Под вечер на заимке объявились два гостя. Один черный угольщик, точная копия тех двоих, что караулили пленников, а второй белобрысый парень с жеваным невыразительным лицом. Обычно таких просто не замечают, и здесь внешность его бросалась в глаза только из-за контраста с черными волосами и угольными глазами прочего мужичья.
Белобрысого подвели к ван Гарицу, и Золица гордо сообщила:
— Это Стан, мой жених и самый лучший пепельник на промыслах. Стан, погляди, ведь этот человек прирожденный пепельник, правда? Он еще нас обоих за пояс заткнет.
Стан скользнул рыбьим взглядом по лицу ван Гарица и произнес безо всякого энтузиазма:
— Ну, пепельник. А учить его не поздно? Время-то упущено.
— Учиться никогда не поздно, — убежденно объявила Золица. — А вообще, конечно, подождем, что дед скажет. Уж он-то знает лучше.
— И с чего вы решили, что я… этот самый пепельник? — поинтересовался Гариц, которому очень не нравилось, что его внешность обсуждают, словно конские стати на торгах.
— Так это же видно! Ну… вот у тебя дома зеркало есть? Ты в зеркало смотрелся когда-нибудь?
Это были два очень разных вопроса. Разумеется, зеркала в графском замке висели едва ли не в каждом парадном зале, ибо привозились из дальних стран и стоили дорого, но повешены они были так, чтобы его светлость даже случайно не отразился в них. Именно через зеркало наводится самая вредная порча, и вообще, смотреться в зеркало — грех, поскольку из-за стекла на тебя смотрит потусторонний мир. Даже во время учебы за границей ван Гариц избегал волшебных стекол, стараясь отвернуться и не глядеть. За внешностью господина обязаны следить слуги, а если сам господин хочет поглядеть на себя, у него есть придворный живописец, который с завидной регулярностью пишет графские парсуны.
Золица тем временем добыла из поясной сумки отполированное серебряное зеркальце и протянула его графу. Отворачиваться и не брать зеркало после собственного вопроса значило признаться в боязни, ван Гариц принял серебряный кругляш и едва ли не впервые в жизни принялся рассматривать свое лицо.
Что ж, придворный живописец был талантлив, внешность передана верно. Есть только одно отличие: с парадных портретов глядели черные глаза под соболиными бровями, а на самом деле глаза оказались серыми, и брови вовсе не такими черными, как старался представить портретист. И главное — ресницы: длинные, густые, словно у девушки, темно-пепельного цвета. Воину такие ресницы даже иметь неприлично, неудивительно, что художник решил немного подправить природу. А ведь было мерзавцу сказано: писать в полном соответствии с натурой. Значит, будет переписывать; потомки должны знать, каким был истинный образ владыки.
И все-таки ресницы… У деревенской девки они точь-в-точь такие же. Поневоле начнешь думать всякое. Уж не согрешил ли покойный папаня с кем-нибудь из местных красоток семнадцать лет назад, когда жег Огнёво, пытаясь выколотить недоимки? Потому и не смог ван Гариц повесить Золицу, что сердцем угадал в ней бастардочку, единородную сестру… А теперь новоявленная сестренка платит ему той же великодушной благодарностью, предлагая почетное место возле угольной ямы. Это было бы смешно, если бы не было серьезно.
Ван Гариц вернул девушке зеркальце и не сказал ничего. Отметил лишь про себя, что в других деревнях девки не носят с собой тяжелых серебряных зеркал. Богато живут огнёвцы, попросту кичливо, и взять с них можно много. Не зря он сюда приехал.
Под вечер Павий поднялся и выбрался на воздух. Старательно дышал, растирал грудь, пил старухины отвары, а выбрав минуту, шепнул Гарицу:
— К завтрему встану на ноги, и утечем. Тут деревня близко должна быть, не догонят…
К утру угар и впрямь отошел, Павий начал дышать полной грудью, хотя и хрипел напоказ, изображая калеку. А незадолго до полудня они бежали. Собственно говоря, побегом это назвать было стыдно, поскольку двое караульщиков позорнейшим образом упустили беглецов, а больше, как оказалось, их действительно никто не сторожил. Словно бы прогуливаясь, ван Гариц и Павий подошли к границе росчисти и шмыгнули в кусты. И никто не закричал сполох, никто не кинулся в погоню. Ван Гариц даже испытал нечто вроде разочарования, мужики и тут показали, что не воспринимают сеньора всерьез.
Росчисть, на которой поместили пленников, оказалась одной из ближайших к деревне и не слишком скрытной; оттуда вела хорошо пробитая тропа.
Еще одно доказательство глупости мужиков, сами они, никому не нужные, забрались в жуткую чащобу, а знатных пленников, которых будет искать вся страна, поместили около деревни, где их отыщут наверняка.
Самого графа предусмотрительная осторожность не покидала ни на секунду, так что, завидев деревню, он не выскочил на тропу и не кинулся к домам, скликая на помощь дружину. Беглецы продолжали пробираться крадучись, держась мест с густым подлеском, что и позволило остаться незамеченными.
Деревня была пуста. Ни ван Мурьена, ни единого солдата. Более того, часть жителей уже вернулась на родные пепелища; несколько мужиков растаскивали обугленные бревна от двух крайних домов, до которых таки достал лесной пожар, еще какие-то люди обходили остальные дома, видимо, подсчитывая убытки от постоя. И нигде никаких следов сражения, ничего, что указывало бы на гибель войска.
Вывод мог быть только один: дядюшка настолько перепугался разрастающегося пожара, что позорно бежал, а солдаты, разумеется, с готовностью последовали за ним. В такое было нетрудно поверить, об огнёвских палах рассказывали много чудес, и при виде пламени солдатами и впрямь могла овладеть паника, тем более что ни ван Гарица, ни младшего командира Павия в деревне в эту минуту не случилось.
Ван Гариц не стал тешить себя мыслью, как именно он поступит с трусами, для подобных размышлений найдется время потом, а сейчас нужно выбираться из неприятного положения. Рассчитывая быстро добраться к своим, они не путали следов, и всякий охотник легко отыщет их. Особенно, если у лесовиков есть собаки…
Деревню они обошли по большой дуге, причем часть пути пришлось пробираться местами, где два дня назад прошел пал, едва не погубивший их. Ван Гарицу раньше не доводилось бывать на свежих выгарях, и зрелище погибшего леса неприятно поразило его. По незнанию представлялось пустое место, засыпанное угольями и золой, нечто вроде невычищенного камина, раскинувшегося на день пути, но оказалось, что лес никуда не делся, он просто умер. Большие деревья остались стоять, они повалятся лишь через два-три года, когда подгниют корни. Подлесок частично сгорел, частично повалился, образовав мешанину стволов и сучьев. Оттого, что огонь проредил заросли, дорога не стала более проходимой, напротив, покосившиеся опаленные стволы сплелись столь причудливо, что между ними не прополз бы и хорек. Еловые лапы торчали во все стороны, на конце каждой лишенной хвои веточки сидел крошечный уголек, оставлявший черный штрих на лицах и руках незваных гостей. К тому времени, когда ван Гариц и Павий выдрались из горелых зарослей, они были разрисованы, словно маскарадные черти. Грязный пот стекал по лицам, комары и гнус кружили вокруг голов. Вот уж кого и пожар не берет!
Единственное, что могло теперь спасти эти места: мужицкий топор. Растаскивать завалы, недогоревшее пилить на дрова, пережигать в уголь, пусть даже хищнически, как нерадивые жители Пашинской пущи. И тогда лет через сорок на погорелом месте появится здоровый молодой лес.
Теперь, когда самое опасное было позади, ничто не мешало ван Гарицу строить планы в отношении мятежного селения. Вернуться с большим отрядом, да и на будущее держать в Огнёве постоянный гарнизон. Плюс к этому пригнать сотни две лесорубов: расчистить завалы и выгари, чтобы на два полета стрелы от ближайшего дома не росло ни кустика. Пусть первое время кабанят лес как хотят — плевать! Главное, что огнёвцы уже не смогут избавляться от пришельцев своим излюбленным способом. Пожаров здесь больше не будет никогда.
А если огнёвские строптивцы не вернутся в свои дома… хотя куда они денутся? Пусть две-три семьи, но вернутся. Вот их он поставит мастерами, десятниками над пашинскими рукосуями. Не наказывать, а напротив, возвысить. Тогда и остальные поползут из лесу. И останутся дикие огнёвские вольности только в сказках, над которыми не властен даже господин граф.
— Ваше сиятельство! — позвал сзади Павий. — Передохнуть бы…
Старый вахмистр и впрямь был нехорош. В пожаре ему досталось сильнее, чем Гарицу, как следует оправиться от угара он не успел, а теперь вынужден целый день то бежать, то продираться сквозь завалы, то ползти на четвереньках. Другой бы уже давно взмолился о пощаде, а то и просто упал бы без сил.
— Хорошо, — согласился Гариц. — Выбирай место для ночлега.
