Мы утомлены и переутомлены. Этого нельзя скрывать ни от себя, ни от вас. Мы слишком много пережили… и потеряли. Никто из нас не уверен, проживет ли он еще несколько месяцев. Но среди тех из нас, кто выживет, вы найдете таких закаленных и крепких людей, которые на удивление миру будут строить вместе с вами новую Россию.
Я пишу это для того, чтобы сказать вам всем, русским эмигрантам: вы не должны осуждать нас, несущих ярмо в России. Мы не разлюбили нашу родину; мы не предали ее; мы верны ей по-прежнему. Но форма нашей верности и нашей борьбы иная, чем у вас: по-видимому, совсем не свободная и совсем не активная, но гораздо более тяжкая и мучительная. Мы представляем себе, что вы делаете за рубежом; и знаем, что это необходимо. И только иногда сетуем на легкомыслие вашей печати, неосторожно компрометирующей нас разными неверными сообщениями; да еще на то, что, осуждая нас, вы не обнаруживаете понимания нашего дела и нашей трагедии.
Делайте же ваше дело и не думайте возвращаться в Россию преждевременно. Не верьте никаким маловероятным «амнистиям» ни от «центра», ни от «оппозиции». Ваше задание – быть за пределами досягаемости и оттуда вести обдуманную борьбу.
Но поймите же и оцените нашу незримую и жертвенную работу здесь. Этого требует справедливость.
Прибывший оттуда[79]
Бесстрашные люди (Историческая справка)
«Бесстрашные люди». Эти слова взяты из исторического документа – из единственной дошедшей до нас грамоты патриарха Гермогена, относящейся к 1611 году. Грамота эта очень немногословна. Она писалась, видимо, второпях. Но, будучи немногословной, она содержит в себе многоговорящие, огненные, призывные слова, обращенные ко всей национальной патриотической России того времени, зовущие к памятованию своего долга и к ответственным политическим решениям. А заканчивалась эта грамота как раз упоминанием о «бесстрашных людях»:
«А прислати прежних же, коих естя присылали ко мне с советными челобитными, бесстрашных людей, свияженина Родиона Мосеева да Ратмана Пахомова…»
В этой грамоте патриарх Гермоген просил нижегородцев, к которым он обращался с нею, в первую очередь прислать к нему в Москву, в Кремль, занятый поляками, державшими в то время патриарха в тюремном заточении в Чудовом монастыре, «бесстрашных людей» Родиона Мосеева и Ратмана (т. е. Романа) Пахомова, которые уже присылались прежде к нему с «советными челобитными» из Нижнего Новгорода, а может быть, и из других городов. Из другого документа мы знаем, что Родион Мосеев был «посадским человеком», т. е. заурядным городским жителем небольшого городка Свияжска, расположенного под Казанью; а Роман Пахомов был «сыном боярским», т. е. военным человеком, дворянином, по-нашему – младшим офицером. Таким образом, эти «бесстрашные люди», один штатский, а другой военный, несли трудную нелегальную конспиративную службу связи, содействуя общению фактически плененного патриарха с его паствой, с русскими людьми, отрезанными от него одолевшею Русь враждебною силою.
Как раз в это время смута и разорение на Руси достигли наибольшей высоты. Россия переживала ужасы междуцарствия. Самозванцы бродили по ее просторам. Вслед за Лжедимитрием I появились и другие Лжедимитрии. Долгое время Москве угрожал Лжедимитрий II, так называемый «Тушинский вор», расположившийся со своим войском лагерем в Тушине, почти под самой Москвой, бежавший потом в Калугу и погибший как раз в 1611 году, когда Родион Мосеев и Роман Пахомов ходили тайком к патриарху и от патриарха. В разных местах появлялись все новые Лжедимитрии. Во Пскове был свой «вор». В другом углу на низовьях Волги и на Дону действовали другие самозванцы. А над остатками «тушинцев» все еще парил призрак первого Лжедимитрия в лице злосчастной Марины Мнишек и прижитого ею в скитаниях сына ее, так называемого «воренка».
В самой Москве бояре, после низложения царя Василия Шуйского, инсценировали процедуру «всенародного» избрания на царский престол католика королевича Владислава, сына польского короля Сигизмунда, осаждавшего русских героев в Смоленске, впустили в Кремль польские отряды и отправили к Сигизмунду, для окончательных переговоров о воцарении Владислава, свое «великое посольство». Москва незаметно оказалась оккупированной польским войском и переживала тяжелую пору польской военной диктатуры. Ею фактически правил от имени «семи бояр», остававшихся в Москве, и пытался править также и другими городами и уездами полковник Гонсевский, сменивший Жолкевского. В то же время Москва была обложена извне. Некоторое время вокруг нее стояло русское патриотическое ополчение, которое, в ответ на призывы патриарха Гермогена, сколотил из разнообразных и, к несчастью, непримиримых элементов рязанский патриот Прокопий Ляпунов, позднее тут же и погибший от руки Заруцкого, примкнувшего к этому ополчению. После распада этого ополчения казачьи остатки его – под главенством князя Дмитрия Трубецкого и Заруцкого – оставались под стенами столицы, мешая полякам действовать из Москвы.
Всюду бродили «литовские люди» и «русские воры». Набегами на окрестное население занимались «сапежинцы», под командованием польского пана Сапеги, оставшегося без дела после распада тушинского лагеря. Грабили со своими казаками и бывшие тушинцы, перекрасившиеся было в патриотов-ополченцев, – Андрей Просовецкий и Заруцкий. Грабили все, кто только мог!..
Разрозненно, без связи друг с другом и без плана действовали в разных местах и патриоты-партизаны, подбадриваемые вестями о твердости и непреклонности патриарха Гермогена и призывами, раздававшимися из Троицко-Сергиевой лавры, не раз превращавшейся в это время в подлинную крепость и переживавшей настоящие осады.
Так проходил 1611 год, омраченный гибелью Прокопия Ляпунова, взятием Смоленска Сигизмундом и оккупацией шведами Новгорода Великого…
В таких условиях, в такой обстановке и совершали свой подвиг бесстрашные люди Родион Мосеев и Роман Пахомов, связывая великого вдохновителя всей патриотической борьбы патриарха Гермогена, как «тюремного сидельца», с русскими людьми, остававшимися на свободе и помышлявшими об освобождении и возрождении родины.
Им не раз удавалось пробраться в Кремль. Они присылались к патриарху из Нижнего Новгорода «с советными челобитными» и святитель Гермоген имел уже возможность испытать их в этом патриотическом служении. Именно к концу 1610 и началу 1611 года относятся наиболее решительные призывы патриарха встать на защиту веры и готовиться к освобождению Москвы от иноверцев-поляков. Известно, что как раз в конце декабря 1610 года в руки Гонсевского попала грамота Гермогена, написанная в этом духе. Несколькими днями спустя – уже в январе – поляками были перехвачены другие такие же грамоты Гермогена; известно даже имя того неудачника, который был захвачен с этими грамотами, отправленными патриархом в Нижний Новгород или в Суздаль: это был Василий Чертов.
Поляки, распоряжавшиеся в Москве, прибегли к репрессиям для того, чтобы заглушить призывный голос Гермогена и пресечь действие его грамот. От него были убраны «диаки, подьячие и всякие дворовые люди», его двор был разграблен и он был заточен в келью, – «аки птица в заклепе». При таких условиях общение с ним стало подлинным подвигом самоотвержения, находчивости и умения.
Из другой дошедшей до нас грамоты (уже не Гермогена) мы знаем, что 12 января 1611 года, т. е. уже после «заклепа», от патриарха в Нижний прибыли два человека и привезли от него переданные на словах указания о том, что надо делать.
Сношения продолжались и далее.
Упомянутая выше грамота Гермогена, адресованная им нижегородцам, но обращенная ко всем русским людям-патриотам, писалась уже после всех этих тягостных событий и после обозначившегося крушения попытки Прокопия Ляпунова – в момент всеобщей растерянности и разброда в умах, в дни, может быть, наибольшего отчаяния и упадка духа.
В этой грамоте патриарх Гермоген увещевает русских людей оставаться твердыми в своей борьбе за веру и родину, предостерегая от уклонения с прямой и трудной дороги в дебри соблазнов и шатаний. Как раз в это время в Москву пришел слух о том, что казаки, возглавляемые Заруцким, склонны провозгласить царем сына Марины Мнишек и тем воскресить самозванщину. От этого соблазна Гермоген и удерживает русских людей. Он пишет:
«Благословение архимандритом и игуменом и протопопом, и всему святому собору, и воеводам, и диаком, и дворяном, и детем боярским, и всему миру: от Патриарха Ермогена Московского и всея Руси. Мир вам и прощение, и разрешение. Да писати бы вам из Нижнего в Казань к Митрополиту Ефрему, чтоб Митрополит писал в полки к боярам учителную грамоту, да и казацкому войску, чтобы они стояли крепко в вере, и бояром бы говорили и атаманье бесстрашно, чтоб они отнюдь на царство проклятого Маринкина паньина сына…» (здесь дефект документа мешает прочитать написанные слова) «не благославляю. И на Вологду ко властем пишите ж, так же бы писали в полки. Да и к Рязанскому пишите тож, чтоб в полки так же писали к бояром учителную грамоту, чтоб уняли грабеж, корчму, блядню и имели б чистоту душевную и братство, и промышляли б, как реклись, души свои положити за Пречистыя Дом и Чудотворец и за веру, так бы и совершили. Да и во все городы пишите, чтобы из городов писали в полки к бояром и атаманье, что отнюдь Маринкин на царство не надобен, проклят от святого собору и от нас…»
