в учреждении. Все сидят в цепях. И он сидел. И ты сидишь. Потому что порядок должен быть в этом мире. А без порядка — что? Один беспорядок, хаос и сумятица. Полное нарушение баланса, темнота и смерть.
Кажется, работа здесь была столь скучной и требовала столь мало времени, что ничего другого, кроме как философствовать часами у тюремщика не оставалось. Мясистый захлопнул дверь и Блонди остался один в темноте.
Медленно тянулись часы, а может быть и целые столетия. Неожиданно, камера снова открылась и вошёл Мясистый.
— Эй, к тебе гости, блондинчик.
Том, щурясь от яркого света, посмотрел на входную дверь, где стоял монах в серой хламиде.
— Пять минут, святой отец, — сказал тюремщик и ушёл.
Блонди повёл затёкшими плечами.
— Спасибо, что решили навестить, пастырь, но я был не слишком религиозен и мне нет интереса с вами языками чесать.
— Мне с тобой тоже никогда не было интересно беседовать, между прочим, — сказал Хрюша, сбрасывая капюшон.
Одним часом ранее:
— Великая божественная матерь, защити меня, - прошептал Хрюша, постучавшись в ворота тюрьмы.
— Именем закона, откройте, — негромко пискнул он.
Из кустов показался Генри и демонстративно постучал кулаком по лбу.
— Ой, — Хрюша покраснел, — извините, то есть я хотел сказать, открывайте ваш дом и впустите в него служителя церкви, ибо он несёт свет и радость познания богов.
Ворота открылись.
— Мне нужно поговорить с надзирателем тюрьмы.
Надзиратель тюрьмы, господин Лафендок, сидел за своим рабочим столом и увлечённо клеил из деревянных плашечек маленький макет тюрьмы. Барон Бобенброк, сидящий рядом в кресле, потягивал вино из бокала и насупив брови прожигал взглядом надзирателя.
— Повторюсь в сотый раз, любезный друг, — сказал надзиратель, не отрываясь от кропотливого процесса. — Закон суров, но это закон. С радостью отдал бы вам этого малолетнего шалопая на смертную казнь, но увы, процессуальная система такова, что мы должны провести над ним некий акт законности.
— Я и есть закон! — проорал барон, плюясь вином во все стороны.
— Никто и не думал с этим спорить, господин барон, — сказал надзиратель, смахивая капли с недостроенного макета. — Однако, ваша власть на ваших земля. А власть короля над землями всеми, как над всеми нами власть богов. Мы всего лишь простые смертные, скромные овечки, которых пасёт заботливая рука, не так ли? Вот и их величество король, пастырь наш, как бог наш, дал нам чёткие указания. Что королевских преступников должны карать в королевских учреждениях, а не лично ваша милость.
Барон плюнул прямо на ковёр.
— Повезло вам, крысам крепостным, что вы взяли этого засранца первыми. И ему повезло. Не отделался бы он так легко. Что за смерть?
Орал он так, что дребезжали стекла.
— Быть повешенным? Ха, бред, отдайте его мне, он сам будет проситься, чтобы его повесили.
— Нисколько не сомневаюсь, любезный барон, — ответил надзиратель, возвращаясь к постройке.
Чёртов барон весь день сидел у него в кабинете, пил его вино и только и делал, что поминутно орал и требовал отдать ему на съедение этого бродягу Строу. Надзиратель и был бы рад отдать очередного воришку барону, но святость и буква закона для него были превыше любых иных мотивов. Даже столь сильных, как вариант не видеть больше эту наглую рыжую баронскую морду, которая методично выпивает его личные запасы вина. Чёртов барон же, видимо, решил здесь поселиться. Выгнать его было невозможно и непристойно, а терпеть трудно, но ничего другого не оставалось. Надзиратель ушёл в себя, надеясь, что рано или поздно, барон напьётся до смертельной отключки и тогда хоть что-то можно будет предпринять с его безвольным телом.
В дверь робко постучали. Рука надзирателя, клеящего в тот момент особо тонкий узор решётки на башне, дрогнула, и решётка встала криво.
— Кого там черт принёс, гореть ему в преисподней, как вы задрали, тупоголовые, я же сказал никому не входить! Что непонятного, бараны?
Барон, который не сумел разозлить надзирателя до такой степени и за целый день криков, на секунду опешил, а потом зашёлся в хохоте. Звук стоял такой, будто бочку полную камней скатывают с обрыва.
Дверь несмело приоткрылась и в кабинет просунул лицо молодой священник.
— Ох, простите святой отец. Я думал, это кто-то из моих подчинённых. Прощу прошения, входите.
Священник был совсем юн, невысок и толст.
«Кого нынче только не набирают в священники», — подумал надзиратель, — «скоро увидим младенцев в рясах, помяните моё слово».
— Что привело вас сюда, отец? — тем не менее, с достаточной вежливостью спросил он. — Ваши братья уже забрали того умалишённого, по поводу которого я отправлял бумаги.
— А этот, к-хм, ну да. Ну, то есть, нет, — Хрюша отчаянно бледнел и потел, пытаясь подбирать слова под пристальными взглядами надзирателя и барона.
— Я здесь по совершенно другому вопросу, — наконец сумел он выдавить из себя.
— По какому же это? — спросил надзиратель.
— У вас здесь находится заключённый. Блонд... Эмм... Томас Строу. Да. Я пришёл исповедать его перед смертной казнью.
При этих словах «святой отец» побледнел ещё сильнее, и надзиратель ехидно подумал о том, как такие люди могут вести народ за собой в светлое будущее загробной жизни, когда сами не способны на такое простое дело, как говорить о казни. Тьфу, интеллигенты.
— Томас Строу. Да-да, есть такой, — ответил надзиратель, косясь на барона. — Хотя странно это всё, вы же обычно проводите последнюю исповедь непосредственно перед казнью. А для этого мошенника Строу срок ещё не назначен. Хотя, конечно, скорее всего, экзекуция произойдёт в ближайшие дни.
Сказав это надзиратель кинул многозначительный взгляд на барона, который сидел набычившись и сопел так сильно, что огонь в камне колыхался.
— Да-да, это я знаю, конечно, знаю, — Хрюша утёр потный лоб рукавом рясы. — Просто, понимаете, в последнее время у аббатства много дел. Развелось много грешников. Столько приговорённых, уровень преступности растёт. Так много дел. Поэтому наш аббат-настоятель сказал, мол, закрывайте в день по десять исповедей приговорённым, иначе лишу премии.
— Понимаю, — ответил надзиратель, ничего не поняв из сбивчивых блеяний «святого отца». — Если вы хотите принять его последнюю исповедь сегодня — почему нет. Мне до церковных ритуалов дела нет, я больше, знаете ли,
