новую жизнь, теперь я её заберу. — С угрожающей нежностью ведьма коснулась лица преемницы, а затем вцепилась в волосы. И потащила. Потащила девчонку к разрытой могиле.
Надсадно взвыл волк, закашлялся кровью пытающийся подняться Бестужев. Но страшнее всего были не их жалкие попытки помочь или испуганный, наполненный болью крик Агидель. Страшнее всего был рёв Славика.
Пропитанный злостью и болью. Пальцы парня судорожно сжали очередной пучок белладонны, проволокли тело на десяток сантиметров вперед, а затем, он начал подниматься. Сначала к животу подтянулось одно колено, за ним другое. Стоя на четвереньках, Елизаров обливался горячим потом, смаргивал накатывающие слезы и пытался поднять тело на атрофированные мышцы ног.
Замерла у самого края ямы Чернава, будто видела, что творится у неё за спиной. Громче всхлипнула Агидель, царапающая каменную руку, вцепившуюся в волосы. Голова мертвой ведьмы медленно повернулась в его сторону. Не к плечу, чтобы зацепить периферией зрения, острый подбородок встал аккурат над лопатками, громко захрустели неспособные к такому движению позвонки. Она уже не могла почувствовать боли. Сочные губы приподнялись в холодной улыбке.
— Считай, у тебя хоть что-то останется от твоей первой любви, скажи ей напоследок спасибо.
Елизаров зарычал — протестующе и зло, опираясь на колено поднялся на ноги. Не дойдет, это было видно сразу, он просто не успеет. Шатаясь, сделал один неуверенный шаг, второй. На третьем задрожали не только ноги, всё тело пошло крупной дрожью. Взгляд парня прикипел к хрупкой фигурке Агидель, распластанной на краю неглубокой ямы. Заплаканное лицо, горящая от пощечин щека, припухший нос. Господи, она уже не верила в собственное спасение, через слезы она ободряюще улыбнулась ему и прикрыла глаза.
Захрипел, сделал четвертый шаг, зло сморгнул подступающие слезы. Он её не потеряет, не сможет.
— Забери меня, не её. — В голосе ни капли сомнения, надтреснутый и выцветший, он мог принадлежать глубоко уставшему старику, никак не храбрящемуся самоуверенному Славику. — Если ты хочешь кого-то наказать, то наказывай меня. Я сделаю что угодно, умоляю, отпусти Агидель.
Он уже проиграл. Он мертв. Если мир не услышит больше звонкого смеха рыжеволосой красавицы, если солнце больше не поцелует россыпь ярких веснушек на щеках, то зачем ему жить? Если не станет Агидель, его больше не будет. Потому что это так глубоко, навыворот, цепляя крюком и вытягивая изнутри всё хорошее, на что он способен. Она сделала его живым. Заставила забыть о собственной немощности, напомнила, что может быть тепло и уютно одним своим существованием. Она стала его домом.
Насмешливо цокнула языком по зубам ведьма, тряхнула начавшую вырываться и причитать девушку. Глупая. Агидель ругала и кляла его такими матами, что будь Елизаров в другом месте и не в такой поганой ситуации — громко хохотал и поспешно записывал. Славик сделал пятый шаг. Умоляюще сложил вместе руки, глядя на мертвую женщину. Опустить глаза на Агидель ему просто не хватило храбрости.
Господи, пожалуйста, пусть она живет.
— Не пойдет. — Женщина разрушила весь его мир одной фразой, это было сильнее удара в солнечное сплетение. — Прости Вячеслав, мне вернуть свою силу нужно, а в тебе отродясь ничего ведьмовского не бывало. Порадуйся, тебя жизнь от ведьминой любви уберегла. Она у нас ох какая ядовитая и тяжелая.
Завыл надрывно Василько, в беспокойстве заметался по краю поляны.
— Давай же, трус, она ведь твоя сестра! — Бестужев захрипел, слова выдрались из глотки вместе с новой порцией крови. Будто в гортани стеклянное крошево — ни проглотить, ни сплюнуть. И в этот момент волк ринулся к ведьме.
Чернава играючи швырнула Агидель в разверзнутую могилу небрежным движением. С хрустом вернулась на положенное место голова, ведьма хищно осклабилась, нетерпеливо перебирали воздух скрюченные пальцы. И тут, не добегая до неё метра, Василько резко вжался в землю брюхом и затормозил, сохраняя дистанцию.
Её издевательски громкий победный хохот пронесся над поляной. И запнулся. Чернава пошатнулась, закашлялась черной кровью, медленно опустила взгляд на собственную грудь. Скрюченные пальцы царапнули широкую ветвь рябины, выглядывающую зазубринами через переломанные развороченные ребра. Губы ведьмы тронула улыбка, перед тем как завалиться на бок, она прикрыла пустые глаза.
Сумевший приподняться на вытянутые руки, Саша сплюнул комок крови. Мертва, теперь она мертва по-настоящему. Боль тут же разжала свои тиски. Прояснившийся взгляд зацепился за стоящего в вырытой яме Щека, полоз равнодушно вытирал перепачканные ведьминой кровью пальцы. Из-за тонкой рябины, растущей на противоположном краю поляны, вышла Катя.
Катя… Его Катя. Господи, какая же она красивая, как распирает грудину от этой давящей, безграничной радости. Боль забылась, на её место скользнуло нечто теплое, мягкое. Бестужев поднимается на ноги, шатаясь и спотыкаясь на ровном месте, рвется вперед. Мимо обнимающей Елизарова Агидель, мимо недовольно жмущего в суровую линию губы Щека. Сердце заходится в диком темпе, крутит внутренности, дрожат пальцы. И теперь Саше не хватает воздуха не из-за жары или страха, он захлебывается, задыхается этой любовью. Рядом. Катя просто рядом.
Бестужев почти сносит её, едва не опрокидывает в истекающие ядовитым соком ягоды. Сжимает пальцы на тонких лопатках так сильно, что им вот-вот полагается треснуть. Катя пошатывается, стараясь сохранить равновесие обвивает руками широкие плечи. Его трясет, вот-вот захлебнется счастьем, из груди вырвутся беззвучные, недостойно жалкие рыдания. Хрипит ей в макушку, жадно давится её запахом, гладит то спину, то спутанные, отросшие ниже талии волосы, большими пальцами оглаживает острый разворот ключиц. И шепчет, шепчет извинения, её имя без остановки. Пытаясь напиться, насытиться моментом. Как же дико её не хватало. Теперь он не был одинок, он был полон. Хоть на миг. Хоть на короткую секунду, пока твердая рука Щека не оторвет его от чужой жены. А Царь и не одергивал.
Молча скользнул по Бестужеву напряженным взглядом, похлопал по холке ластящегося к руке волка и выскочил из могилы. В глазах — раздражение, смешанное с жалостью. Полоз заставил себя замереть в отдалении от Смоль, прислоняясь спиной к изувеченной, понурившей ветви осине. Бестужев не увидел, как Катя бросила на мужа извиняющийся взгляд перед тем, как скользнуть пальцами в его спутанные волосы, пытаясь успокоить, утешить.
Пусть все исчезнут, пусть весь мир катится в преисподнюю, пусть после смерти его душу жарят в котле со смолой, но, Господи, пусть сейчас она останется рядом. Пусть он сможет чувствовать её пальцы, как и раньше, в давно забытом прошлом скользящие по затылку, перебирающие пряди. Бестужев хотел бы украсть её, забрать с собой, пустить глубоко под
