Вспомнил Ляська песенку, которую не раз распевал, живя с Тоськой.
— Хорошая была баба, — уж громко добавил Ляська.
И захотелось ему поскорее увидать Тоську. Внутри что-то забеспокоилось, защекотало томно, хорошо. И Ляська забыл про встречу с «легашом», забыл все обиды.
— Тоська, поди, не ворует и не блудничает. А тот всех окрестил ворами. Нет, парень, шутишь, не все ягоды нашего поля, — рассуждал Ляська. — Есть и хорошие люди.
И почувствовал, что Тоська стала дорога, нужна ему. Раньше не думал об этом. Брал Тоську, как бабу, и только. А, чтоб чего другого, так ни, ни… И первый раз сошелся тоже так, случайно. Кинул ее муж, ну и пошла, чтоб потушить горе. С Пауком схлестнулась. А потом увязалась, да увязалась. Неладно только вышло. Другая баба впуталась, и Ляська, впервые за полтора года, искренно пожалел.
Он уже подошел к дому, где жила Тоська.
Детишки увидали и гурьбой бросились к нему. Чуть с ног не сшибли, так и повисли. Любил Ляська детей и часто баловал их. Деньги давал, конфеты покупал.
— Ляська, Ляська идет! — кричали и кружили со всех сторон.
— Дядя, а у тети Тоси другой дядя, — сказала самая маленькая девчонка, которую Ляська больше других баловал.
— Какой дядя? — переспросил Ляська и насторожился.
Девчонка потупилась и ничего не ответила. Все остальные тоже притихли. Еще раз переспросил, но ребята упорно молчали.
— Что бы это значило? Может, не ходить…
— Не жена, чтоб спрашивать!
Детишки поняли, что в словах малыша кроется что-то нехорошее, неприятное для Ляськи, и один за другим начали расходиться. Только маленькая Нинка, засунув в рот палец, осталась стоять, уткнувши лицо в угол дома. Ляська нащупал в кармане случайно сохранившуюся копейку, отдал девочке и пошел в дом.
Проходя по коридору, в кухне увидал Тоську. Остановился. Она его не видела. Стоял молча в дверях и не знал, как начать. Тоська, как-будто почуяла, обернулась. Глядела долго, пристально, по-чужому.
«Видно, Паучок, делать тебе здесь нечего», подумал Ляська и с сердцем сказал:
— Ну, чего пялишь?
— Гляжу, какой хороший стал, даже проведать пришел.
— Некуда было итти, ну и пришел, — кинул Ляська злобно.
Хотелось говорить пообидней, позадорней.
— Не стоило.
— Платы не спрошу.
— Не жена, чтоб спрашивать!
Сказала и стала примус прочищать. Засорился.
Последние слова точно бичом хлестнули Ляську. Стоял, еле дух переводя. Обида большая, горькая из самого нутра подымалась. Хотелось, пьяному, безрассудным быть. Драться, бить Тоську не жалеючи. Без задору, без злости, а так, как ненужное быдло, что обидней всего для бабы бывает.
Сгоряча ударишь, одно дело. За чужого мужа отвозишь, другое дело, за это баба не сердится, может, даже и рада, что для своего мужа тоже не пустое место, а вот, коли так бьешь, без дела, то этого ни одна баба не стерпит. Ляська это знал и теперь ему только этого и хотелось.
— Шлюха! — сорвалось у Ляськи и он шагнул к ней.
Тоська обернулась и попятилась.
— Ты чего? Бить вздумал! Кобель! Попробуй! Мало я на тебя поизрасходовалась. Вали, откуда пришел. А то скоро ты у меня… — и Тоська сгребла со стола секач.
Ляська опомнился.
— И впрямь… Чего я? Вольна делать. что вздумает.
Не глядя, повернулся, и вразвалку пошел из кухни.
Вышел Ляська со двора и пошел, куда глаза глядят. Шел тяжелый, чужой и только раз за разом повторял: «Стерва… Стерва»…
На углу какого-то переулка огляделся. «А, Камешки», и пошел вдоль деревянного забора.
— Хы! Хотел завязать. Человеком стать, — подумал Ляська и оскалился. — Умеешь воровать, ну и воруй. Чего там раздумывать. Доискиваться, кто честный, а кто вор. Тоська тоже честная… — и злобно рассмеялся. — Ну, и «фраер» же ты, Ляська, а еще кличку тебе дали «Паук»!
Пришел на Камешки. Две партии деловья в стос резались. Увидали Ляську и зашухерили.
— А, душа твоя… на костылях! Сорвался аль срок отбыл? — кричали ребята.
— Садись, садись. Хошь, «понтуй»!?
Ляська молча стоял, а мысли барахтались одна тяжелее другой. «Может, не надо… Завязать. Где-то работу нашему брату дают. Уйти… уйти».
— Ну, чего ломаешься? Очумел, что ли? Понтовать не хочешь, садись, мазать будешь.
И рыжий домушник потянул Ляську в круг.
— Вали, «Граммофон», твой черед! Ляська мазать за Косого будет.
Две колоды карт быстро мелькали в жилистых, с длинными ногтями, руках Граммофона.
— Девятка!
— Десятка с углом!
— Транспортом!
— Мажь, Ляська, Косой возьмет. Ему фарт сегодня.
— Пустой, — сквозь зубы, нехотя процедил Ляська.
— В долг поверим. Вали! Косой вывезет. Подрежь, Граммофон! Так лучше. Узнаем счастье Пауково.
— Заголи карту! Слышь, Косой!
— Туз, туз! С письмом… Важно, важно…
Косой загреб кучу денег.
— Получай, Ляська. Твое счастье. Взял на пустую.
Кружилась голова, во рту сохло. Дрожащей рукой Ляська собрал «маз» в карман.
Где-то внутри хриплым голосом гудело у Ляськи: «Уйди!.. Уйди!!. Завязал… Сам слово дал».
И он, дернувшись, встал. Несколько кредиток свалилось в круг сидевших.
— Возьмите на водку, — чуть слышно сказал Ляська. — Нам не по пути. И, круто повернувшись, пошел с Камешков.
Молча глядели вслед оставшиеся, а потом, как бы опомнившись, повскакали, зашухерили.
— Без отыгрышу уканал… смотался пес! в бога… Христа…
— Подвалить… подвалить!
— Не наш!
И они кинулись вслед с оскалившимися в руках финками.
М. АЛЬТШУЛЕР — Два года с кольтом.
(Из блок-нота).
Рисунки худ. Тархова.
В своих очерках «Из блок-нота» М. Альтшулер дает яркие и правдивые картинки тяжелой и опасной работы агентов угрозыска. Следя за этими незаметными героями, невольно удивляешься их упорству, находчивости и с замиранием сердца следишь за их работой, которая в случае неудачи грозит не только герою, но и нарушает нашу общественную жизнь.
Губрозыском я был послан на работу в Духобожское окружное отделение. Это было еще в ту пору, когда на Украине началось перерайонирование. Из нескольких уездов создавался округ, но попутно существовали еще и губернии. Духобожск был в 85 верстах от губернского города. Командировочные документы получил я в субботу, а в воскресенье днем выехал к месту назначения.
Июль. Душное, пыльное лето в разгаре.
Мой вагон был полупуст, и я удобно расположился, открыл окно и любовался красивым видом. Луга многоцветными отдельными ковриками разостлались вдоль, змейкой ушедших, рельс. Я прислонился к косяку окна и, убаюканный мерным стуком колес и взвизгиванием качавшегося вагона, задремал. Сколько прошло времени — не знаю. Вдруг чей-то бас нерешительно произнес в самое ухо:
— Возле вас свободно?
Я открыл глаза. Передо мной стоял среднего роста пожилой, широкоплечий мужчина в белом картузе и синей летней поддевке.
— Разрешите?
— Сделайте одолжение.
Он присел, положив возле себя саквояж и, расчесывая черную с проседью бородку, квадратом шедшую от подбородка, сказал:
— Куда изволите ехать?
— В Духобожск. А вы?
— Тоже. Тамошний житель.
Помолчал немного. Потом:
— На время или на службу какую?
Я ответил уклончиво:
— Не знаю еще.
— Ага! Тек-тек… А нехороший в последнее время Духобожск город стал. Шалить начали, — вот уж полгода.
— Да? — заинтересовался я. — Собственно, как шалят?
— От вокзала город, знаете ли, две версты и как к городу под'езжаешь надо проехать переулок, узенький такой, — два извозчика не раз'едутся, — вот там и того… душат.
— Ну? а если на извозчике?
— Раз и извозчика тю-тю! — и бородач провел рукой по шее. — И лошадь чуть не взяли.
— Что же розыск?
— Розыск? — он презрительно усмехнулся. — Им на самогонщиков облавы делать, а не с бандитами бороться. Тоже сказали!
Теперь настала моя очередь спрашивать.
— А вы что там, торгуете? — чересчур уж был он похож на провинциального купца.
— Торгую-с. На Соборной улице. Гастрономический магазин держу. Василенко моя фамилия. Да вот и домой приехали.
Поезд прокатил мимо невзрачной станции и остановился у водокачки,
— Непорядки! — ворчал мой попутчик. — Ишь, где остановились!
Взял саквояж. Пожал мне руку,
— До свиданья-с, мне еще по делу в товарную контору забежать.
Я вышел на улицу. Взял извозчика, положил ему на ноги все мое богатство, заключавшееся в одном чемодане, и велел ехать в гостиницу. Извозчик от'ехал от вокзального входа и остановился,
