Через мост, ведущий к Лонкимаю, мы перебрались на другой берег, и через полчаса увидели их: всадники двигались гуськом, неторопливо, держа карабины на изготовку. Вслед за колонной везли на лафетах крупнокалиберные пулеметы. Я насчитал восемь штук. Слева и справа от этой поднимались еще две точно таких же цепочки. Сверху хорошо было видно, что их разделяют несколько километров. И тогда Хосе решил:
«Все мосты надо сбросить в реку, оставим только тот, по которому сейчас прошли, иначе сами окажемся как на острове. Если понадобится атаковать, мост сослужит нам хорошую службу. И только этой дорогой смогут они пойти на приступ. Все-таки один мост защищать легче, чем восемь, а через Био-Био здесь перебраться не так-то просто».
Потом он повернулся к отряду:
«Двое — на каждый мост. Сработаны все они из дерева, так что прихватить с собой нужно лишь топоры и лассо. Первым делом подрубите с обеих сторон опоры. Потом, с одной стороны, набросьте лассо — и погоняйте коней... Тогда они не смогут переправиться с тяжелым вооружением. Потом подождем немного и, когда они все окажутся уже там, в Кайулафкене, подрубим последний мост. Оставим их жить с нами, вместе...»
И Хосе сам посмеялся своей шутке. Но я знал, что было у него в глубине души: у многих карабинеров были аракуанские фамилии. Да, они продались. Пусты мы сами подсмеивались над их незадачливостью.
Хосе говорил спокойно, не торопясь — как будто проводил урок в классе. Потом он вдруг умолк и задумался о чем-то своем. Ах, парень он был с причудами, сеньор...
Но вот весь отряд ускакал, и мы остались вдвоем. В это самое время послышались выстрелы и крики карабинеров. Кто знает — может быть, им повстречались еще женщины и дети или они добивали раненых креолов, не нашедших уже сил подняться в горы? Об одном сказать можно со всей уверенностью, сеньор: стреляли там отнюдь не по кроликам, имей это в виду. Это только теперь говорят, что они не послали тогда ни единой пули в человека.
Мы развернули коней и галопом примчались назад. Хосе послал еще людей к тем семи мостам, которые нужно было сбросить в реки. И спустя немного времени послышались выстрелы с обеих сторон. Детишки заплакали, а женщины стали тесниться друг к другу и смотреть на небо. Мы приказали им вернуться в жилища и оставаться там. Ничего другого нам не оставалось, сеньор. Куда мы с ними могли пойти?
Первый карабинер, которого я увидел, выехал из леса. Наверное, он немного сбился с пути. Меня он не видел, потому что глаз от земли не отрывал — боялся угодить в уачи. А я залег на холме. Когда он приблизился, грянул выстрел — и карабинер оказался на земле. Бегом я спустился вниз, снял с убитого оружие и взял под уздцы коня, чтобы привести его сюда. Я уже говорил тебе, сеньор, что в конях мы испытывали большую нужду. Не прошел я и сотни метров, вслед мне из леса донеслось несколько выстрелов. Но им трудно уже было достать меня, сеньор,— конь мчался во весь опор. Наши юноши и Хосе занимались в это время тем же — стреляли и уходили от преследователей. Промахнуться из охотничьего ружья очень трудно — дробь ведь разлетается веером. И если ты сумел подобраться к цели метров на тридцать, считай, что песенка твоего врага спета. Так в основном и происходило.
Дня через два мы узнали, что снести успели четыре моста, а три других крепко обороняются с обеих сторон: карабинеры в конце концов раскусили тот наш маневр. К тому же они успели кое-что переправить на берег и показывались теперь чаще не в одиночку, а патрулями. И продолжали просачиваться в лес.
Тот мост, через который мы ходили в разведку — я буду называть его Центральным мостом, чтоб ты не спутал, сеньор,— так вот, этот мост оказался как бы общим, словно по взаимной договоренности. Никто его и не ломал, и не защищал. И они и мы проходили по нему свободно. Вблизи наших поселений никто из них еще не появлялся — боялись сунуться туда без пулеметов. Вскоре нам стало известно: их патруль оседлал два перевала через Кордильеры — Одинокую Сосну и Срубленную Сосну, для того чтобы отрезать нам отход в Аргентину. Ничего другого нам не оставалось, как пробраться в лес и оттуда атаковать, потому что это действительно был уже вопрос жизни и смерти.
Дни проходили, не принося новых событий: обстановка казалась устойчивой. Наши женщины поднимались, к пещерам, где хранилась мука,— надо было кормить еще детей и женщин креолов; индейцев, живших по ту сторону Лонкимая, тоже атаковали, и, отбившись, они поступили так же, как и мы в свое время: в долине, в местечке Литранкура, есть несколько мельниц. Индейцы вернулись оттуда с мукой и оружием. В Куальяле стоял крупный неприятельский гарнизон, а поскольку городишко это маленький, то у них хватило сил захватить и дорогу в горы, и с тех пор она усиленно патрулировалась. Зато у тех, что располагались ближе к нам, у холма Лиукура, похоже, не было своего штаба, и крыши над головой тоже не было. Вот и разбредались кто куда, ночевали прямо в лесу, завернувшись в плащи, и, наткнувшись на спящих, мы убивали их, не испытывая ни малейшей к ним жалости, ни отвращения к таким поступкам. Карабинеры из Куальяла к тому времени уже несколько раз поднимались в горы и поджигали наши дома; они насиловали и убивали наших женщин, и даже девочек насиловали, а потом убивали тоже, и детей наших они убивали. А потом сбрасывали их в реку, чтобы течение уносило тела вниз и нигде не оставалось следов.
Скоро, очень скоро мы потеряли счет мертвым, сеньор, с каждым днем их становилось все больше. И нам уже не оставалось ничего другого, кроме как убивать.
Карабинеры из Куальяла тоже стали действовать энергичней и продвинулись дальше на север, захватив очень важную дорогу — звалась она Безымянный Проход и проходила уже неподалеку, за холмом Рауэ.
Тем временем холод стал сильно нас донимать: здесь, на этих высотах, зима начинается, когда в долинах срок осени истек лишь наполовину, и продолжается до самой весны, сеньор. На третий день после того, как выпал снег, пришла новая весть: три моста удалось сбросить в реку, остался один — Центральный, и все войска, направляющиеся сюда, вытягиваются в цепочку, чтобы пройти по нему. Хосе сказал, что единственная наша задача сейчас — перехватить врага там, отрезать ему дорогу в горы. Карабинеры, проходившие тогда тем мостом, видно, были еще плохо обучены, к тому же от страха все время жались друг к другу. В том бою почти все они погибли.
Однажды я стоял в карауле здесь, у края ложбинки. И вот поднимается ко мне Анима Лус Бороа и говорит:
«Там, в лесу, неподалеку от дома лежит один... Он немножко ранен, Анголь Мамалькауэльо. И еще дышит. Почему никто не придет добить его — совсем чуть-чуть, чтобы он не мучился? Он очень жалобно стонет».
«Нет,— сказал я, поразмыслив.— Проси других женщин, пусть они помогут тебе перенести его в наш дом. Пусть это будет как бы жестом доброй воли: мы не добиваем раненых. Может быть, тогда они пощадят нас».
Анима Лус Бороа отнесла раненого в хижину. Это был новобранец, совсем еще мальчик. Ранен он был очень тяжело: весь заряд угодил в грудь. Но он не позволил извлечь ни единой дробинки из раны: боялся. Ночью я его навестил и сказал:
«Да не бойся ты так. Моя жена исцелит тебя, ты вернешься к своим и расскажешь обо всем своему командиру. Мы не преступники, мы просто люди, нам не надо чужого, мы только защищаем свою землю. Мы не будем держать зла на ваших людей, если они перестанут нас убивать».
Он очень стонал и долго не мог выговорить ни слова. А собравшись с силами, сказал:
«Нас послало сюда правительство президента Артуро Алессандри. И нам отдан приказ перебить вас всех поголовно, чтоб и духу вашего не осталось на этих землях, чтобы здесь свободно могли разместиться новые колумбы, уже признанные по закону хозяевами этой земли. Так что лучше будет, если вы меня пристрелите, потому что если уж я поправлюсь, то должен буду присоединиться к своим, чтобы вновь и вновь убивать вас. Если я этого не буду делать, меня расстреляют как дезертира».
«Что ж, раз так, значит, так,— сказал я ему.— Ты останешься здесь столько времени, сколько потребуется, чтобы залечить раны, а потом уйдешь. Скажи мне: кто всадил в тебя заряд с такого близкого расстояния?»
«Один белый, который сражается на вашей стороне. Я ехал, внимательно вглядываясь в дорогу, чтобы не наскочить на уачи, а он подкараулил меня, спрятавшись на дереве. Поэтому и рассадил мне голову, грудь и плечи: он стрелял сверху».
«Ты его видел?»
«Еще бы! Он спустился с дерева, глянул на меня, снял оружие и ушел с конем под уздцами».
«Ладно, лежи себе спокойно»,— сказал я ему.
Когда я вышел, неподалеку гремели выстрелы. Слышались крики, слова команд. Я побежал к ложбинке. И уже поднимаясь по ней, столкнулся с нашими. С ними был и Хосе.
«Пойдем,— сказал он мне.— Надо выбить их отсюда — слишком близко подобрались к селению».
