Владимир Гусев - Искатель, 1990 № 01

Он слушал тогда и кивал, хотя и был несколько удивлен.

— Но, — сказал он, — ведь принятое решение — плохое оно или хорошее — уже принято. А в таком случае я готов нести за него ответственность.

— Разумеется. Именно в данный момент. — Министр сочувственно улыбнулся ему. — Когда ты возьмешься за мемуары, дневник будет единственным достоверным источником.

— Но… говорят, дневники — ненадежные исторические документы. Они, возможно, отражают факты, но с точки зрении истории слишком субъективны.

— Нет. — Голос Министра зазвучал резко, как удары хлыста. — Дневник — единственный истинный источник. Ибо что есть истина? Во всяком процессе отдельные личности воспринимают каждый по-своему, а потому она всегда субъективна. Исторические книги неинтересны потому, что они не желают с мин считаться. Предоставим историческим книгам рассказывать о датах, нововведениях, изобретениях и других протокольных данных. Они годятся как справочники для страдающих бедностью фантазии статистиков, сочинителей романов и легенд, но истинные события эти книги никогда не отражают. Истина принадлежит мне, и моя истина отличается от твоей или чьей то другой. И кстати, — Министр помедлил, — в тот момент, когда ты возносишь ложь до истины, она становится истиной.

— Но, господин Министр, — сказал он тогда. — Закон всемирного тяготения — объективная истина. Механизм эволюции — истина объективная. Истина становится истиной лишь тогда, когда она находит себя в таящемся в ней самой объективном процессе. Ведь все мы ищем во всем главную коллективную истину, не принимающую во внимание и не обязанную это делать индивидуальные восприятия истины, какого бы свойства они ни были. Разве не так, господин Министр?

— Нет. Возможно, конечно, когда это касается других, по не самого частного лица и не его точки зрения, являющейся для него истиной.

Министр в задумчивости стал прохаживаться по кабинету.

Остановившись, он нацелил на нового министра указательный палец, словно острие шпаги.

— Температуру измеряют и по Цельсию, и по Фаренгейту, и по Реомюру… Или, например, бедность. Разве она заключается в недостатке денег или в отсутствии черной икры и шампанского? Нет, конечно. То, что для одного богатство, может быть бедностью для другого. То, что было высшей мудростью для людей каменного века, является детским лепетом для людей современного общества. И все же ты не можешь отрицать, что и то и другое — истина.

Новый министр кивнул в знак согласия и улыбнулся, как бы извиняясь:

— Я заведу дневник и буду вести записи. Но, господни Министр, как мне знать, что важно и интересно для будущего?

Министр одобрительно рассмеялся.

— Прекрасный вопрос, на который не так-то просто ответить.

Он стал серьезным: — Этого никто не знает. Все может пригодиться. Но я дам тебе один хорошим сонет. Все объективно выписывай чернилами или, если тебе удобнее, шариковой ручкой, а все субъективное — простым карандашом, чтобы можно было стереть или изменить, если того потребуют иные субъективные точки зрения. Ибо, несмотря ни на что, мы желаем, чтобы именно Истина всегда оставалась неизменной.

Это «мы» означало, конечно, pluralis Majestatis. Новый министр попытался представить себе, как однажды сядет за стол и начнет писать мемуары. О большей части своей жизни — о детстве, юности, о борьбе в политической карьере, о друзьях, казавшихся потом врагами, и о врагах, неожиданно ставших его единомышленниками, часто по непонятным ему соображениям, — обо всех этих годах у него не было записей. Память сохранила воспоминания, которые могли быть использованы как отдельные самостоятельные компоненты для построения здания любой конструкции. Затруднений у него не было бы вплоть до последнего периода, когда он стал для Министра и правой рукой, и тенью, и исполнителем, и советчиком, и шпионом, и доносчиком, и палачом, то есть того периода, который подробно зафиксирован и в его тайном дневнике, где записи чернилами чередовались с карандашными. Стирать резинкой и менять местами некоторые свои записи представлялось ему неприятным занятием. Конечно же, он не стал бы отрицать гениальность и оправданность многих поспешных «потемкинских» прожектов, автором которых был Министр, или фантастические световые эффекты, искусным режиссером которых он был, если этого требовал сценарий, или когда он, словно маг, непринужденно и уверенно демонстрировал свои ошеломительные трюки, не страшась даже огромных аудиторий. Все это было, конечно, оправданно, а потому истинно и убедительно. Ведь настоящий мастер имеет полное право сам выбирать спой репертуар, а обязанность рецензентов — лишь оценивать исполнение, невзирая на смысл программы. Но для мемуаров исполнение и смысл — понятия идентичные, а рецензентом будет сама история.

Новый министр рассеянно переворачивал страницы.

23 августа… мы подъехали к пасеке. Окруженный роем пчел, пасечник стоял, склонившись над ульем, и доставал рамы, золотисто-серебристые от меда и воска. Когда он закрыл крышку улья, мы подошли, все же опасаясь, как бы какая-нибудь разгневанная пчела не проявила к нам особого интереса. Пасечник откинул с лица сетку, стянул рукавицы и только тогда заметил нас. Он посмотрел на нас удивленно, не узнав, хотя наверняка видел и Министра, и меня по телевидению. Министр шепнул мне.

— Бедняга и не подозреваем, кто я. Возможно, и мы не узнали бы переодетого бога, если бы он оказался среди людей. — Он удовлетворенно рассмеялся.

— Нас, конечно, трудно было узнать, так как мы были, как обычно, «замаскированы» для таких маленьких «инспекций».

Идея принадлежала Министру. Однажды он сказал, что руководитель страны обязан иногда бывать в гуще людей на улицах и площадях, но, разумеется, переодетым, чтобы люди, не узнав его, откровенно рассказывали о своих бедах. Он считает, что, лишь прислушиваясь к народу, руководитель может изменить положение дел к лучшему, а также, возможно, узнать о затеваемых против него кознях. В записях 19 июня я поведал об одной такой удачной экспедиции. Ну а сегодня мы были переодеты в капралов.

Пасечник подошел к нам. Подозрительно посмотрев на лимузин и на шофера Министра, который стоял, облокотившись на капот машины, он спросил:

— Откуда вы взялись? И кто вам позволил перелезть через мой забор?

— Мы из южного военного округа. На два дня в увольнении, — ответил Министр. — Мы заинтересовались, когда узнали, как ты… вы работаете на пасеке… Эти пчелы… это ваши собственные пчелы?

Пасечник кивнул:

— Все до одной мои. Нынче летом я завел четыре новых роя. Неплохо, а? — Он рассмеялся. — Важно успеть поймать рой, пока пчелы не подались, как говорится, к чертовой бабушке. Пасеку надо расширять, а плодить диких пчел незачем. Пчелы должны производить мед.

— Вот они и произвели, — заметил Министр, Я понял, о чем он подумал, и в душе посочувствовал пасечнику. — Весь этот мед? — спросил Министр и кивнул в сторону извлеченных из улья рам.

— Да, весь, — подтвердил пасечник.

— А где же они берут, так сказать, сырье?

— Ха! — Пасечник пожал плечами. — Везде понемножку — с полевых цветов, с фруктовых деревьев, с рапсовых полей, а ближе к осени собирают с вересковых пустошей, их тут полно.

— Ваши вересковые пустоши? Ваши рапсовые поля?

— Не-ет, конечно.

— А как же пчелы зимой?

— Зимой я даю им сахарный сироп.

На обратном пути Министр сидел рядом со мной на заднем сиденье и все время молчал, задумавшись. Я не решался спросить, что так занимало его, но догадывался, что слова пасечника произвели на него впечатление. Внезапно Министр оживился. Он многозначительно взглянул на небо и стал импровизировать.

Закончив, он удовлетворенно откинулся на спинку сиденья. Его мысли, выраженные в стройной форме, всегда становились похожими на отшлифованные драгоценные камни, когда ничего нельзя изменить, не нарушив единства.

Он просил меня по возвращении из поездки немедленно создать комиссию, которая занялась бы пересмотром правил для пчеловодов и для всех тех, кто против коллектива, но лишь в том случае, если они представляют собой незначительные меньшинства.

Новый министр задумался. Ом хорошо помнил и тогда еще записал в дневнике, что Министр, пока проект новых правил комментировался в прессе, получал письма с угрозами. Два таких письма он зачитал в одном выступлении по телевидению.

С годами писем с угрозами становилось все больше. Но Министр получал и заверения в любви и преданности. «Это награда за хорошую власть, — обычно говорил он. — А другие? Что получают другие? Те беззастенчивые, которые накапливают богатства, столь огромные, что, будучи не в состоянии потребить их сами, вынуждены превращать эти богатства в промышленное центры, и посредством подачек в виде заработной платы эксплуатируют людей в целях накопления новых богатств. Получают ли они любовь и благодарность люден? Конечно же, нет.