77
Черная интеллигенция – здесь: черносотенная интеллигенция, по-другому: интеллигенция национально-мстительной правизны.
Номады (от греч. nomas, род. п. nomados – кочующий) – кочевники. Номадизм – образ жизни скотоводов, зародившийся в конце II – начале I тыс. до н. э.
Прибывший оттуда – псевдоним Ильина.
Львов Лоллий Иванович (1888–1967) – поэт, журналист, литературный критик, неизменный сотрудник всех изданий П. Б. Струве.
От редакции. Одновременно с этой статьей автор ее прислал нам список правил о том, как блюсти тайну, и мы охотно даем ему место во второй части нашей первой книжки.
Старый Политик – псевдоним Ильина.
В одной из ближайших книжек журнала редакция имеет в виду дать точную и исчерпывающую справку о движении крестьянского землевладения в предреволюционной России. По исчислениям одного из лучших знатоков аграрного вопроса в России профессо ра В. А. Косинского, основанным на данных сельскохозяйственной переписи 1916 г., скупка земли крестьянами при содействии правительства продвинулась к этому году настолько, что из зе мель сельскохозяйственного назначения в Европейской России – около 79 % принадлежало мелким землевладельцам (не свыше 50 де сятин на хозяйство) и только 21 % принадлежал более крупным землевладельцам.
Ольденбург Сергей Сергеевич (1888–1940) – русский историк, журналист, сражался в рядах Белой армии против большевиков, эмигрант. Главные его труды: «Переворот большевиков», «Ленин и большевистская революция» и известная двухтомная монография «Царствование императора Николая II».
Невступно – здесь: поменьше.
Бунге Андрей Иванович (?–1943) – старейший сотрудник берлинской газеты «Новое слово», белградской газеты «Новое время», автор парижской газеты «Возрождение». В 1927 г. вышел вместе с Ильиным из «Возрождения» в знак протеста против снятия главного редактора П. Б. Струве.
Палеоазиаты – термин, введенный в середине XIX в. для наименования группы малочисленных народов Северной и Северо-Восточной Сибири: чукчей, коряков, ительменов, юкагиров, нивхов, кетов, эскимосов и других. Палео – от греч. palaios – древний.
Каноническое объединение Русской Православной Церкви Московского патриархата и Русской Зарубежной Церкви произошло 17 мая 2007 г. в праздник Вознесения Господня. Тем самым жизнь подтвердила верность этих предвидений и предсказаний.
Бах Генрих Генрихович (1881–?) – чиновник российского МИДа, делегат на Зарубежном съезде от бывших служащих МИДа, проживавших во Франции.
Ответ на письмо «Прибывшего оттуда», см. «Русский Колокол» № 1.
Имеются в виду московские идеологи «теории Третьего Рима», последователи русского писателя XVI в. старца Филофея, монаха Псковского Елизарова монастыря, сторонника иосифлян.
Поскольку нигде в работах самого Ильина термин «Москва – Третий Рим» не встречается, здесь уместно дать комментарий, частично объясняющий этот феномен.
Георгий Флоровский в своих «Путях русского богословия» отмечает два аспекта этого исторического явления: «Это была именно эсхатологическая теория, и у самого старца Филофея она строго выдержана в эсхатологических тонах. “Яко два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти”… Схема взята привычная из византийской апокалиптики: смена царств или, вернее, образ странствующего Царства, – Царство или Град в странствии и скитании, пока не придет час бежать в пустыню… В этой схеме два аспекта: минор и мажор, апокалиптика и хилиазм. В русском восприятии первичным и основным был именно апокалиптический минор. Образ Третьего Рима обозначается на фоне надвигающегося конца – “посеем чаем царства, емуже несть конца”. И Филофей напоминает апостольское предостережение: “придет же день Господень, яко тать в нощи”… Чувствуется сокращение исторического времени, упроченность исторической перспективы. Если Москва есть Третий Рим, то и последний, – то есть: наступила последняя эпоха, последнее земное “царство”, конец приближается. “Твое христианское царство инеем не останется”. С тем большим смирением и с “великим опасением” подобает блюсти и хранить чистоту веры и творить заповеди. В послании великому князю Филофей именно предостерегает и даже грозит, но не славословит. Только уже вторично апокалиптическая схема была использована и перетолкована официальными книжниками в панегирическом смысле. И тогда превращается в своеобразную теорию официозного хилиазма. Если забыть о Втором Пришествии, тогда уже совсем иное означает утверждение, что все православные царства сошлись и совместились в Москве, так что Московский Царь есть последний и единственный, а потому всемирный Царь. Во всяком случае, даже и в первоначальной схеме Третий Рим заменяет, а не продолжает Второй. Задача не в том, чтобы продолжить и сохранить непрерывность византийских традиций, но в том, чтобы заменить или как то повторить Византию, – построить новый Рим взамен прежнего, павшего и падшего, на убылом месте. “Москов ские цари хотели быть наследниками византийских императоров, не выступая из Москвы и не вступая в Константинополь” (Каптерев)… В объяснение падения Второго Рима говорится обычно о насилии агарян, – и “агарянский плен” воспринимается, как постоянная опасность для чистоты греческой веры, откуда и эта острая настороженность и недоверчивость в обращении с греками, живущими “во области безбожных турок поганского царя”… Так происходит сужение православного кругозора. И уже недалеко и до полного перерыва самой традиции, до забвения и о греческой старине, то есть об отеческом прошлом. Возникает опасность заслонить и подменить вселенское церковно-историческое предание преданием местным и национальным, – замкнуться в случайных пределах своей поместной национальной памяти. Влад. Соловьев удачно называл это “протестантизмом местного предания”. Конечно, не все так рассуждали, и подобные выводы были сделаны не сразу, – скорее уже только позже, к середине XVI века. Но очень показательно, что при этом ведь доходило до полного выключения и отрицания греческого посредства и в прошлом, – ведь именно в этом весь смысл сказания о проповеди апостола Андрея на Руси, как оно повторялось и применялось в XVI веке… Во всяком случае – постепенно и довольно быстро не только падает авторитет Византии, но и угасает самый интерес к Византии. Решающим было скорее всего именно националистическое самоутверждение» (Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1937. С. 11–12).
С этим согласуется и исход борьбы-противостояния между заволжцами (преп. Нил Сорский) и осифлянами (Геннадий Новгородский, Иосиф Волоцкий) в пользу последних. Сейчас «теория Третьего Рима» переживает в России новый всплеск. Этот этатический уклон в русском менталитете еще более накренился. В эту теорию привносится «представление» о Катехоне (Удерживающем), причем роль этого «удерживающего» выпадает на государство, на империю независимо, языческая она или христианская (Римская империя, Российская империя, сталинский СССР, грядущая Русская империя, вся «Русская православная цивилизация»). Ильину всегда было присуще чувство ранга, он это понимал так: «Религия, вера, церковь, потом нация, народ, граждане, и только потом государ ство, империя, право». Перевернутая пирамида – характерное явление нынешнего патриотического и государственного предпочтения. Этот выбор не только неверен, но естественным образом теряет религиозную глубину, мысленную строгость (по Ильину, «теоретическую совесть»), нравственную чистоту (оправдываются все исторические безобразия своего народа и своей истории). В словесном выражении и оформлении «теории Третьего Рима» это напоминает «народные поделки» или «армейские сувениры». Вот почему ничего подобного нет у Ильина.
Лаппо Иван Иванович (1869–1944) – профессор Каунасского университета. С 1905 по 1919 г. профессор Тартуского университета. Известны его работы по истории Литвы.
Здесь уместна следующая цитата из Хрисанфа: «Прямо Евангелие ничего не говорит о жизни общественной и не касается непосредственно ее устройства: оно выше и шире этой жизни; оно все дух и жизнь (Ин. 4, 63) в смысле общих духовных начал, которыми оно проникнуто. Основатель христианства открыто возвещает, что учение Его, как и Он сам, не от мира. И в этом отношении христианская религия есть единственная из религий, вполне отрешенная от временных, случайных и изменчивых форм жизни, единственная религия в собственном смысле слова; потому что только религия не знает ничего, что вне ее задачи и целей; тогда как все древние и исторически известные религиозные учения представляли собою в большей или меньшей степени смешение элемента религиозного с научным или общественным, указывали и предписывали известные частные формы социального быта, сообщали правила для внешней, обыденной жизни. Это также факт, возвышающий Евангелие над всеми известными религиозными учениями и свидетельствующий о том, что евангельская истина выше всего того, что касается бытия преходящего и обусловленного временем и пространством. Но по тому самому, что христианское учение стоит выше временных форм жизни, по тому самому, что оно указывает основные, духовные начала жизни, требует обновления духа и сердца в человеке и дает средства для этого нравственного перерождения, оно не может не касаться и земного быта человеческих обществ. Не было религии, которая бы так отрицала всякую связь свою с формами и целями общественной жизни, и вместе с тем не было и нет религии, которая бы так широко и глубоко, так постоянно и неизменно влияла на устроение временной жизни человека и человеческих обществ. Основатель христианства не заявлял о Себе, что Он призван быть преобразователем общественной жизни народов, напротив, устранял все, что могло вести к мысли об этом; а между тем Его учение произвело всемирный переворот в человеческой истории и отделило историю древнего мира от новой, христианской истории неизгладимыми чертами. Так и должно было быть. Новые и всеобщие нравственные начала, вместе с обновлением духовных сил человека, не могли не оживотворить и не обновить внешнего быта человеческих обществ. Высокое достоинство человека, созданного для жизни вечной, открыто и осязательно засвидетельствованное чудом воскресения Христова, высокий и беспредельный идеал жизни, так ясно указанный новой религией, нравственное начало любви и самоотвержения – вот те животворные силы, которые принесла с собою миру новая религия и которые не могли не отразить своего влияния и на гражданской жизни народов. Евангелие не имело целию сообщать человеку знание в строгом смысле слова, то есть в смысле, отличном от понятия о религиозном знании или вере. Если ветхозаветная религия в противоположность другим древним религиям мало касалась или почти вовсе не касалась вопросов о небе и о земле в значении физическом или естествознательном, то тоже еще более решительно нужно сказать о Евангелии. Оно проповедует нам о любви к нам Небесного Отца, о нашем грехе и искуплении, о надежде на жизнь в вечности – и только; все прочее ниже его задачи. Но оно сказало о вечном, не умирающем достоинстве нашего разума, о том, что он есть образ вечного Божественного Слова и что Слово Божие воплотилось и жило с человеками, чтобы научить их вечной истине и возвестить им, что в будущем ожидает их непосредственное видение и познание самой беспредельной истины. Здесь основы и побуждения к тому умственному развитию народов, какое началось со времени явления христианства, и к тому открытию тайн природы и господству человека над нею, которое, вместе с временем, более и более увеличивается и так изумляет нас самих в последние дни. Так действует разум, освободившийся от уз неразумной природы, которую люди обожали в язычестве, сознавший свое высокое превосходство пред слепыми и бездушными мировыми силами и уверенный в своем вечном достоинстве и в бессмертии своего знания и достояний науки.
