ворох исторического мусора.
Будущее принадлежит народам с углубляющимся и крепнущим правосознанием. И если мы хотим, чтобы Россия имела будущее, и притом великое будущее, то мы должны стремиться к тому, чтобы русское правосознание углублялось и крепло.
И, прежде всего, чтобы оно углублялось.
Это означает, что мы должны религиозно осмыслить право и религиозно обосновать государство. Осмыслить – не рассудком; и обосновать не в теории. Нет. Цельно, из глубины, чувством и волею испытать и принять этот смысл, и связать нашу государственную жизнь и деятельность с последними основами нашего христианского боговидения.
Это необходимо не потому, что «религия нужна государству»; и не потому, что «религиозность полезна народу в моральном отношении». Но потому, что религиозно неосмысленное и неосвященное – вообще не нужно человеку в высшем смысле этого слова; и то, что религиозно не обосновано, т. е. не укоренено в боговосприятии, – то мертво, бессильно и бесплодно в духовной жизни.
Но именно поэтому, в противовес современному «непротивленчеству», половинчатому и межеумочному, но развязному и притязательному, – я считаю правильным поставить вопрос так: если «православно» верующий человек, по цельной и глубокой, жизненно-искренней вере своей, считает право и государство началами христиански греховными, злыми, «насильническими» и неприемлемыми, – то он должен не только мужественно и честно выговорить свое исповедание, но и реально начать внегосударственную и бесправную жизнь, к каким бы тягостным или даже трагическим последствиям это ни привело его. Или же, наоборот, он должен выговорить и мужественно исповедать обратное: он должен усмотреть и признать, что право и государство могут быть и должны быть орудиями Дела Божьего на земле; что можно осуждать несправедливое право и можно бороться с государственностью, искаженною или употребленною во зло; но что слепо и неумно твердить об их «насильнической» природе. И после этого он должен реально начать новую, христиански осмысленную, правовую и государственную жизнь.
