входило подготовить избранницу, объяснить правила, доставить её вечером в покои повелителя, а утром вернуть в гарем. Иные бедняжки ждали своей удачи годами. Но встречались и те, кто пытался брать судьбу в свои руки.
Падхар внимательно читал доклад о том, каким образом прошедшей ночью наложница Унаат доставила повелителю истинную радость и наслаждение. Женские голоса у дверей, неприлично громкие, заставили его поморщиться. Промелькнула мысль о том, что эти звуки более подходят вчерашнему трактиру, нежели величественной обстановке дворца. Падхар отложил бумагу.
— Сеймё! Что там за шум?
Слуга, приоткрыв дверь, протиснулся в комнату.
— Что там такое? Опят служанки повздорили? Утихомирь их.
— Нет, панжавар Падхар, — Сеймё недоуменно развел руками. — Не служанки. Это… это претендентки на ночь повелителя.
— Претендентки? — изумился Падхар, поднимаясь из-за стола. — Их что, две?
Сеймё пожал плечами.
— Пригласи обеих.
В комнату, чуть не столкнувшись в проеме, ворвались две наложницы с взволнованными лицами. За ними, склонившись в поклонах, втиснулись их служанки. Одну из наложниц, как помнил Падхар, звали Мунжен. Она жила в гареме уже лет пять, и до сих пор еще ни разу не была выбрана жрецами. Имя второй Падхар забыл, но знал, что не прошло еще и полугода с её появления на Лунном острове.
— Панжавар Падхар, — почтительно начала Мунжен, протягивая ему лоскуток шелка с оттиском цветка.
Но вторая наложница, оттолкнув её руку, сунула Падхару такой же лоскут.
— Сегодня я должна идти к повелителю! Вот моя печать!
— Она лжет! — воскликнула Мунжен. — Я получила его в храме. А где она свой взяла?
— Это ты врешь, старуха! — взвизгнула вторая.
Падхар внезапно вспомнил её имя — Далира. Потер пальцами глаза, размышляя о том, где эта дерзкая девчонка раздобыла печать избранницы. О том, что сегодня к повелителю должна идти именно Мунжен, Падхар, конечно, знал. Не зря еженедельно им посылалась коробка отборных засахаренных слив второму помощнику настоятеля храма. Именно во избежание подобных «сюрпризов» главному евнуху гарема полагалось знать всё.
— Дайте сюда свои метки, — Падхар протянул ладони, и принялся рассматривать опустившиеся в них кусочки шелка.
Лоскут Мунжен был новым, края аккуратно обрезаны, и печать выглядела ярче и четче. Клочок, протянутый Далирой, был едва заметно меньше, обтрепавшиеся края явно подравнивали, и печать выглядела расплывшейся и более тусклой.
— Вернитесь в свои покои, — строго глянув на женщин, распорядился евнух.
— Так кто пойдет к повелителю? — с дрожью в голосе спросила Мунжен.
— Да, кто пойдет? — вздернула голову Далира.
— Та, которой положено! — повысил голос Падхар, и перевел взгляд на служанок. — Проводите своих хозяек в покои!
Мунжен покорно покинула комнату. Далира же продолжала стоять перед Падхаром.
— Это должна быть я, — сверля евнуха карими глазами, сказала девушка.
— Ты знаешь, что нет, — ответил Падхар, и потряс зажатым в пальцах лоскутком. — Я еще выясню, как ты обзавелась этим.
— Или пойду я, или не пойдет никто! — прошипела Далира, и, колыхнув длинной юбкой, стремительно выскочила из комнаты.
Падхар вернулся за стол, задумчиво теребя лоскутки шелка. Сеймё, ставший свидетелем этой распри, укоризненно качал головой, охая.
— Такие красивые лица! И такие некрасивые дела, охо-хо-хо. Чаю, панжавар Падхар?
— Пожалуй. Что-нибудь успокаивающее.
К повелителю, как и следовало ожидать, отправилась Мунжен. Даже предложи её соперница Падхару наполненную золотом ладью, он не смог бы поступить иначе — записи храма надежно хранили даты визитов и имена женщин, посещавших повелителя.
День пролетел в суете. Падхар составлял списки необходимых покупок для обитательниц гарема, выбирал новую служанку для наложницы Сахале вместо старой, ушедшей на покой. И весь день, суетясь и со всем старанием исполняя свои обязанности, он лелеял мысль о том, как выберется на Рыночный остров расслабиться и отдохнуть в душевной компании щедрых северян.
Остаток дня заняла подготовка Мунжен к визиту на ложе Дербетана. В надвигающихся сумерках Падхар проводил взволнованную, источающую тонкий аромат и закутанную в покрывало наложницу до ворот королевского дворца, передал её в руки служанок повелителя и облегченно вздохнул. До утра он был совершенно свободен. Возвращаясь коридорами, освещенными сальными светильниками, Падхар позевывал и жмурился, предвкушая отдых и сон.
Он явился на ужин в общую кухню, приведя в смятение поваров и немногочисленных трапезничающих и сплетничающих слуг. Основная часть прислуги ужинала, если вообще удавалось поесть, поздней ночью, после того как их господа засыпали. Кто-то доедал остатки со стола хозяина или хозяйки. А кто-то, менее расторопный, и вовсе ложился спать голодным. Падхар, заглянув в котлы и горшки, указал поваренку на три из них, а сам уселся за дощатый стол поодаль от остальных слуг. Миска риса с рыбными шариками и черепаший суп, наполнив желудок, усилили сонливость. Падхар съел все, кивнул повару и покинул кухню. Утихшие при его появлении разговоры возобновились, коснувшись, в том числе и утреннего недоразумения.
Кровать в покоях Падхара была приготовлена, но Сеймё нигде не было. Падхар устало опустился на край постели, сбросил расшитые туфли, приподнял правую ногу и потряс, стряхивая с неё носок. За дверью послышались торопливые шаги и возбужденные голоса.
— Главный евнух! Главный евнух!
В покои Падхара, сменив трусцу на суетливый шаг, втиснулся Сеймё. За приоткрытой дверью Падхар увидел испуганные лица двух младших евнухов, в чьи обязанности входила ночная охрана «Цветника».
— Беда, главный евнух!
Падхар возвел глаза к потолку. Манящая гладкость мягких простыней ускользала из-под его усталого тела.
— Что. Еще. Случилось, — чеканя каждое слово, прохрипел глава гарема.
Грозный рык при мальчишечьем голоске скопца ему никогда не удавался.
— Далира… она удавилась.
Падхар вздохнул и с обреченным видом потянулся к наполовину сползшему носку. Сеймё подскочил, натянул его и услужливо помог надеть туфли.
— Насмерть? — Падхар вопросительно взглянул на слугу и встал, опираясь на его руку.
— Да, — кивнул тот.
— Веди.
Когда Падхар неторопливой походкой вошел в покои наложницы Далиры, там, причитая и всхлипывая, стояла её служанка. Увидев евнуха, она отпрянула от кровати, на которой лежала удавленница.
— Пошла прочь, — Падхар махнул рукавом в их сторону. — Завтра с тобой разберусь.
Прислугу словно ветром сдуло. Евнух задрал голову, глядя на крюк в потолке, с которого была снята многосвечная люстра и свисал скрученный в жгут лазоревый отрез, на котором повесилась девушка. Бросил взгляд на стол, на кипу рулонов ткани, раскиданных по нему. Пожевал губами, прищурился оценивающе, а потом склонился над телом. Дотронулся да безжизненной руки, чуть сдвинул широкий рукав, нащупывая пульс, и дёрнул верхней губой, углядев на запястье не разгладившийся след от пут.
Падхар за время своей службы видел много женских смертей. Что касается сегодняшней… Слишком многое заметили его глаза, чтобы поверить в самоубийство: след от веревки на
