пистолетов и паяльников с утюгами, которые я успела нарисовать в своем больном воображении…
Первый звонок — не подходи! — похожий на удар холода, был мною успешно проигнорирован. Тагир не посмотрел на меня, как на свое спасение. Скользнул быстрым взглядом, выдал подобие обнадеживающей улыбки — и только. Будто не было нас до этого. С прошедшей ночью, безумным доверием и моей верой в то, что я нашла свою судьбу.
Меня пытались схватить и увести прочь. Отец велел им заткнуться, подошел, попытался обнять и погладить. Я едва его не оттолкнула. Кричала, чтобы он не смел убивать Тагира. Как еще не крикнула «любимого», одному богу известно.
Хотелось подбежать к Тагиру, упасть на колени, обнять, целовать его упрямые губы, лицо с разводами засохшей грязи — пусть отец поймет все без слов. Если захочет стрелять — пусть стреляет в меня. Я была готова на все, только бы увидеть в его глазах пламя.
Оно там и было. Но я уже начинала понимать — этот огонь никак не связан со мной и моим появлением…
Чувство неотвратимости ударило на поражение. Все еще надеясь, что мне показалось, что это игра чувств впоследствии стресса, продолжаю кричать, иногда переходя на шепот, чтобы отец сохранил ему жизнь.
С холодностью разберусь позже. Сейчас главное — не допустить непоправимого. Сажусь в кресло, мелко дрожа.
А холод внутри все сильнее. Тагир… он чужой. Между нами как будто выросла стена — стена едва ли не безразличия. Я сбита с толку. Это из-за отца? Может, он просто не хочет давать ему повод причинить себе боль, которая обязательно будет, стоит папе понять, кто мы друг для друга?
Отец… вряд ли он что-то понимает. Он, скорее всего, просто хочет меня успокоить. Показать, что между ним и моим похитителем подобие шаткого мира. Смотрит на меня обнадеживающе и произносит слова.
Слова, призванные меня успокоить — смотри, я не собираюсь его убивать!
Произносит, не понимая, что секунда — и ножи с бешенной скоростью устремятся на поражение в моё бешено бьющееся сердце.
— Они там и живут. Тагир, прошло много лет. Будь готов к тому, что у них уже своя жизнь. Пацан вообще тебя не узнает. Да о чем это — я сам тебя не узнал…
Что? Я бы рада не понять, что означают эти слова. И вспышка облегчения, счастья и радости — отец никого не убивал — гаснет практически сразу, сменяясь лютым холодом. Потому что я вижу в глазах Тагира то, за что бы, не раздумывая, отдала все сокровища мира. Только это больше ко мне не относится.
— Где моя семья?
Это похоже на рык зверя. Большого, хищного, только что бьющегося на смерть с врагами, чьё численное превосходство не оставляет шансов на жизнь… и внезапно получившего второе дыхание и помощь своих собратьев.
Смотрю, широко раскрыв глаза. Умом я понимаю все, а сердце не верит. Не верит, пока его кромсают на куски ножи произнесенных слов, радость в глазах Тагира и понимание. Что мир только что рухнул в бездну.
Я подаюсь вперед. Смотрю с надеждой — сейчас Тагир опомнится, и я увижу в его глазах то, что воскресит меня снова и зарубцует не успевшие истечь кровью шрамы.
А он и правда смотрит. Только не на меня. На отца.
И вгоняет мне в сердце уже отравленное острие, после которого не выживают:
— Белый, я хочу к своей семье… к жене и сыну.
Нет, я не рыдала, когда меня уводили прочь из этой комнаты. Пустота не признает даже слез. Она просто в один момент заполняет каждую клеточку уставшего тела.
Это практически не больно. Ощущаешь, как тлеет все внутри — медленно, как бумага, без яркого пламени, оттого еще хуже. Рассудок пытается выстроить защитные баррикады. Взывает к совести и тому, что я давно спрятала под маской хладнокровной стервы.
«Твой отец никого не убивал».
Я мало что поняла из его кратких пояснений. Да и мне в тот момент хотелось одного — убежать прочь, чтобы никто не понял, что творится внутри. Если бы все сложилось иначе, я бы была самым счастливым человеком на земле. Теперь я знала, что не ошиблась. Да, пусть он был тираном и воспитывал меня довольно жестко — он навсегда останется для меня героем. Спасение чужих жизней уже автоматом смывало с него многие прегрешения.
Только теперь, увы, это не гарантирует того, что мы с Тагиром будем вместе.
Это было похоже на столкновение двух планет, летящих друг в друга на бешеной скорости. Но они не успели столкнуться. Их разметало неведомой силой по необъятной вселенной. И все бы ничего — но перед этим они сошли со своих орбит и стали непригодны для жизни.
Тагир… он даже не посмотрел на меня, когда я уходила. Мне бы хватило пары слов, одного взгляда. Я кожей ощущала, как его плавит от нежности и счастья. И теперь все это принадлежало другой женщине.
Лучше бы меня убили. Пусть бы он мучил меня, наслаждаясь своим возмездием и заставил себя ненавидеть. Сейчас бы я упивалась своим освобождением, а не умирала, вздрагивая каждый раз, когда перед глазами стояло его равнодушие.
Когда меня усаживали в автомобиль, я подняла глаза, чтобы в последний раз посмотреть на дом, где судьба уготовила мне столь сокрушительный удар.
Гроза прошла. Вдалеке, на фоне уходящих темных облаков, едва заметная дуга радуги будто пыталась скрасить собой темноту у меня внутри.
Это буйство красок было не для меня. Сегодня она стала символом счастья для того, кого я осмелилась полюбить. Как насмешка, издевательская, грубая. Как танец на костях.
После грозы было свежо. Я поежилась, понимая, что это холод у меня внутри. Отец остался с Тагиром, а меня велел увезти домой. Лучше бы он его действительно убил. Я бы не узнала, что бывает боль куда сильнее. Боль разбитого сердца.
За окном проплывали поля и лесопосадки, омытая дождем листва казалась особенно яркой. Когда солнце ненадолго пряталось в не успевших разойтись облаках, мне как будто становилось легче. Радуга, набирающая яркость, словно с насмешкой смотрела в спину, пока мы уезжали прочь от этого ужасного места.
Места, которое едва не стало для меня раем на земле.
Улицы столицы показались мне шумными и враждебными. Я успела от этого отвыкнуть. Вздрагивала от сигналов машин, гула, толп прохожих. Равнодушный город жил своей жизнью, и ему не было никакого дела до того, что одно сердце только что разорвалось.
Наверное, я после своей
