Это было в ночь с 22 на 23 мая. Ветер к вечеру усилился, и ночью началась метель. Я проснулся где-то около часа ночи, и в легких сумерках мне показалось, что в нашем интерьере произошли какие-то изменения. Приглядевшись, я заметил, что Стигер, лежавший у наветренной стенки, переместился вместе с мешком поближе к середине палатки, а потолок над ним просел и из выпуклого стал вогнутым. Вылезать из мешка мне не хотелось, да и Стигер посапывал достаточно уверенно, так что я снова заснул. Второе пробуждение, около 4 часов утра, было более резким, я почувствовал какое-то шевеление около ног. Открыв глаза, увидел, что потолок палатки под тяжестью снега просел настолько, что придавил своей тяжестью спеленутого в спальном мешке Уилла и плотно прижал его к полу. Надо было выручать товарища. Я вылез из мешка, неторопливо оделся, вышел из палатки и увидел грустную картину. Ветер намел снег между внешним и внутренним тентами палатки, и наши «стропила» не выдержали. Откинув наружный полог, насколько позволял ветер, начал лопатой разгребать снег. Несколько энергичных движений, и я услышал сквозь тонкую ткань первый робкий вдох Уилла. Воодушевленный, начал работать еще яростнее, и вскоре Уилл, вырвавшийся на волю, уже помогал мне изнутри. С того памятного дня Уилл каждый вечер, после установки палатки, персонально обкладывал наружную стенку палатки огромными кусками снега.
О наших праздниках. Распорядок дня путешествия затруднял возможность широкого общения между собой. Судите сами. Жили мы в палатках по двое, рано утром, после завтрака каждая двойка сворачивала свой маленький лагерь, упаковывала свои нарты и отправлялась в путь. Общение в этот час сводилось к обычным утренним приветствиям. В движении наша процессия порой растягивалась на несколько километров, и вплоть до остановки на обед мы друг друга практически не видели. После короткого обеда, когда все внимание было сосредоточено на вожделенном кусочке сыра, тоже было не до общения, а вечером все раскручивалось в обратную сторону, кроме того, мое общение с другими участниками экспедиции было затруднено слабым знанием английского языка. Между тем шел май, очень плотно насыщенный праздниками у нас в стране. Во всех своих предшествующих арктических и антарктических странствиях я, да и все мои товарищи почитали своим святым долгом отмечать все мало-мальски выступающие за пределы черно-белого календаря праздники, а тут День Победы на носу.
Помню, седьмого мая я собрал весь свой наличный запас английских слов и обратился к Стигеру с пространной речью, суть которой сводилась к тому, чтобы, собравшись всем вместе в нашей самой большой палатке, отметить Великий праздник. Стигер моментально согласился, и вот 9 Мая мы собрались вечером после очередных двадцати миль в нашей палатке. В это время мы находились где-то в районе Северного полярного круга (мы пересекли его 11 мая), то есть прошли около четверти всего пути, и это была наша первая, по существу, совместная встреча в тесном кругу. У Стигера по этому случаю обнаружилась бутылка виски, я рассказал, насколько мне позволял мой английский, о том, что это за праздник для нашего народа, что это второй день рождения нашей страны. Заострять внимание на том, кто кого победил, я не стал, ибо среди нас присутствовал представитель и побежденной стороны — японец. Но праздник прошел очень здорово, всем понравилось, до этого я подарил ребятам на Первое мая каждому по деревянной, расписанной хохломским узором рюмке, и вот, наполнив их американским виски, мы подняли тост за Победу.
Следующий праздник не заставил себя долго ждать, а именно — 19 мая был день рождения Бернара, ему исполнилось 44 года, опять собирались в нашей палатке, я украсил ее стены различными воззваниями, соответствующими случаю. Именинника осыпали подарками, в основном сладостями, которые тут же и съели вместе с ним. 44 свечи у нас не нашлось, поэтому запалили одну и спели поздравительную песнь для именинника.
Эти два совместно проведенных праздника настолько пришлись по душе всем, и особенно Стигеру, что в один из дней нашего отдыха он по своей инициативе организовал совместный ужин, причем ему пришлось готовить на всех, что в наших условиях не совсем легкое дело. Я думаю, что такие столь необходимые в условиях длительного однообразного перехода встречи, а также то, что за все 62 дня нашего путешествия у нас ни разу не возникло даже намека на конфликтную ситуацию, позволили Стигеру уже впоследствии в Миннеаполисе, во время одного из телевизионных интервью, заявить, что в этой экспедиции отношения между ее участниками были более теплыми и дружескими, чем в предыдущей, когда Стигер шел к полюсу в компании своих соотечественников и канадцев. Такой хорошей атмосфере в экспедиции в немалой степени способствовало то обстоятельство, что каждый участник на своем месте выполнял свою работу, не пытаясь перевалить ее на других. На заключительном этапе экспедиции (последнюю тысячу километров) я монополизировал право идти впереди с компасем, прокладывать лыжню. Это мое стремление было продиктовано желанием испытать себя на выносливость, пройти как можно большую дистанцию на лыжах. И, надо сказать спасибо моим коллегам, они ни разу не настаивали на нарушении этой моей монополии.
Нагрузка, которую несет идущий впереди, трудна не столько физически, сколько психологически, особенно при плохой видимости. Осознание того, что по твоим следам идут твои товарищи, полностью тебе доверяющие, идут, повторяя след в след все твои замысловатые зигзаги, не дает расслабиться, кроме того, от постоянного напряженного вглядывания в даль в поисках какого-нибудь заметного ориентира устают глаза. Однако я доволен тем, что мне пришлось это испытать, и я выдержал это испытание. Хотя поначалу, когда я еще не приобрел привычки идти впереди, мне было трудно, я несколько раз предлагал Уиллу организовать движение идущего впереди в соответствии со сменой лидирующей упряжки. Дело в том, что лидирующая упряжка у нас менялась ежедневно, и было бы естественно, чтобы один из тех лыжников, чья упряжка лидирует в настоящий момент, и прокладывал лыжню. Так образовалась бы определенная сменность, необходимая для отдыха. Однако, очевидно, Стигер не совсем меня понял, такая организация движения принята не была. Затем, когда я стал постоянным впереди идущим, а упряжка Джефа постоянно лидирующей, потому что была свежее остальных, все встало на свои места и не менялось до конца маршрута.
О нашем отношении к погоде. Для нас не было вопроса, снимать лагерь утром или не снимать. Иногда казалось, что совершенно бессмысленно сворачивать лагерь, потому как и ветер бывал сильным, и видимость плохой. Но во всех этих спорных случаях счастье было на нашей стороне, и только два раза нам пришлось ставить лагерь через два часа после выхода, ибо погода ухудшалась настолько, что идти далее было небезопасно. Один раз это было в описанном мною случае с палатками, другой — 3 мая, когда мы потеряли упряжку Стигера и Этьенна.
В тот день погода утром не предвещала ничего хорошего, но мы, верные своей привычке, свернули лагерь и вышли. Впереди шел Бернар с компасом, я следом (такой двойной «сцеп» мы применяли в условиях плохой видимости — собаки идут быстрее, если прокладывающий лыжню человек идет в непосредственной близости от них), за мной упряжка Кеидзо, следом Джеф и замыкающими Уилл и Жан Луи. Я иду и все время оглядываюсь, моя задача — не упустить из виду Бернара и не потерять Кеидзо, и вот во время одного из таких поворотов я вижу, что Кеидзо дает мне знак остановиться. Я машу Бернару, и мы останавливаемся. Подтягивается Кеидзо, сквозь ветер кричит нам, что Джеф отстал. Стоим, ждем. Минут через десять Джеф выныривает откуда-то сбоку, подъезжает к нам и кричит, что потерял из виду Стигера и Этьенна. Ждем их, собравшись вместе. Собаки, используя момент, валятся на снег и отдыхают, их тут же начинает заносить снегом. Метель, но мы не очень сильно беспокоимся, потому что у Стигера с Этьенном на нартах, как, впрочем, и на остальных, есть все необходимое для жизнеобеспечения — палатка, печь, топливо, еда. Проходит полчаса — их нет. Решаемся на поиск. Джеф извлекает из ящика с аварийным имуществом веревку длиной 150 метров, мы привязываем ее к нартам и, двигаясь по радиусу, обходим почти полный круг, я иду метрах в двадцати от Джефа, держащего в руках конец веревки. Оба кричим сквозь ветер, но, увы, тщетно. Возвращаемся к нартам, наращиваем веревку до 300 метров и снова идем, на этот раз с Бернаром, Джеф остается у места сростки веревок. И вдруг в ответ на свой крик слышу голос Этьенна. А вскоре он сам появляется из белого молока. После этого мы решили судьбу не искушать и встать лагерем.
Примерно после 20 мая собаки в упряжке Стигера неожиданно пошли медленнее остальных. Если до этого медленнее шли собаки Кеидзо, то сейчас ситуация изменилась — свежее всех выглядели собаки Джефа, они до последнего дня сохраняли силы, чтобы бежать с такой скоростью, какую задает идущий впереди человек. На второе место вышли собаки Кеидзо, и на третьем остались собаки Уилла. Как сказал мне Уилл, он впервые в своей богатой практике встречался с подобным настроением у собак, когда они были совершенно равнодушны к работе и едва-едва тянули полупустые нарты. Здесь могло быть две причины. Первая и главная — недостаток корма. Мы кормили собак один раз в день, выдавая им по полтора фунта специального корма, это количество соответствовало получению собакой 6000 калорий в день, но, очевидно, этого было недостаточно, особенно собакам Стигера — наиболее крупным из всех. Почти все без исключения собаки потеряли около трети первоначального веса и выглядели очень худыми. Часто жертвами их неутоленного аппетита становились совершенно несъедобные на первый взгляд нейлоновые постромки и полиэтиленовые мешки. Второй причиной могло стать воздействие однообразного окружающего пейзажа, возможно, что собаки Стигера оказались более впечатлительными, чем остальные. Так или иначе, нам стало ясно одно — в Антарктике необходимо увеличить рацион в полтора-два раза, это будет возможно, так как мы сможем пополнять запасы продовольствия на промежуточных базах, созданных заранее. В Гренландии рацион собак был ограничен, поскольку мы шли без поддержки и должны были сохранить корм, распределив его на весь предполагаемый период путешествия. Кормление собак для меня всю экспедицию было одним из наиболее трудных в психологическом отношении моментов, особенно в последнее время, когда они были очень голодны. В ожидании кормежки, а приближение ее они прекрасно чувствовали, собаки неистовствовали на своих поводках и несколько раз вырывали из снега якорь, всей упряжкой бросались на ящики с кормом. Несешь нарубленный заранее кусок корма вдоль этого лающего, брызжущего голодной слюной и клацающего зубами строя и думаешь — поскорее бы дойти до конца, только бы не сорвались, лишь после того, как кинешь кусок последней собаке, успокаиваешься.
