меня домой, и я вам принесу.
— Стыдно, синьор, — с долей презрения заметил околоточный, — безобразничаете, намекаете гадости разные, а сами денег не имеете. Стыдно!
— Даю вам честное благородное слово, что вернусь с деньгами, — уговаривал пузатый.
— Люди, которые мочатся, — с пафосом заметил околоточный, — благородства не имеют!
Эта фраза буквально взбесила арестованного, его лицо побагровело, он обеими руками взялся за решётку, стал трясти её и заорал:
— Я не позволю! Я не позволю вам меня оскорблять, вы сами сукин сын!
Это последнее замечание вряд ли сошло ему с рук, но в эту секунду томившийся у решётки Фернандо увидел Буратино и закричал ему обрадовано:
— Синьор Буратино, мы здесь!
Все участники дискуссии, включая задержанного синьора, уставились на мальчишку. А мальчишка своими ясными глазами смотрел только на околоточного и дружески ему улыбался, как старому приятелю, и даже сделал ему загадочный знак рукой. Синьор же околоточный уставился на Пиноккио с немалой долей удивления, потом удивление сменилось негодованием, а негодование плавно перетекло в радость. Синьор Стакани даже притворно взмахнул руками и в притворной радости произнёс:
— Какими судьбами?
— Да вот зашёл, — продолжал улыбаться Пиноккио, — шёл мимо, дай, думаю, зайду, проведаю его благородие.
— Ну-ну, проходите, что же в дверях встали, синьор Буратино, — изображал из себя радушного хозяина околоточный. — Вам клетку сразу отворить или сначала со мной в кабинете поговорите?
— Лучше в кабинете, если, конечно, я не отнимаю у вас времени.
— Ну, что вы, синьор Буратино, как можно? Как такой человек, как вы, может отнимать время, да и не занят я совсем. Так, болтаю со всякими прохиндеями.
— Я попросил бы вас, сударь, выбирать выражения, — обиделся пузатый.
Но околоточный даже не обратил на него внимания, он вежливым жестом пригласил Пиноккио к себе в кабинет, предупредительно раскрыв перед мальчишкой дверь.
— Синьор Буратино, — пожаловался вдогонку Серджо, — они нас били.
Буратино сделал братьям знак, означавший: «Спокойно, ребята, я всё улажу». И они с околоточным скрылись в кабинете.
— Ну те-с, — радостно потирал руки его благородие. — Вот ты мне и попался.
— А зачем я вам? — невинно спросил мальчик.
— Зачем он мне? — восхитился выдержкой Буратино синьор Стакани. — Сама невинность! Он ещё спрашивает: зачем он мне? Да-с, а ты, синьор Буратино, далеко пойдёшь, если я тебя, конечно, не посажу.
— А на что? — наивно спросил Пиноккио.
— Как это на что? — не понял полицейский.
— На что вы меня посадите? — пояснил мальчик.
Такая постановка вопроса поставила околоточного в тупик, и он спросил слегка раздражённо:
— В каком смысле, на что я тебя посажу?
— Ну, как же, — недоумевал Буратино. — Вы только что изволили сказать, что вы меня на что-то посадите, а на что вы меня посадите — вы сказать не изволили. Вот, к примеру: я тебя посажу на лавку. Или я тебя посажу на стол. Или я…
— Молчать! — рыкнул околоточный и врезал кулаком по столу. — На кол я тебя посажу, вот на что.
— На кол? — охнул Буратино, хватаясь за сердце. — Разве это законно?
— Закон — это я! — заявил околоточный.
— Понятно, а не могли бы вы немного повернуться в профиль, лицом к окну? — говоря это, Пиноккио стал внимательно смотреть в лицо околоточного.
— Это ещё зачем? — настороженно спросил тот, но, тем не менее, выполнил просьбу.
— Не похож, — задумчиво произнёс Буратино, даже приставая со стула, чтобы лучше рассмотреть. — Нет, не похож.
— На кого не похож? — спросил Стакани.
— На Людовика.
— На какого ещё Людовика? — начинал злиться офицер. — Ты что, надо мной издеваешься?
— Да нет, просто вы не похожи на того самого Людовика, который говорил, что государство — это он.
— Молчать! — заорал околоточный и снова врезал бедняге-столу. — Ты что, сюда издеваться пришёл?
— Нет, что вы, я по делу.
— По какому ещё делу? — спросил офицер, ожидая нового подвоха.
— Я ребят хотел забрать.
— Каких ещё ребят? Уж не тех ли, что цыганку на базаре изуродовали?
— Не-а, — беззаботно ответил Пиноккио, — я пришёл за сыновьями мамаши Джульетты, за Серджо и Фернандо.
— Ага, — мысль сузила глаза околоточного, — а, по-твоему, это не эти дебилы до полусмерти изувечили цыганку?
— Я что-то не пойму, почему вы всё время про эту цыганку вспоминаете? Она вам что, родственница, что ли? Или, может быть, — мальчишка недвусмысленно улыбнулся, — между вами амур фигурирует?
— Ты знаешь что? — его благородие вылупил глаза и пальцем постучал по краю стола. — Ты мне это брось! Меру знай, надо же какую гадость придумал, паршивец.
— Ну, а раз не родственница и тем более не…
— Молчать! — оборвал его околоточный на полуслове.
— … то какой смысл заводить это дело? — закончил мысль Буратино. — Ведь заявления нету.
— Нету, — согласился околоточный.
— И показания свидетелей нету.
— Пока, — многозначительно поднял палец его благородие, — пока нету.
— В общем, ничего нету — значит, и дела нет, — резюмировал Буратино.
— Но есть закон! — сурово сдвинул брови околоточный, который в данный момент офицер почувствовал всю важность и ответственность, возложенную на него высшим руководством. — Я понимаю, — иронично продолжал офицер, — что такие понятия, как закон и государство, такие подлецы, как ты, презирают. Но смею тебя уверить, что пока я жив, в нашем городе будет закон!
— Да знаю, знаю, — как-то устало сказал Буратино, — будет закон, будет. А закон, как известно, это вы. Поэтому я к вам и пришёл… — с этими словами мальчик достал из кармана двадцать сольдо и аккуратно выстроил из них столбик на столе перед околоточным.
— Что это? — брезгливо указал на столбик пальцем офицер.
— Вот и я говорю, — не слыша вопроса, продолжал Буратино, — заявления от потерпевшей нету, свидетельских показаний тоже нету. А главное — нет никаких сплетен, никаких сплетен по поводу вас и этой жирной цыганки.
— Ну, наглец, — только и смог выдохнуть полицейский.
— Да-да, никаких сплетен, никаких насмешек за спиной и никаких газетных статеек.
При упоминании о газетных статейках синьор
