Сопоставить сказанное Германом с тем, что говорила мне его мать.
Всё, о чём я сейчас могла думать, это её уверенный тон, едва ли не насмешку в голосе и злые, очень злые слова. Как ножом по открытой ране.
За три года нашей супружеской жизни я так и не научилась давать ей достойный отпор.
И мне грозило совсем потеряться в своих мыслях и времени, если бы не звук подъехавшего к крыльцу авто.
Я даже по звуку мотора могла безошибочно определить, что это машина мужа.
Мы встретились в коридоре — он направлялся в столовую, наверняка справившись у прислуги, где я нахожусь.
Мир вокруг странно застыл, пока я пыталась сообразить, как действовать и что говорить.
Господи, ещё и полных суток не миновало, а столько всего успело случиться.
Его буйная тёмная грива слегка растрепалась от быстрой ходьбы. На нём обычные джинсы и вязаный свитер под кожаной курткой. Выглядел так, будто вернулся с прогулки.
С поисков. И я прекрасно помнила, кого он искал.
— Привет, — он вбирал меня взглядом, а я не могла сосредоточиться. Не могла сообразить, с чего стоит начать разговор.
— Привет. Ты так рано уехал…
Он кивнул, не сводя с меня глаз:
— Да. Были дела.
— Я знаю, — под этим пристальным взглядом я буквально сгорала, но ей богу, никак не могла определить, что этот взгляд значил. Муж не спешил делиться результатами своей поездки.
Нашёл он её всё-таки или нет? Его несколько часов не было. Должно быть, всё же нашёл, и они много всего обсудили. Может, даже решили что-то. Решили всё окончательно.
Я пыталась заткнуть этот внутренний диалог, напоминая о нашем с Германом разговоре вчера. Ведь я совершенно не чуяла фальши! Он так складно, так грамотно всё объяснял!
Но могла ли я сейчас безоговорочно доверять собственным выводам и собственной интуиции?
— Знаешь? — кажется, он искренне удивился, провёл ладонью по волосам.
Я уже и отвыкла вести с ним такой спокойный, не фонтанирующий эмоциями разговор.
Впрочем, это пока.
До тех пор, пока наружу не выйдет вся правда.
— Знаю. После того, как ты уехал, мне Надежда Георгиевна позвонила.
В тёмных глазах зажглась настороженность:
— Мать? Зачем?
Интересно, смог бы он догадаться, если бы я отказалась ему объяснять.
— Просила оставить тебя наконец-то в покое.
Его лицо окаменело. Челюсть сжалась, ноздри хищно раздулись.
А я пыталась понять, что означал этот зарождавшийся гнев.
— Герман… она всё мне рассказала. Рассказала, что ты приезжал, чтобы отыскать Марину. Что ты беспокоишься…
— Беспокоюсь? — муж смотрел на меня так, будто я на латыни вдруг заговорила. — Лиля, о чём ты вообще говоришь?
— Это… это не я говорю. Надежда Георгиевна. Она дала мне понять, что ты в себе разобрался, нашёл какие-то ответы, всё понял и… искал Марину.
Муж какие-то время смотрел на меня в полном молчании. Кажется, я впервые видела его в таком состоянии — когда он не мог подобрать нужные слова для ответа.
— Это… уже просто бред какой-то. Какого хрена ещё и она свой нос суёт в наши дела! — он впечатал ладонь в стену, потом повернулся ко мне. — И ты — что? Ты ей поверила?
Весь кошмар в том, что после всех пережитых кошмаров я уже не понимала, кому стоит верить. Вероятно, не доверяла даже себе. Уж точно не после вчерашней ночи.
Я молчала, и его лицо начинало кривиться, будто от боли.
— Герман, может… может, нам стоит поставить всё это на паузу? Выходит, сколько мы ни пытаемся разобраться… становится только хуже. Хуже нам обоим, понимаешь?
— На паузу? — едва слышно переспросил он. — Как ты эту пазу себе представляешь? Как? После…
Он сглотнул и отвёл взгляд, будто ему вдруг даже смотреть на меня было невыносимо.
Наверняка, как и я, вспомнил о нашей вчерашней ночи.
— Я не знаю. Не знаю, но… дальше так тоже нельзя. Я не собираюсь тебе жаловаться на твою собственную мать, но если бы ты только слышал…
Дыхание перехватило, и я не смогла продолжать. Проклятые слёзы душили всякие попытки выговориться.
— Не нужна нам никакая пауза. Нам просто нужно поговорить.
— Мы уже говорили, Герман. Говорили. Не раз.
— Нет, — от упрямо мотнул головой. — Ты не понимаешь. Моя поездка многое прояснила. Я хочу…
Его прервала мелодия звонка. Он на автомате сунул руку в карман куртки, вынул телефон и взглянул на экран.
В его лице что-то переменилась, но я пока не понимала, что именно.
Я предполагала, он намерен ответить на, вероятно, важный звонок.
Вместо этого схватил меня за руку и потащил обратно в столовую.
— Герман…
— Вот и шанс расставить всё наконец по местам, — бросил он на ходу, буквально втащил меня в столовую, отодвинул стул, жестом пригласил сесть и положил передо мной на столешницу звонивший телефон.
Я взглянула на экран и обмерла.
Герману звонила Марина.
— Герман… — я оторвала взгляд от гипнотизировавшего меня экрана и беспомощно уставилась на мужа.
Но он ничего мне не ответил. Лишь приложил палец к губам, призывая к молчанию.
Я подавила нараставшую панику, которая требовала вскочить из-за стола и умчаться из комнаты. И не потому что я не хотела узнать наконец всю правду. Нет, вовсе не потому. Во мне говорил глубинный страх перед неизвестным.
И, кажется, Герман это почувствовал. Он замер за спинкой моего стула, а на плечо мне легла тяжёлая мужская ладонь, легонько его сжала.
Пальцем левой руки он между тем провёл по экрану, отвечая на звонок. А потом ткнул в кружок с символом мегафона — вывел звонок на громкую связь.
— Герман?..
Голос Игнатьевой из динамика телефона — с особыми, томными нотками — заставил меня в секунду промёрзнуть до костей.
— Надеюсь, ты звонишь, чтобы объяснить своё вчерашнее отсутствие на рабочем месте.
— М-м-м-м… так и знала, что ты начнёшь с рабочих вопросов, — усмехнулась она.
Кажется, Игнатьеву совершено не смущал ледяной тон моего мужа.
— Марина, ты не отпрашивалась, не брала ни больничный, ни отгул. Ты не вышла на работу и никого не предупредила. Это как называется?
— Это называется, у меня появились дела. Герман, ну прекрати строить из себя сурового начальника, а? Никаких горящих дел у меня вчера в офисе не было, я и позволила себе импровизированный выходной. А тебе не сказала, потому что обиделась, ясно?
— Нет, не ясно.
— Твоя Ольга совсем обнаглела, — охотно пояснила она. — Не пустила меня в твой кабинет. Сказала, по твоему собственному распоряжению. Разве так с подругами детства обращаются?
— Замечательно, — в голосе Германа зазвучала
