приложу. Наверное, придется работать с цыганами. Это, конечно, наихудший вариант, но выбирать нам особо не из чего. Возьми образцы тканей, пару перчаток и потолкайся на рынке, присмотрись там, не торопись. И возьми кого-нибудь с собой.
Буратино так и сделал. Он взял с собой кусочки тканей, перчатки и Рокко Чеснока. Они пришли на рынок, и, пока Пиноккио осматривался, Рокко донимал его вопросами:
— Ну? Какая у нас на сегодня задача?
— Найти барыг и сбыть товар. Вот и вся задача на сегодня.
— А чего их искать? Вон они топятся. — Чеснок указал на группу цыган.
— Ты считаешь, что мы с ними договоримся?
— Без базара, если их цена устроит. Но жадные они! Хуже нету! Они даже еврею-старьёвщику фору дадут по жадности. Торговаться будут за каждые полсольдо. Будут визжать, плакать, кататься по земле, божиться всеми богами, какие им известны, и посыпать голову пеплом. Попомни мои слова, мы с ними наплачемся.
— А другие барыги есть?
— Может, и есть, но я их не знаю.
— Значит, говоришь, трудно будет? — задумчиво говорил Буратино, рассматривая цыганок.
— Ой, как трудно, — подтвердил Рокко, — мало того, что они гориться будут, да детей своих сопливых нам в нос тыкать, так будут пытаться и обсчитать и обокрасть. Глаз за ними нужен орлиный.
— Да, — подвёл итог Буратино, глядя на пёструю толпу женщин, — чувствую дело будет непростое, но всё равно надо его делать. А кто из них торговка самая знатная?
— Вон, видишь, — Рокко указал рукой, — жаба страшная с тремя подбородками и усами, она самая крутая у них, самая деньжистая.
— Это которая беременная? — спросил Пиноккио.
— Если она и беременная, то уже года три как минимум. Я её сколько помню, столько у неё это брюхо и висит. Ты спроси лучше, как её зовут?
— Ну и как?
— Аграфена, прости меня Господи, обсмеёшься имечко.
— Ты бы на закон Божий ходил бы почаще, ещё и не таких имён наслушался. Эти древние граждане такие имена друг другу давали, что их или не выговоришь, или обхохочешься.
— Расскажи, страсть как люблю про имена, — оживился Рокко.
— Сначала работа, а потом будем над именами хохотать, — сказал Буратино и направился к цыганке.
Остановившись от неё невдалеке, наш герой некоторое время рассматривал эту колоритную женщину, восхищаясь её габаритами и голосом, с которым она легко могла исполнять в опере арии басов. Насладившись зрелищем и навосхищавшись басом, парень, наконец, обратился к ней:
— Здравствуйте, синьора Аграфена.
— Здравствуй, сердце золотое, — с ленцой отвечала цыганка, даже не поглядев в его сторону. В данный момент она ковырялась в винограде и её больше ничего не интересовало, но профессионализм женщины был настолько высок, что она чисто машинально продолжала: — Позолоти ручку, аметистовый, что было, что будет скажу, — тут она сделала паузу, отправляя виноградину в рот, и продолжила: — о невесте расскажу, о кареглазой с грудями полными, кожей белой.
Буратино опешил, первые несколько секунд он не мог произнести ни слова. Его словно парализовало, мальчик стоял, широко открыв глаза, глядел на жирный тройной подбородок и поросшую редкими, но очень чёрными волосами верхнюю губу женщины. У него в голове колоколом звенела одна мысль: «Откуда эта женщина знает по кареглазку?».
— Ну, так что, бриллиантовый, соломы тебе маковой или гашиша? — спросила цыганка.
Буратино, ещё находясь в полусознании, промямлил:
— Перчаточки не нужны?
Это было всё, на что он был способен в данную минуту.
— А, ну, покажи, ласковый, — проявила интерес барыга, и Буратино отдал ей перчатки.
Цыганка взяла их, повертела в руках, и небрежно бросила:
— Дрянь перчатки, дешёвка. Дам тебе полсольдо или гашишу порцию.
Но Буратино уже почти пришёл в себя и по глазам женщины понял, что перчатки не дрянь, и он сказал ей:
— Пять сольдо за пару, у меня их больше двадцати.
— Э-э, бриллиантовый, — прищурилась цыганка, — да ты, видно, вор!
— Конечно, вор, — сказал Буратино, — а кто к тебе, к барыге, ещё прийти может? Ведь только и занимаешься скупкой краденного.
— Ой, поглядите на него, — заголосила Аграфена, и это было, очевидно, условный сигнал.
Тут же все остальные цыганки, как пираньи, бросились на мальчишку и начали его дёргать, щипать, говорить ему в уши, в общем, цыгане работали. Буратино растерялся в этом хаосе, он видел, как Аграфена отдала ему обратно перчатки со словами: «Дрянь, полсольдо стоят». И тут же ещё одна цыганка выхватила у него перчатки обратно со словами: «Дай погляжу». А все остальные продолжали дёргать мальчика и галдеть. А перчатки начали кочевать из одних цыганских рук в другие. Буратино понял, что сейчас распрощается с перчатками, и, схватив одну из цыганок за локоть, произнёс:
— А, ну, отдай перчатки!
— Какие перчатки, яхонтовый? — возмутилась та. — Нет у меня никаких перчаток.
— А где же они? — спросил Буратино.
— А я почём знаю. Нету, хоть обыщи.
— Ты чего на неё накинулся, — дернула его за волосы другая цыганка, — а, ну, отстань от неё, а то сейчас полицию позовём.
— Сам либо потерял, а теперь к нам пристаёт, — орала третья.
Буратино понял, что перчаток он, наверное, больше не увидит, но он не напрасно взял с собой Чеснока. Рокко Чеснок, рождённый в порту, чуть ли не на пирсе, знал цыган с детства, он внимательно наблюдал со стороны эту картину, усмехался, видя растерянность Пиноккио, и до поры не вмешивался. Он вмешался только тогда, когда от стаи цыган оторвалась одна из них и, отойдя в сторону, стала прятать что-то под юбку. Он, не торопясь, догнал уходившую с рынка женщину и начал разговор с хорошего удара по почкам.
— Ох, — остолбенела цыганка от приступа боли.
А Рокко, не стесняясь ходивших вокруг людей, залез к ней под юбку со словами:
— А что это у тебя там?
Цыганка, пребывавшая в шоке то ли от боли, то ли от такой наглости, не сопротивлялась и Рокко победно достал из-под юбки женщины пару перчаток.
— Где-то я такие уже видел, — улыбаясь, сказал он, глядя на цыганку, — кажется, у моего приятеля, который беседует с твоими подругами, были такие же.
Тут цыганка пришла в себя и заорала, что называется, благим матом:
