попыхивая трубкой. — Значит, так тому и быть.
Ржевский привел французского лейтенанта к Агнесе. Лоб пленника был перевязан, но глаза по — прежнему веселы.
— Сударыня, теперь он ваш!
— Спасибо, сударь. Одолжите, пожалуйста, мне свой пистолет.
— Может, сразу два? Чтоб уж наверняка.
— Поручик, прекратите!
— Не понимаю, за что вы его так невзлюбили?
— Это та самая переодетая гувернантка, я вам рассказывала.
— Ба! Сражен наповал!
Ржевский подал ей пистолет.
— Погибнуть от женской руки — счастье для француза, — сказал он пленнику. — Не правда ли, месье? Парлэ ву рюс?
Француз слегка побледнел. Его взгляд заметался между Ржевским и молодой дворянкой.
— Што она будет с меня делать? — выговорил он по — русски.
— О-о, как вы скверно выражаетесь. Немудрено, что вы могли научить ее только всяким пакостям.
— Я учить? Кого?
— Молитесь, горничная. — Ржевский потуже затянул узлы на его связанных за спиной руках. — Вас узнали.
— Это не я. Сэ нё жё!
— Вы! И будьте любезны говорить по — русски. Гундосить будете на том свете.
— Сам лапоть щи хлебать! — огрызнулся француз.
— А-ну, молчать, парижский осел! — рявкнул Ржевский.
— Я не мочь быть паришский осел! Я народился в Марселе.
— А умрешь в Тмутаракани!
Ржевский, выхватив нож, свободной рукой подцепил француза за штаны.
— Одно движение — и ты евнух!
— Позвольте мне умереть мужчиной, — посинел от ужаса несчастный.
— Тогда не дергайся, — сказал Ржевский, срезая ему пуговицы. — От судьбы не убежишь, а от Агнесы и подавно.
Молодая дворянка раздула ноздри, как кобылица.
— Благодарю, поручик, — сурово произнесла она и, взяв француза за локоть, повела его по тропинке в чащу.
Пленник шел, понурив голову и придерживая спадающие штаны.
Вскоре они исчезли за деревьями.
Ржевский присел на пенек перемотать портянки. Подошел Давыдов с трубкой в зубах.
— Ну что?
— Увела. Сейчас прихлопнет.
И только он это сказал, как в отдалении прогремел выстрел! В листве деревьев испуганно закричали птицы.
— Готов, — по — будничному сказал Ржевский. — Моя ученица не промахнется.
Прошло еще минут пять, а Агнеса все не возвращалась.
— Что — то тут не так, — нахмурился Ржевский.
— Наверно, рука дрогнула, — сказал Давыдов, выбивая погасшую трубку об сапог. — Не так — то это просто человека убить.
— Давай посмотрим.
Они быстро пошли по тропинке.
И тут им навстречу показалась Агнеса, под руку с живым и невредимым французом.
— Простите, Денис Васильевич, я передумала, — виновато улыбнулась девушка и, посмотрев на поручика, добавила: — Мы объяснились с Мишелем. Он хороший!
— Да-а, — протянул Ржевский, — видно, зря я ему пуговицы — то срезал…
— При чем здесь пуговицы? Поймите, он не такой, как другие…
— Кто ж тогда пальнул?
— Ох, вы не представляете! На нас выбежал дикий кабан. Я сразу выстрелила, как вы учили, но не попала.
— А я бы этого кабана хлопнул за милую душу, — сказал Ржевский, с неприязнью глядя на француза. — Жаль, не пошли вам впрок мои уроки.
— Я устала воевать, поручик…
К вечеру Ржевский крепко напился и все твердил друзьям, мотая головой:
— Она же хотела его убить. И вдруг такой пассаж!
— Бедняга, что ты понимаешь в женском коварстве… — вздохнул Лебедев — Кобылин.
— Я знаю женщин, как свои портянки!
— Неужто ты до сих пор не понял, что Агнеса и не собиралась никого убивать?
— Да у нее глаза горели как у кошки!
— Вот именно, от дикой страсти. И ей нужен был предлог, чтобы уединиться с пленником.
— Три тысячи чертей! Да я его… по морде и к барьеру!
— Не горячись, братец, — сказал Давыдов. — Что проку с раненного француза и капризной барышни? Ты вспомни, сколько мы сегодня отбили фуража!
На следующий день ахтырцы прощались с Агнесой Харитоновной и ее крепостными девушками, отправлявшимися на двух колясках к ее тетушке, в Пензу. Молодая дворянка ехала со своим французским лейтенантом, которому Давыдов даровал свободу под обещание никогда впредь не драться против России.
Перед тем, как сесть в двуколку, Агнеса всем улыбалась, позволяла офицерам целовать себе ручку, а рядовым гусарам — своих крепостных девушек. Наконец, чмокнув Дениса Давыдова в бакенбарды, она подошла к Ржевскому.
— Прощайте, поручик. Я никогда вас не забуду.
— Я тоже, — буркнул Ржевский. — Ни вас, ни вашего бесценного француза.
На ее губах расцвела улыбка.
— Поймите, это был мой первый учитель.
— Как не понять. Когда я был мальчишкой, я тоже был не промах. Но мне не пришло в голову жениться на первой попавшейся…
— Прачке? — рассмеялась она.
— Служанке.
— Я почти угадала. А Мишель все — таки из буржуа.
— Agnes, mon ange, идешь ли ты? — донеслось из коляски.
Она протянула ему руку.
— Вспоминайте хоть иногда.
— Стало быть, навоевались, Агнеса Харитоновна?
— Лучше на перепелок охотиться, чем на людей.
— Я полагал, у нас с вами любовь-с, — пожурил Ржевский, поцеловав ей руку.
— Вы просто душка! Не вините меня, пожалуйста. Пусть Мишель мой первый учитель, зато вы мой первый мужчина.
— А я всегда первый!
— До свидания, хвастунишка!
Она села в двуколку, и лошади тронулись в путь.
— Из Агнесы выйдет хоть куда мадам, — буркнул Ржевский, глядя вслед удалявшейся коляске.
— Не печалься, братец, — сказал Давыдов, набивая трубку табаком. — Туда им и дорога — от греха подальше. Не женское это дело — война.
Лебедев — Кобылин обнял своих друзей за плечи:
— Пошли — ка, братцы, водку пить. Она нам никогда не изменит!
Глава 23. Неприятный сюрприз
9 июля Барклай со своей армией пришел в Витебск, расположившись лагерем. Он хотел дождаться здесь Багратиона, чтобы обсудить некоторые неразборчивые выражения из адресованных ему пылким генералом писем. От русской грамматики с грузинским почерком у Барклая рябило в глазах, а его штабные писари подозрительно конфузились и запинались, когда он просил помочь ему с переводом.
На четвертые сутки томительного ожидания от Багратиона примчался курьером князь Меншиков, сообщивший о том, что 2‑й армии не удалось пробиться через Могилев, и Багратион вынужден идти с дышащим ему в спину Даву на Смоленск.
Тем временем из ближнего леса внезапно показался Наполеон Бонапарт во главе своей Старой гвардии.
Барклай, понимая, что в одиночку ему Наполеона не одолеть, велел жечь костры и напускать побольше дыма.
Наполеон, подумав, что русские собрались плотно поужинать перед решающей битвой, сообщил приближенным, что завтра даст генеральное сражение, и безмятежно заснул в своей палатке.
Наутро ему доложили, что под покровом ночи русская армия тихо снялась с места и ушла в неизвестном направлении. Надежды французского императора на новый Аустерлиц развеялись, словно дым.
Заняв 14 июля Витебск, Наполеон устало швырнул саблю на землю и заявил своим маршалам:
— Первая русская
