Только тогда мы заметили белого — это был владелец хижины. По тому, как он нащупывал дорогу, было ясно, что он почти слеп. Он тут же сказал нам, что утром их очень напугал столб дыма на севере. Неужели опять «дикие индейцы»? Они приготовили пирогу, чтобы, вверившись Мете, спастись от нападения из льяносов. Мы поспешили их успокоить: это был дым нашего костра.
Ранчеро оказался радушным хозяином. Он занимался здесь сыроварением — делал известные в льяносах многослойные «ручные сыры», которые долго и тщательно мнут, раскатывают руками. Ранчеро принес нам целый такой сыр и с удовольствием согласился разделить с нами жаркое из его собственного поросенка. Он даже извлек со дна железной банки немного риса. Это было настоящее пиршество.
Мы пробыли на ранчо целых три дня. Обменяли нашего быка на пирогу. Наш четвероногий спутник уже освоился с влажными пастбищами на берегу Меты и познакомился со своими собратьями. Рана, нанесенная моим охотничьим ножом, затягивалась. Окрепнув, он утратил былую кротость и нетерпеливо отбросил мою руку, когда я погладил его широкие скулы. Мы с Педрито были ему уже не нужны. Позднее я узнал, что на следующий год бык один проделал весь обратный путь и вернулся на свое ранчо. Меня до сих пор преследует образ одинокого животного, бредущего по земле свирепых охотников куиба. Как, по каким приметам этот домашний бык отыскал дорогу назад?
На пироге по Мете
Педрито первым спрыгнул в пирогу — обыкновенный выдолбленный древесный ствол, который сразу же угрожающе накренился.
Уложив наши пожитки посередине, он сел ближе к носу и взял весло. Я устроился на корме с широкой деревянной лопатой: она служит рулем, когда нужно удерживать пирогу на стрежне. Прокричав нашим хозяевам прощальный привет, мы отчалили.
Три взмаха весла — и наше суденышко бесшумно заскользило навстречу солнцу. От одного берега до другого было около полукилометра. Русло засоряли стволы деревьев, снесенные во время дождей, и приходилось смотреть в оба.
И тут задул ветер. Как мы могли о нем забыть? Ведь мы с Педрито были уже достаточно опытными льянеро и знали, что во время сухого сезона около девяти часов утра поднимается северо-восточный ветер и дует до самого вечера с удивительной неизменностью. Пирога гудела, перелетая с волны на волну, — наше суденышко не было приспособлено для борьбы со встречным ветром.
Пирога почти совсем перестала двигаться вперед. За четверть часа, измучившись до предела, прошли каких-то двадцать метров!
Мы представляли себе это плавание вниз по течению совсем иначе: дней десять спокойного скольжения по реке, долгие тихие ночевки и благополучное прибытие в Пуэрто-Паэс. Там, как мы знали, раз в неделю приземляется почтовый самолет. Он доставит нас в Сан-Фернандо, откуда Педрито легко вернется в свой далекий Мантекаль, а я — в Каракас. Теперь наши надежды на быстрое возвращение из льяносов были явно под угрозой. При такой скорости хода нам предстояло пробыть на Мете до следующего сезона дождей.
О том, чтобы идти вдоль реки пешком, не могло быть и речи: через прибрежные заросли нам не пробраться, к тому же у нас не было вьючного быка. Оставалось единственное — плыть по реке ночью, когда ветер стихал.
В тот вечер луна поднялась часов в одиннадцать. Все было погружено в пирогу заранее, мы быстро сели на свои места и устремились в ночь.
Ночное плавание, несмотря на все его опасности, сразу же пришлось мне по душе. В темноте казалось, что мы двигаемся очень быстро: силуэт берега так и бежал назад.
Растянувшись на корме и удерживая тяжелую и длинную лопату посередине борозды, оставляемой пирогой, я не отрывал глаз от воды. Луна висела над рекой, как фонарь.
Править по-настоящему я и не пытался: пирога сама устремлялась туда, где течение было быстрее. Иногда она взлетала на вершину водяного холма, но тут же соскальзывала в углубление водоворота, который затягивал ее, кружил и потом выбрасывал дальше, как жалкую соломинку. Педрито стоял на коленях на носу и вглядывался в темноту. Я все время слышал его голос, повторявший один и тот же монотонный припев:
— Правее! Левее! Правее! Левее!..
Подчиняясь ему, я слегка шевелил веслом.
Злой дух, преследовавший нас, видимо, решил, что наше плавание проходит слишком спокойно. Он собрал со всех сторон ночные испарения, и вскоре тяжелое, густое облако заслонило от нас луну. Так продолжалось все десять ночей нашего плавания: едва луна показывалась над кронами деревьев и освещала реку, неизвестно откуда появлялось облако. Весь небосвод был чистым и ясным, и только между нами и луной висело это единственное облако.
Нам пришлось смириться и продолжать плавание в почти полной темноте, приблизительно определяя направление по неясным очертаниям берега. Мы старались держаться середины реки, зная по опыту, что здесь препятствий встречается меньше.
Дно пироги часто со скрежетом цеплялось за каменные отмели или толстые корни опрокинутых деревьев. Пирога кренилась, и мы с трудом переводили дыхание, когда она вновь обретала шаткое равновесие.
Однажды ночью наше внимание привлекло непонятное журчание. Оно раздавалось ниже по течению. Педрито почти лежал на носу, чтобы вовремя предупредить меня об опасности. Звук приближался. Вот он совсем рядом, сбоку. Огромный кайман, повернувшись головой навстречу течению, широко разевал пасть; поток воды чистил ему зубы и щекотал глотку, да какую! Я мог бы засунуть в нее рулевое весло! Казалось, кайман стремительно плывет против течения; на самом же деле он только держался на месте, а нас неудержимо несло вниз по реке.
На шестую ночь плавания пирога с разгона врезалась в какие-то заросли; ветви яростно хлестнули по лицу, и мы остановились.
Сколько ни кружили мы, держась берега, так и не смогли найти протоку, что привела нас в это закрытое озеро. Берегов, как таковых, здесь не оказалось.
Педрито погрузил весло в воду; она закрыла половину лопасти.
— Мы на мели, доктор!
— Я пойду посмотрю, что там, — сказал я, вылезая из пироги. — Река должна быть недалеко. Может быть, нам удастся протащить пирогу через заросли, если они не очень густые.
— Хорошо бы так, доктор, — отозвался он. — Только эти реки очень уж опасны, даже когда кажется, что знаешь их, как свои пять пальцев. Не зря говорят: в море и моряки тонут. Пойду ка и я с вами.
Луч электрического фонарика запрыгал по кустам, обежал стену зарослей, сжимавших нас со всех сторон, и уткнулся в темную воду возле пироги. Когда он погас, мрак показался нам еще непрогляднее.
В конце концов мы убедились, что нам не выбраться отсюда, пока не рассветет или луна не соблаговолит выглянуть из-за туч. Мы повернули назад, но, увы, ни пироги, ни даже маленького озерца, где она осталась, мы не нашли. Решили ждать: в темноте можно было споткнуться о каймана или разбудить анаконду, висящую на ветвях, может быть прямо над нашими головами. Такие затопленные подлески — идеальное место для водяных удавов.
Простоять несколько часов в теплой воде, когда воздух удушливо жарок, не так уж страшно. Нам оставалось ожидать только нападения комаров. Комариный концерт начался без промедления. Одинокий писк скоро перешел в звон, гул, многоголосую симфонию, раздававшуюся отовсюду: из кустов, с вершин деревьев, от воды.
Я вздумал опереться спиной о ствол дерева, но скоро почувствовал укусы еще более жгучие, чем уколы комаров. Оказалось, дерево кишит муравьями, укрывшимися здесь от наводнения; они ни с кем не желали делить свое убежище. Я отшатнулся от ствола, но было поздно: муравьи облепили меня, забрались под рубашку и кусали немилосердно куда попало.
Время тянулось медленно. Лес безмолвствовал; вода между деревьями струилась совершенно бесшумно; не раздавалось ни единого голоса, ни шума крыльев ночной птицы.
Тяжелые тучи вереницей скользили по небу, на востоке то и дело вспыхивали зарницы, но гроза так и не разразилась.
По мере того как светало, перед нами представал пейзаж, совсем не похожий на тот, что мерещился в темноте. Таинственный огромный лес с цепью озер, с зарослями и черными тоннелями — при свете солнца все это исчезло. Осталось только болото, образовавшееся при слиянии Меты с левым притоком. Боковая струя увлекла нас в теплую заводь с несколькими чахлыми деревьями. Наша пирога оказалась всего в нескольких метрах от нас.
К счастью, тот самый дух, который все время расставлял нам ловушки и преграды, в то утро оказался, видимо, в хорошем настроении. Едва мы выбрались на нашу водную дорогу, как за поворотом реки перед нами возникло какое-то розовое, волшебное виденье. Весь правый берег был покрыт словно живыми цветами. Те, кто видел, как стаи фламинго взлетают в утреннее небо, поймут мое сравнение. Но это была не стая розовых фламинго или красных ибисов, а стоянка индейцев аморуа.
