соскочила на землю. Испуганной птицей метнулась к яме.
— Вон из могилы, живо! Дурак, беги, её неправильно хоронили, Чернава опасна!
Быть не может, они пробыли здесь столько времени и не услышали ровным счетом ничего. Ни единого намека на то, что кто-то причинит им вред. Земля неподвижна, а записи вот они — рядом. Не желая нервировать девушку, Саша кивнул и наклонился за последним зеленеющим в грязи корешком.
Они своё получили, больше оставаться здесь незачем. Подвывающий волк и несущаяся навстречу зеленоглазая колдунья до конца отбивали охоту задержаться на подольше. Сейчас он закопает могилу обратно, заберет дневники, а по приезду в город обязательно сходит в церковь и поставит свечу за упокой несчастной женщины. Всё ведь хорошо…
Пальцы коснулись корешка дневника, Саша собрался потянуть его на себя. И произошло то, на что парень совершенно не рассчитывал. Книга провалилась вниз, в его кисть вцепилась чужая рука. О, он помнил эти пальцы. Бледные, длинные и невероятно тонкие. В первую встречу с Чернавой Бестужев посчитал их невероятно женственными.
Будто в замедленной съемке, он с отстраненным ужасом следил, как эти пальцы скользят по дорожке голубоватых вен на собственной кисти, а затем переплетаются с его — смыкая их руки в плотный замок. Резким рывком на себя она дернула его вниз, щелкнул вылетающий плечевой сустав, рухнул невесть на чем держащийся тонкий пласт земли.
Он оказался на Чернаве. Нос к носу, утыкаясь губами в её холодный подбородок. Нутро скрутило такой дикой волной первобытного ужаса, что каждый волосок на теле встал дыбом.
Мертвая женщина глядела на него белесыми пустыми глазами, лишенными зрачков, и улыбалась. Тление и разложение почти не коснулись её тела, такими же соблазнительно пухлыми были губы. Отдающая синевой, ледяная. Мертвая. Саша оттолкнулся свободной рукой от земли, пытаясь увеличить расстояние между ними, а мертвая ведьма подтянулась следом.
Так больно… Он не чувствовал неестественно вывернутого онемевшего плеча, нет, боль раскаленной кочергой выжигала в его мозге новые кровавые извилины. Бестужев слышал нежный голос внутри, от его громкости закладывало уши и застилало кровавой пеленой глаза.
Она пела. Пела своё проклятие, сводила его сума. Когда губы разомкнулись, и Чернава заговорила, его почти вывернуло наизнанку от этой подавляюще тяжелой лавины боли:
— Здравствуй, не верящий в колдовство мальчик.
Сашу вышвырнуло из могилы ледяной волной злости. Вот пальцы женщины держались за его руку, а в другой миг она уже толкает его в грудь так, что вышибает жалкие остатки воздуха. Тело чувствует невесомость, пустоту полета, а затем спина встречает широкий ствол дерева, позвоночник обжигает пламенем. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, Бестужев пытается схватить кислород широко открытым ртом, а он никак не проталкивается в глотку, дыхание сперло. Бегущие перед глазами мушки мешают, он не видит, как ловко выпрыгивает из могилы Чернава, как приподнимается в злом оскале верхняя губа, когда взгляд ведьмы цепляется за попятившуюся назад Агидель.
— Ты… — В голосе столько затаенной боли и злобы. Ведьма делает плавный шаг вперед, рыжая бледнеет и пятится обратно к волку. — Ты, сила моя, ты воля моя. Как отплатила за дар? Посмотри, твой брат больше не закован, ты можешь заставить петь ветер, убедишь склонить голову каждого и что я получаю взамен?!
Голос Чернавы срывается на визг, взлетает вверх тонкая рука, бьет плашмя звонкую пощечину и Агидель падает к её ногам ничком. Не пытается вскочить, вскидывает голову, зажимая алое пятно на скуле мелко дрожащими бледными пальцами. С этим ударом мир разрезается надвое пронзительным, почти нечеловеческим криком Елизарова:
— Не смей её трогать, слышишь? Не смей!
Сильные руки уже крутят колеса коляски, ему остается проехать с десяток метров, не больше. Когда Чернава, не отводя испепеляющего взгляда от девушки, тянет руку назад. В зажатых пальцах тот самый лом, который Саша оставил у могилы. Короткий замах. Удар. Испуганно кричит Агидель, подвывает замерший на месте волк, а Бестужев всё пытается подняться, пытается дышать.
Истошно заскрипел гнущийся металл коляски, колесо не просто искорежило ударом, его сложило надвое. Инвалидное кресло тут же завалилось на бок, выбрасывая незадачливого спасителя.
Ей словно это и нужно было, коротко взглянув на лежащего в ядовитых ягодах Славу, ведьма снова повернула лицо к Агидель. Та нервно тряслась, зажимала рот пальцами.
— Как никчемную дохлую курицу на задворках скотомогильника… — Очередная пощечина, девушка валится на землю, рассыпаются веером вокруг хрупкого тела рыжие пряди. Чернава коршуном возвышается над ней, корчит губы в брезгливой всепоглощающей злости. — Где были твои глаза, что чуяло сердце, когда меня как убитую скотину тянули на скрипящей ржавой телеге в это место? Каково тебе было бы, а?
Тонкие пальцы женщины вцепилась в запястье Агидель, пропороли разукрашенную веснушками кожу когти, полилась кровь. Алая, она побежала резвым ручейком по их рукам, крупными каплями разукрасила примятую траву, заблестела на боках ядовитых ягод. И мертвая ведьма снова запела. Страшно, упираясь свободной рукой в отвечающую ей, заходившую ходуном почву. Начали съеживаться растения, разлился по воздуху трупный смрад, а Чернава все пела, всё тянула не принадлежащую ей теперь силу из живой девчонки.
— Мри скот, урожай засыхай, живущий на землях покоя не знай. Ни с ночи по утру, ни в день, ни по вечеру. Кровавой слезой исходи, еды и питья нигде не найди.
Вверху угрожающе громыхнуло, стали сгущаться плотные черные тучи, порыв ветра голодным зверем вгрызся в их застывшие фигуры, разметал огненные и черные волосы, поднял в воздух и закружил резво падающие на землю капли крови.
Проклятие. Она прокляла всех жителей Козьих коч одним мгновением. И этим же сломила, иссушила силу Агидель. Совсем скоро закатное солнце сменится полной луной, тогда никто из них отсюда не выберется, нечисть наберет свою силу, окрепнет ещё больше.
Бестужев попытался встать. В эту же секунду обезображенное гневом лицо поднялось, белые глаза нашарили его, застывшего у корней.
— Лежать.
Коротко, как брошенная хозяйкой команда для непослушной собаки. И его сложило. Парализовало болью, страхом и отвращением. Сковало проклятием, которое почуяло собственную хозяйку, затянуло удавку на горле сильнее. Образ Кати вынес его с поляны, заставил забыть о мертвой ведьме, карающей их за беспечность. Он тонул в этой дикой тоске, Бестужев ею захлебывался.
Бока волка ходили ходуном, скулеж раздирал воздух, но Василько не сделал ни шагу к сестре, страх его обездвижил или заклятие было не понять. А Славик просто не успевал доползти до Чернавы и Агидель. Все они оказались беспомощными зрителями.
— Око за око, я дала тебе
