После революции нельзя думать и говорить одно, а чувствовать и делать другое. Прошла пора салонных фраз, отвлеченных сентиментальностей и безответственной критики. Бремя России пало на наши рамена[75]. Нам нельзя ни уклоняться, ни отказываться, русская интеллигенция наших дней (готова она к этому или не готова) должна заместить павших, поднять бремя, принять ответственность и честно и мужественно осуществить свой долг. И помнить, что революция в России была только первою пробою мирового злодейства; что борьба с ее остатками и последствиями захватит и ряд последующих поколений; что, оправившись от этой революции, Россия будет иметь за спиною ряд лет неистовой, деморализующей пропаганды, а вокруг себя – зараженные, не переболевшие страны…
Надо помнить, что всё двоящееся и половинчатое обречено в начавшейся мировой борьбе: для него есть только два пути – в стан дьявола или в мусорную яму истории…
И потому необходимо, чтобы русское правосознание не только углублялось, но и крепло.
Религиозная укорененность есть первый залог крепости, ибо она делает человека – Кифою[76]. Остальное должно довершить умственное и волевое воспитание народа на основах собственности, справедливого ранга и верной меры свободы.
Нельзя и нелепо думать, что «народ» воспитается как-то «сам собою». И если эта фраза имеет вообще какой-нибудь смысл, то лишь тот, что народ выдвинет из своих собственных недр мыслителей и воспитателей, которые сначала сами в себе откроют путь к верному правосознанию, а потом укажут его другим и побудят этих других насадить это верное правосознание в массе.
Но именно к этому мы и зовем. И так оно, конечно, и будет: русская интеллигенция поймет законы духа и истории, встанет на верный путь и совершит в течение нескольких поколений дело национального воспитания. Ибо это дело, дело национального воспитания, всегда и всюду выполнялось интеллигенцией: монахом, пастырем церкви, школьным учителем, ученым, художником, офицером, судьей и чиновником. И эта интеллигенция есть не чуждый, извне приходящий, безнациональный слой, но вышедшая из недр самого народа его собственная сила веры, воли и ума. Интеллигенция есть порождение народа; народ есть создание интеллигенции. Это связь глубинная, духовная, органическая. И где ее нет, там национальное крушение у порога.
Горе России, если она в ближайшие десятилетия не найдет у себя здоровой и сильной, ведущей и воспитывающей интеллигенции! Горе нам, если этот слой – чувством, волею и разумением – окажется опять не на высоте; если он поддастся влиянию черной или красной полуинтеллигенции, – черной[77], с ее классовыми вожделениями, с ее обскурантством, с ее демагогическим презрением к русскому простому народу и ее ненавистью справа; и красной, с ее «классовою борьбою», с ее безбожием, с ее «социалистической» агитацией, разжигающей жадность, бунтарство и ненависть слева!..
Но для того, чтобы воспитывать других, интеллигенция должна сначала воспитать себя: воспитать в себе чувство государственной ответственности и способность к цельным и мужественным поступкам.
Воспитание совсем не сводится к «обучению» и «уговариванию». Нет, слово есть реальное событие только тогда, когда за ним стоит дело: во-первых, живой пример, волевой поступок, живая система действий; во-вторых, верная правовая и хозяйственная реформа… «Обучать» можно и словами; для воспитания нужны дела. Поддерживать кое-как порядок в стране может и грубый, и гнусный режим; для воспитания необходима творческая мера собственности, справедливый и подвижной ранг и верная мера свободы.
Интеллигенция нуждается в силе характера. Для того, чтобы вести свой народ, она должна не только много знать и верно понимать; она должна еще – верно видеть национальные цели и честно служить им.
Интеллигенция, состоящая из беспринципных карьеристов и продажных взяточников, – творит предательство по отношению к родине; государство не может ею строиться; и народ или выдвинет на ее место новые национальные кадры, или погибнет.
Интеллигенция безвольная, робкая, близорукая и сентиментальная – не может быть ведущим слоем своего народа; ибо ведет сила, а не слабость; мужество, а не трусость; дальнозоркость, а не беспомощная слепота.
Интеллигенция же, состоящая из профессиональных агитаторов, поджигателей и ниспровергателей, – перестает быть интеллигенцией и становится вреднейшей разновидностью черни. Именно черни: ибо душа демагога хранит в себе квинтэссенцию черни; именно вреднейшей, ибо – воинствующей, насаждающей зависть и в честолюбии своем порочной…
Еще в России в период «военного коммунизма» мне не раз приходилось слышать и от коммунистов, и от взбаламученного простонародья, и от впавшего в уныние, смещенного интеллигента, – что в России интеллигенция «не нужна», что «народ» и без нее «управится»… И каждый раз я с грустью думал, что, действительно, интеллигенция, не воспитывающая народное правосознание или прямо развращающая его, – не нужна народу; но не нужна только потому, что она не нужна Делу Божьему на земле. Она поистине как соль, потерявшая свою силу… Но национальная, волевая и честная интеллигенция, способная вести и воспитывать свою национальную не-интеллигенцию, – и верой, и делом, и реформой, и вырастающим изо всего этого ответственным и мужественным словом, – она необходима стране, она необходима ей прежде всего и больше всего…
Будущее принадлежит народам с углубляющимся и крепнущим правосознанием. И судьба России зависит от того, найдется ли у нее верующая, волевая, идейная и государственно умудренная интеллигенция, верная Богу и родине, сильная делом и словом…
И. А. ИльинМы требуем понимания (Открытое письмо к русской эмиграции)
Вы не должны судить и осуждать нас. Вы должны нас понять. Вы должны признать важность совершаемого нами дела; не мешать нам и молиться за нас.
Трагедия, переживаемая нами, невиданна в истории; и кто вправе судить нас, не выстрадав наши душевные и телес ные муки? Изо дня в день, из года в год, вдруг утратив всё: очаг, покой, безопасность, личную жизнь; голодая и нищен ствуя; видя вокруг низость и свирепость; понимая порочность и бессмысленность творимого; тая про себя любовь и ненависть; всё время теряя изнемогших близких; истомив свое сердце укорами и страстно любя нашу Россию, – нести ярмо унижений и сыска, блюсти в себе огонь верности и думать… что вы нас считаете приспособившимися предателями…
Знаете ли вы, что значит не брать советского места и ежедневно по нескольку раз перевязывать своим девочкам туберкулезные раны? Знаете ли вы, что значит годами носить своему мужу передачу в тюрьму и на третий год узнать, что он расстрелян? Знаете ли вы, что делается в душе профессора, жена которого стала базарною торговкою для того, чтобы он не унижался на кафедре? Знаете ли вы, как умерла гениальная Садовская – вся во вшах, в заледенелой комнате, освещенная лучиной в руках опоздавшего доктора? Знаете ли вы о бесчисленных заговорщиках – безвестно погибших в застенке только вследствие своей заговорщической неумелости? Знаете ли вы этот кошмар: жить в одной комнате со вселенными коммунистами? Можете ли вы измерить все наши неисчислимые и неописуемые муки?
Так не судите и не осуждайте нас. А поймите, что мы должны были здесь остаться и вынести всё до конца.
Вы уехали и эмигрировали; мы понимаем тех из вас, кто уехал для борьбы; но мы не осуждаем и тех, кто эмигрировал от робости или из инстинкта самосохранения, – ибо нельзя всем быть героями.
Но мы остались. Почему? Зачем?
Начнем с того, что русский простой народ, крестьяне и рабочие, были с самого начала обречены на то, чтобы при всех условиях изжить свою революционную болезнь на месте. Рады они были революции, или не рады, делали ее сами, или только страдали от нее, – они не могли эмигрировать в силу естественных, хозяйственных и политических законов. Оседлый народ не покидает своего места; им владеет духовная инерция и спасительный инстинкт. Мы не номады[78].
Но если так, то правильно ли было бы, целесообразно ли было бы для нашего национального дела, чтобы мы, русская интеллигенция, духовно созревшая для осмысленного политического эмигрирования, чтобы мы все до одного оставили нашу страну и наш болеющий революцией простой народ, всю нашу вещественную и духовную культуру, и выехали за границу? Наш простой народ как дитя доверчив, как дитя поддается дурным влияниям, как дитя буянит. Не мы ли виноваты в том, что эти дурные влияния проникли к нему и что он пошел за коммунистами? И теперь, когда это совершилось, мы должны были оставить его наедине с ними? Нет. Одни из нас должны были уйти; а другие – остаться. Мы должны были остаться на месте; принять и бунт, и напор, и ограбление; принять травлю от большевиков; голод, тюрьмы и унижение; все это видеть, пережить на себе и выстрадать – для того, чтобы, идя на растерзание и на расстрел, отстаивать Россию изнутри; чтобы во всех гонениях и унижениях соблюсти нашу Православную Церковь, соблюсти в себе и в народе веру в Россию, сохранить остатки национального чувства, сохранить общение с нашим простым народом, который должен же был однажды отрезвиться и услышать наш зовущий (хотя бы шепотом) голос…
