дамбу смело начисто. В меня как будто топлива для космических ракет влили. Щедро так, с большим запасом.
— Мы оставляем за собой право отказать клиенту в обслуживании, простите за неудобства, — сорвался с моих губ голос. Мой и не мой одновременно. К моему собственному присоединилось что-то еще. Глубже, основательнее. Как бригада опытных вокалистов, вытягивающих начинающего певца.
Гадкая ухмылка с морды Распятьева-младшего (или старшего — хер разберет их фамильное древо) слетела в момент, стоило ему только это услышать. Ее сменила уже знакомая мне озадаченность. Впрочем, и она не задержалась надолго. Потому что мои ладони вцепились в кисть и переломили ее. Играючи, как сухую хворостинку.
Упырь заревел благим матом и выпустил меня. Еще бы, на то, чтоб такое увечье перенести стойко, выдержки даже папе римскому бы не хватило. Я приземлился на ноги, но первое время даже сдвинуться с места не мог. Настолько охренел от того, что могу так. Может, я сплю? Бывают же такие сны — длительные, яркие, в которых ты разыгрываешь свою заветную фантазию.
Очень хреново, что я промедлил, конечно. Упырь стиснул зубы, отчего клыки прорвали кожу под нижней губой. Снова показалась черная жижа, и на этот раз я ощутил, что она воняет. Так несло у нас в подвале, когда труба в подвале рвалась по весне или осени. Братец Распятьева судорожно что-то забормотал себе под нос. Уж не знаю, были ли это чисто упыриные штучки или он чем-то еще владел, но только рука, висящая на одном лоскуте кожи и честном слове, начала покрываться какой-то тошнотворной серой пылью. Я слишком поздно сообразил, для чего эта хрень предназначена… понимание пришло только тогда, когда удар чуть не свернул мне челюсть. Тело само двинулось вбок, пропуская выпад, причем движение получилось плавным. Кто бы там за ниточки не дергал — свое дело он знал назубок.
А ну-ка, БЁДРА, ступайте сами!
Словно повинуясь команде, моя левая нога выпросталась вперед и смачно жваркнула упыря по той части тела, которую он наверняка очень ценил при жизни. По яйцам, проще говоря.
— Просто музыка для ушей, слушал бы и слушал, — заявил я, когда этот несчастный заголосил как девица, прижимая отросшую руку к середке портков, — что ж ты, подонок, сейчас не хихикаешь? Чувство юмора пропало?
Упырь зашипел, глаза полыхнули красным. Сейчас он уже больше не напоминал разодетого хлыща, пусть даже и все его хламье оставалось на месте. Все человеческое из него вышло. Остался только зверь. Хищник. Но моя уверенность (совершенно нелогичная, даже абсурдная) оставалась на месте.
Наверняка твой пращур таких на завтрак жрал да косточки выплевывал. Отсюда и уверенность.
Я попытался достать его на замахе и даже вроде бы смог, но вместо упыриной рожи кулак угодил в ту самую серую пыль.
“Ничего нового, перед тобой же не новообращенный полудохлик, а тварь старая, матерая. Развоплощение такому применить как два пальца об асфальт” — появилась откуда-то в голове мысль. Спокойная такая, словно диктор из передачи про животных рассказал. Сейчас бы хорошо узнать, чем эту штуку законтрить можно…
Холодная рука сцапала меня за шиворот. В попытках освободиться я лягнул врага не глядя… но он оказался готов. Может, даже рассчитывал на это, потому что ногу мою поймал и с силой крутанул. Я взметнулся ввысь и отлетел к стене, больно приложившись спиной.
Вот это просчет.
— А я тебя недооценил, — ощерился братец Распятьева, — но впредь такого легкомыслия себе не позволю, уху-ху.
— Как будто… это тебе… поможет… гондон, — выдавил я, судорожно пытаясь привести дыхание в порядок. Несмотря на то, что спина еще побаливала, в отключку сознание не сваливалось. Пусть этот хлыщ покрасуется, я пока в себя приду. И обстановку оценю. Софа мне не помощник, ее из уравнения вычеркиваем. Последние остатки магии у нее ушли на то, чтоб буквально окуклиться — иначе и не скажешь. Твари на поводке у пажа пытались соскрести с нее розовый льдистый покров, терпели неудачу и от этого бесились. Надеюсь, что эта штука долговечная. Я пока занят буду какое-то время…
Упырь только грозился, что станет более бдительным. На деле как начал клювом щелкать, так и не останавливался.
— И откуда вы только беретесь, недобитки? Уж наши бригады весь Союз исколесили! Свои уши в каждом ссаном селе есть, чуть ориентировки появятся — сразу зачищаем. Так нет же, все равно вылез из какого-то гузна, Ламберт, мать твою, никак вы не можете из… что?
Я рассыпаться в пыль не научился пока, поэтому пришлось к менее понтовым трюкам прибегнуть. Просто подножку ему подставил, пока он свою речь толкал. Упырь зашатался, и этого мне хватило, чтоб вскочить на ноги.
— Мы не то что бы очень близки, но ты про мою родню все равно плохо не говори, — посоветовал я, пробивая этому гаду прямой в грудину. Было бы эффективнее, если б у него до сих пор билось сердце, но и так не расслабляющий массаж получился. Раз, другой, третий…
Кажется, тут Распятьев смекнул, что дела его плохи и этот молодой заводчанин его уработает, если ничего не предпринять. Мой очередной удар снова угодил в мерзкую пыль, которая на сей раз порскнула прямо в глаза. Я выпрямился и тут же сам получил по шее. Потом еще один тычок пришелся под бровь. И в челюсть. Я попытался ответить, но понял, что не успеваю. Куда бы ни повернулся — он уже рассыпался и переместился. Лампочка под потолком начала мерцать и с каждым ее мерцанием я получал новый и новый урон.
Так, Витя, сосредоточься. Как там у того французского сказочника? “Самого главного глазами не увидишь”… Так откажись от них.
Я закрыл глаза и выставил блок. Только для вида. Он точно будет метить в открытые зоны, тут и сомнений нет. Но такие перемещения забирают немалую долю его сил. Каждый получаемый удар становится медленнее, и если удачно подгадать момент, то можно… его… ПОЙМАТЬ.
Наконец под моими пальцами оказалась не пыль. Холодная, скользкая плоть.
— Попался, который кусался, — обрадовался я и тут же выдал ему парочку пламенных пионерских приветов в вампирячье рыло.
То ли ярость меня охватила
(взвейтесь кострами синие ночи)
то ли штука, которую мне в пузо вводили, окончательно усвоилась… Но месить этого урода было легко и приятно. Я щас чувствовал себя как богатырь из старого похабного анекдота. Того, который “а ты березу вырвешь? а дуб? а сосну?” Тоже мог весь лес с корнями повырывать. Каждый раз, как мой кулак вламывался в его поганый череп,
