страшный продукт, который употребляют люди.
— А почему вас, мой юный друг, волнует эта проблема? В вашем возрасте вас должны волновать иные вопросы.
— Меня, конечно, интересуют другие вопросы. Например, как весной оттаивают лягушки, которые зимой похожи на куски льда?
— Любопытный вопрос, — согласился учёный и тут же вскочил со стула и забегал по комнате, — наилюбопытнейший вопрос, интереснейший.
— И можно ли так заморозить и разморозить крысу?
— А человека? — подхватил учёный. — Это же надо, что за вопрос! Это не вопрос даже, а целая проблема. А эти идиоты-биологи годами занимаются какой-то дурацкой нервной системой дождевого червя и пишут об этих червях целые библиотеки. А как размораживаются лягушки весной⁈ Ай да умница, молодой человек! Вы знаете, мой юный друг, а ведь умение поставить перед собой вопрос — это уже половина решения проблемы. Вы меня радуете. У вас острый ум, а острый ум — первый признак таланта.
«Какой же ты нудный, дядя, — подумал Буратино и отставил от себя подальше плошку с кофе, — чёрт меня дёрнул ляпнуть про этих лягушек».
— Вы знаете, — продолжал учёный, — любопытство и лень есть две слагаемые прогресса. Дарвин утверждает, что человек произошёл от приматов. И я, глядя на некоторых людей, вынужден с ним соглашаться… Это я к чему? Ах, да. Так вот, тот самый пресловутый Дарвин говорит, что труд сделал из обезьяны человека. А я заявляю, что если человек и произошёл от обезьяны, в чём лично я не уверен, то человеком его сделал не труд, а лень. Да-да, банальная, заурядная лень с большой долей примеси любопытства.
— Вот и мне очень любопытно, как устроен аппарат по выделению спирта? — опять умудрился вставить Буратино.
— Ну, это элементарно, — сказал учёный без энтузиазма.
Он готов был уже опять вспомнить Дарвина и обезьяну, но на сей раз Пиноккио был настроен решительно:
— А как элементарно он устроен?
— Ну, вы ведь, наверное, знаете, что испражнения бактерий, то есть спирт лёгок и летуч. А значит, при малейшем повышении температуры спиртсодержащего раствора он будет выделяться в виде спиртового пара. Дальше элементарная конденсация, и вот он, спирт, готов. Всё просто. А зачем вам это нужно?
— Видите ли, — грустно сказал Пиноккио, — у меня папа пьющий.
— Ох, простите мою нетактичность, мой юный пытливый ум. Наверное, это для вас целая трагедия.
— Да, но я уже начинаю к этому привыкать. Мой папа действительно сильно пьёт, и каждое утро он неважно себя чувствует.
— Ах, какое горе, — всплеснул руками синьор учёный, — как я вас понимаю, наш дворник тоже пьющий. Такой он, когда пьяный, дуролом, простите меня за выражение, недавно забор сломал.
— К тому же мы не очень-то богатые люди, поэтому папа пьёт всякую гадость.
— Это вы о нём говорили, имея в виду стеклоочиститель?
— О нём, — сказал Буратино и тяжело вздохнул, — о нём и о его дружках.
— О, как это прискорбно! — продолжал соболезновать Фарелли.
— К тому же он у меня ещё и инвалид. И здоровье у него очень хлипкое. Поэтому я решил сделать аппарат и производить продукт для домашнего пользования. Это даст мне возможность следить за качеством продукта и сэкономить немного денег на учёбу.
— Какой вы заботливый сын и какой вы дальновидный юноша, — восхитился Дуремар.
— Поэтому я прошу вас, профессор, если у вас, конечно, будет для этого время, начертите мне, пожалуйста, конструкцию аппарата и, по возможности, распишите технологию.
— Конечно, о чём разговор. Только, знаете, я ведь не прикладник, я теоретик.
— Простите, — не понял Буратино, — вы не кто?
— Не прикладник, то есть я не занимаюсь прикладной наукой и практическими вопросами, — пояснил учёный, — аппарат я вам нарисую уже завтра, здесь ничего сложного. А вот с технологиями придётся повозиться недельку.
— Недельку? — спросил Пиноккио, обрадованный таким коротким сроком.
— И не меньше, дружище, не меньше. Вы ведь хотите серьёзное исследование и качественный продукт, а не пойло тётки Джульетты.
— Неделя меня устроит.
— Вот и отлично, сегодня же займусь вашим вопросом.
— Кстати, профессор, если у вас возникнут какие-нибудь затраты, будьте любезны сообщить мне о них.
— Это вы о чём? — не понял Дуремар.
— Я имею ввиду затраты, — пояснил Буратино, — денежные, естественно.
— Вы хотите меня обидеть?
— Нисколько, просто я не хочу вас затруднять.
— Да нет, мой юный друг, вы хотите меня обидеть.
— Нет, не хочу.
— Да нет, хотите, или вы не знаете, что настоящего учёного интересует презренный металл только как носитель определённой молекулярной массы.
Так препираясь, они дошли до двери. И уже на пороге Буратино спросил:
— Кстати, насчёт кнопки электрического звонка, когда к вам прислать подопытных?
— Завтра, ближе к вечеру.
— Хорошо, пришлю парочку, если смогу, то больше. Только обязательно снимите надпись, а то моих друзей она будет смущать, уж больно череп там страшный.
— Обязательно сниму. Всего хорошего, мой юный друг.
— До свидания, профессор.
Так они и расстались. И Буратино побежал домой. И прибежал туда. Находясь всё ещё под впечатлением, которое произвёл на него синьор Фарелли, Пиноккио молча уселся на кровать, вспоминая нюансы разговора с учёным.
— Что? Опять не получилось? — спросил Говорящий Сверчок.
— Нет, всё получилось, — отвечал Буратино задумчиво, — всё получилось даже лучше, чем я предполагал. Через неделю он даст нам чертёж аппарата и технологический паспорт.
— Ай да молодец, — похвалил Говорящий Сверчок, — а сколько он за это с тебя просит?
— Нисколько, он оказался очень интересным, хотя и чуть-чуть нудным человеком. Напоил меня кофе, приготовленным по рецепту нигерийского племени змееедов, и сказал, что настоящего учёного деньги не интересуют.
— Вот видишь, а ты обзывал его интеллигентом, — упрекнул Буратино Говорящий Сверчок.
— Я заблуждался. Признаюсь. Синьор Фарелли обещал меня угостить бульоном из бананов и суматрского таракана-прыгуна.
— Это, наверное, вкусно, — заметил Говорящий Сверчок.
— По-моему, гадость, — поморщился Буратино.
— Ты ничего не смыслишь в деликатесах. Я бы вот никогда бы не отказался от жирного и пузатого таракана-прыгуна с Суматры, даже если б он был без бульона.
— Вы, синьор Говорящий Сверчок, — морщился Буратино, — мне такие гадости не говорите, а то мне плохо будет.
