расширившихся глаз черноволосого переметнулся к нижней части туловища Падхара. Беловолосый ткнул спутника ногой под столом. Тот схватил полупустую чашку, отпил глоток и отвернулся.
— Но… — замялся беловолосый. — Неужели совсем-совсем?
— Совсем-совсем. Но мне нравится смотреть на красоту. А этих женщин, — евнух обвел зал глазами, — всех до единой, я уже видел. И даже плотно щупал.
Падхар захихикал, подтащил кувшин и наплескал себе вина.
— Хоть в руках подержать, если ничего другого не остается? — хмыкнул черноволосый, стрельнув ехидно-жалостливым взглядом на Падхара.
— Не совсем так, — не обиделся пьяненький евнух на его тон. — Каждая из них прошла через мои руки. Я ведь королевский евнух. Выбираю служанок и наложниц для гарема. Вот где сад совершенной красоты. А те, что танцуют перед вами — брак. Те, кто из-за своих недостатков не смог попасть на Лунный остров.
Чужаки обменялись быстрыми многозначительными взглядами, но это ускользнуло от внимания Падхара.
— Брак?! — воздел брови черноволосый. — А она?
Падхар вскинул голову, глядя на помост.
— Танкри… Хороша, не спорю. Но и она с изъяном. На левом бедре, под ягодицей, большое родимое пятно. Черное, волосатое. Бе-х!
Падхар дернул губами, ухватил кувшин и наполнил чашу. Одной рукой вылил вино в рот, а другой прижал к груди пустой кувшин. Блаженно улыбнувшись, побаюкал его.
— Вино-винишко! Вот радость, что доступна мне в полной мере. Старея, оно становится привлекательнее. В отличие от женщин.
Беловолосый широко улыбнулся, взял другой кувшин, наполнил чашу евнуха и свою.
— За вино! Чтобы его было в достатке и в горе, и в радости!
Эти чужеземцы оказались чудесными людьми! Щедрыми, веселыми и обходительными. Вскоре толстячка развезло не на шутку. Он утирал пот с круглого лица вышитым рукавом, и, перемежая речь вздохами, вещал сотрапезникам о своей тяжелой доле.
— Они ж ненасытные! Жад-ны-е и про…ик…жорливые, как… морские тигры! А как они друг на друга охотятся! Жрут друг друга! — Падхар хихикнул с видимым удовольствием. — Мне очень нравится за ними наблюдать! Да и что им еще делать, в неволе-то? Но я, я-то к ним всей душой! А они… они… всё жалуются, жалуются…
Беловолосый сочувственно кивал, продолжая регулярно подливать вино в чашу евнуха.
— Кто жалуется-то? — стремясь уловить смысл словоизлияний евнуха, не выдержал черноволосый.
— Ну как кто… — Падхар протянул руку к вновь наполненной чаше, моргнул, фокусируя взгляд.
После некоторых усилий и неверных движений руками, евнуху, наконец, удалось подхватить чашу. Он припал к ней губами, вино потекло по щекам, закапало на хламиду.
— Как — кто? — продолжил Падхар. — Жёны, наложницы. Их там стая. Целая стая. Красивых, хищных, опасных… Тигры. Морские тигры.
Северяне насмешливо переглянулись. Рыбоглазый улыбнулся, черноволосый хохотнул.
— Да уж, нелегко владыке приходится.
Чем дальше, тем с большим трудом евнуху удавалось подыскивать подходящие слова северного языка. В конце концов дусан-дадарская речь взяла верх, и Падхар, отяжелевший от выпивки и еды, распластался на широкой скамье, почти утонув в цветных подушках. Но словесный поток всё не иссякал. Уже находясь в полусне, уютно съежившись и подложив кулаки под обвисшие щёки, евнух продолжал бормотать и похихикивать.
Беловолосый поискал взглядом слугу, обслуживающего их стол. Но в мельтешении посетителей, танцовщиц и юркой прислуги в одинаковых полосатых передниках его трудно было заметить. Тогда северянин сделал так, как делал Падхар, требуя принести полный кувшин — привстал и подергал за висящий над столом толстый красный шнур. Где-то в недрах Устричного дома зазвенел колокольчик, и на зов примчался слуга. Склонился перед гостями, вопросительно заглядывая в лица.
— Ты меня понимаешь? Я хочу написать письмо, — северянин сложил пальцы щепотью и поводил ими над столом. — Понимаешь? Ты говоришь на моём языке?
Слуга заулыбался, залепетал что-то, кивая, и убежал. Он вернулся совсем скоро, неся поднос с письменными принадлежностями. Следом за ним шла женщина, закутанная в покрывало.
Поставив поднос на стол, слуга сказал женщине несколько слов. Она ответила, опустилась на скамью напротив черноволосого и отбросила покрывало с лица. Северяне удивлённо переглянулись.
— Что писать? — глядя на сидящих за столом мужчин, спросила Танкри на всеобщем языке Маверранума. Разгладив перед собой желтоватый, с белесыми прожилками лист бумаги, она прижала его края каменными брусочками и взяла в руку тонкую кисть.
— Вы северянка? — удивился беловолосый.
— Я родилась в Мескине, — без особой приветливости ответила танцовщица. — Так что и кому писать?
— Письмо ему, — беловолосый указал взглядом на спящего Падхара.
Танкри, неприязненно прищурившись, покосилась на евнуха. Губы северянина тронула улыбка при воспоминании о том, как отзывался об этой женщине Падхар.
— Напишите господину Падхару, что глава торгового дома Гилэстэл Хэлкериес из Маверранума и его помощник Астид Локйонд польщены вниманием и благодарят за приятное времяпровождение. Еще напишите, что у меня для него есть деловое предложение. И я хотел бы встретиться с ним еще раз, чтобы всё обсудить. Написать нужно с должным уважением и почтительностью.
— С каких это пор маверранумские купцы торгуют людьми? — Танкри одарила презрительным взглядом мужчин перед собой, мазнув, тем не менее, кистью в неглубокой чернильнице.
Тонкая кисть заплясала по бумаге, оставляя после себя витиеватый черный след. Черноволосый спутник Гилэстэла с интересом смотрел, как Танкри, ведя строки снизу вверх и справа налево, вычерчивает замысловатые значки.
— Почему вы решили, что я торгую людьми? — спросил Гилэстэл, когда Танкри закончила писать и аккуратно положила кисть на подставку.
— А какие ещё дела могут быть с королевским евнухом? — подув на бумагу, чтобы чернила быстрее высохли, ответила танцовщица.
— Вы, как я вижу, злы на него? — сочувственно взглянул на неё северянин.
— Нисколько, — пожала та плечами. — Что толку злиться на солнце в жару или на дождь в холодный сезон? Надо им противостоять и защищаться. Я его презираю. Но и благодарна ему.
— Так благодарны или презираете? — поднял брови спутник Гилэстэла.
Танкри взглянула в его насмешливые серые глаза.
— Всё вместе.
— Не поясните ли?
— Останови панжавар Падхар на мне свой выбор шестнадцать лет назад, я сейчас жила бы подобно женщинам в гареме Дербетана — в тоске и одиночестве. Меня продали сюда, в Устричный дом, где меня знают и восхищаются, как красивой женщиной и одной из лучших танцовщиц Дусан-Дадара. По мне, это намного лучше, чем вянуть в затхлом цветнике повелителя.
Гилэстэл с интересом смотрел на Танкри, сложив пальца под подбородком.
— Но вы, тем не менее, всего лишь рабыня. Вы не распоряжаетесь собой.
— И что с того? — дёрнула танцовщица плечом.
— Хотите, я куплю вам свободу? — вдруг спросил Гилэстэл.
— Нет, — спокойно ответила она, не удивившись и не обрадовавшись неожиданному предложению.
— Нет? — озадачился Гилэстэл.
Астид тоже недоверчиво уставился на рабыню.
— Нет, — в её глазах появилась
