особо старалась не думать. Всё было настолько ненормально и странно, что, если начинать думать, можно вообще сойти с ума.
Нога подвернулась на скользком корне, и я упала на колено, больно ударившись. Некоторое время я сидела на земле, сжав зубы и схватившись за ушибленную чашечку. Слёзы унять я не смогла. Да и не от кого мне было скрываться и демонстрировать выдержку, поэтому они побежали по щекам. Я лишь старалась не зареветь в голос. Мне повезло, что от удара я скукожилась на земле в кустах — совсем рядом, прямо со мной, прошли ещё четверо.
Такие же грязные, как и те двое.
Они курили и разговаривали. Смысл разговора я не поняла, хоть и прислушивалась, как могла. Один из них сказал что-то типа:
— Пузырь сказал слева!
Другой мужчина злобно ответил:
— Да манал я твоего пузыря и тебя вместе с ним! Мы будем справа!
И они опять начали ругаться, в ход пошли такие маты, что я сидела в кустах и краснела. Наконец, они прошли мимо меня и пошли дальше. Меня они не заметили.
Я немного ещё посидела в кустах, но никто больше не шел.
Тогда я встала и пошла вперёд, туда, откуда они вышли.
Должна же я разгадать эту загадку!
Я прошла немного по тропинке и опять затаилась в кустах ольховника. И было отчего. Прямо передо мной был двор — не двор, в общем, довольно широкая горизонтальная площадка, на которой находились две достаточно немаленькие избушки, причём одна из них совсем новая, недавно срубленная. Рядом стоял охотничий лабаз на четырёх высоченных, с два-три моих роста, длинных «ножках». А между новой избой и лабазом был чум. Да, да. Самый обычный чум, но только не из оленьих нюков, а из брезента. Так называемый «летний чум». Этот был небольшим и изрядно закопчённым. Я уже научилась немного разбираться. То есть такие чумы ставили вместо летней кухни, чтобы готовить там еду. Я, крадучись, прошла чуть ближе — в нос ударил странно знакомый запах. Каша — не каша? Котлеты — не котлеты?
И тут меня осенило! Ландорики! Так же пахнут ландорики!
Уже не скрываясь я подошла к чуму, осторожно, стараясь не шуметь, обошла кучу хвороста и дров, как попало сваленных почти у самого входа, и отдёрнула кусок заскорузлого брезента, прикрывающий выход. Там, в полумраке, запах ландориков был особо насыщенным.
У закопчённой буржуйки, что-то тихо напевая под нос, стояла и жарила ландорики… Аннушка.
— Аннушка… — тихо позвала я, никак не могла поверить во всё это.
— З-зоя? — ложка выпала из её рук. Аннушка охнула и схватилась за сердце. — Что ты что здесь делаешь⁈ Постой, почему ты тут? Ты как сюда попала⁈
— Тебя пошла искать, — ответила я. — Вот, нашла… вроде…
Повисла пауза. Аннушка смотрела на меня в полном смятении, губы её дрожали. Наконец, не справившись с собой, она всхлипнула и словно плотину прорвало — слёзы хлынули из глаз двумя ручьями.
— З-з-зоя-а… — совсем расплакалась она.
— Всё хорошо, — сказала я, осторожно обнимая её. — Как ты тут оказалась?
— Зоя, тебя никто не видел? — вопросом на вопрос ответила Аннушка и по её обеспокоенному лицу было видно, что этот вопрос очень важный.
— Никто.
— И эти? — она сделала неопределённый жест, но я поняла, кого она имеет в виду.
— Нет, — махнула головой я и, не давая её опомниться, переспросила, — как ты тут оказалась?
— Всё сложно, — прошептала Аннушка и глаза её забегали.
— Ничего, расскажи, я пойму.
— Это длинная история, — опять попыталась увильнуть Аннушка.
— Время есть, вот и расскажи, — не отступала я.
— Скоро эти вернутся, — вздохнула Аннушка и вытерла слёзы тыльной стороной ладони, оставляя на лице следы от сажи.
— Ты начни, что успеешь — расскажешь, — не уступала я. — Я правильно понимаю, ты сама, добровольно из лагеря тогда ушла?
— Д-да… — хрипло прошептала Аннушка и опустила голову.
— Почему?
— Так надо было, — лицо Аннушки окаменело.
— Ань, рассказывай давай, — тихо, но твёрдо сказала я. — Почему ты здесь? Кто эти люди? Почему они грязные такие? Что они делают в штольнях?
— Да что тут рассказывать, — начала Аннушка, — думаю, ты их видела и поняла кто они…
— Нет, — покачала головой я.
— Это беглые зэки, — всхлипнула Аннушка и испуганно посмотрела на вход в чум. — Уголовники в смысле…
— А ты здесь почему?
— Здесь Федька… — трубно высморкалась в платок Аннушка.
— Это кто?
— Брат мой… младший….
— Он тоже? В смысле тоже из них? — попыталась корректно сформулировать вопрос я.
— Да он у нас всегда шалопаем был… с детства… — вздохнула Аннушка, — родители-то наши рано померли, а мы с бабкой, как могли, старались его воспитывать, но он школу бросил, с плохой компанией связался… и понеслось… Но так-то он хороший. Слабовольный просто. Я как узнала, что он тут недалеко сидит — напросилась сюда в экспедицию. А потом его в лесу увидела. Можешь себе представить! Я потому и ушла, чтобы он не наделал ещё больше глупостей! Понимаешь меня⁈ Ты понимаешь, Зоя⁈
— Ань, а ты-то хоть понимаешь, что ты натворила? — потрясенно прошептала я, — сейчас же Бармалей на твои поиски всю авиацию поднимет. Я даже представить боюсь, что будет!
— Ой, да пусть будет, что будет! — отмахнулась Аннушка и приглушенно ойкнула — от ландориков повалил густой дым. — Ну вот, сожгла!
— А за что они Нину Васильевну убили? — спросила я.
— Как убили? — дымящаяся сковородка с грохотом выпала из ослабевших аннушкиных рук.
— Три пулевых выстрела в живот, — безжалостно ответила я, — мы с Митькой её на холмах пару дней назад нашли, возле пятьдесят восьмого… видела бы ты как она страшно умирала…
— Господи-и-и-и… — тоненько завыла Аннушка, — что же тут такое творится!
— Ань, ты не боишься, что и тебя убьют?
— Нет! Зоя! Это не наши! Они точно не убивали!
— Аннушка, но больше некому…
— Тихо, Зоя! — прислушиваясь к шагам снаружи, побледнела Аннушка, — они сюда идут! Бля, что же делать?
— Анька! — послышался снаружи грубый мужской голос, — что это у тебя горит там?
— Ой! — ахнула Аннушка и схватила меня за руку, — быстро давай сюда!
Она заметалась по чуму и вдруг затолкала меня за шторку, отделяющую основное пространство от закоулка, где хранилась всякая продуктовая ерунда и кухонный хлам, и шепнула мне:
— Сиди тихо!
А затем громко сказала:
— Ландорики горят, Федь! А я тебе говорила, что эта сковорода пригорает!
— Ну, Нюрок, не выдумывай, где я тебе тут хорошую сковороду возьму?
— Вот и будете теперь горелое жрать! — зло выкрикнула Аннушка, но потом, смягчившись, добавила, — а чего ты смурой такой, Федя? Опять случилось что?
— Да мужики аж в ту сторону ходили, к озёрам. Даже не знаю, Нюрок, если не найдём, кто наших грохнул, тогда уходить придётся. А ведь мы ещё не всю жилу распотрошили. Мне кажется самый жир напоследок остался.
— Давай уйдём, Федь, — просительно сказала Аннушка, — страшно мне за тебя. Боюсь ещё и с Кедрового самолет пришлют меня искать.
— Здесь нас не найдут, не бойся. А работу доделать надобно. Вот выпотрошим её и уедем с тобой в Париж, Нюрок. И Алёшу заберём. И бабу Зину.
Они ещё поболтали, а я сидела и, по законам жанра, еле сдерживалась, чтобы не чихнуть. Когда брат Аннушки ушел, она откинула дерюжку и зло шикнула на меня:
— Так, Зойка! Держи вот! — мне в руки был сунут небольшой узелок, — голодная небось. Но тебе прямо сейчас уходить надо. А то эти вернутся, и я тебе не завидую.
— Аннушка, пошли вместе домой, а? — жалобно прошептала я, — по дороге что-то придумаем, никто и не догадается про Федю твоего.
— Нет, Зоинька, не могу я, — жалобно протянула Аннушка и добавила, — и это, не они Нинку убивали. Да что говорить, у них самих Василия и Пузыря убили. Два дня назад. В смысле труп Василия в штольне нашли, а Пузырь пропал. Вот всё ищут его.
— А кто это?
— Ох, не знаю, что тебе сказать, Зоя, — покачала головой Аннушка, — уходи, прошу, не трави сердце!
— Хорошо, — кивнула я, видя, что она со мной не пойдёт. — Береги себя, Аннушка. И это… не беспокойся, я никому не скажу, что тебя видела.
— Я знаю, Зоя, — кивнула Аннушка, — Иди! Даст бог, свидимся ещё!
Она принялась вытирать слёзы замызганным фартуком, а я, последний раз взглянув на её хорошее и такое почти родное лицо, выглянула наружу и, не найдя там ничего подозрительного, перебежками ломанулась в ближайшие кусты.
Обратную дорогу помню, как в тумане.
К пятьдесят восьмому я пришла
