Мое сердце рухнуло вниз. Еще до того, как я понял, что эта улыбка — улыбка сына своему отцу — адресована Дитриху.
С этим мириться у меня уже просто не было сил. Словно в тумане, я шел к своему сыну. Смотрел, как он смотрит на меня — вопросительно, растерянно настороженно. Как эта гамма эмоций сменяется недоумением. Я знал, что еще немного — и увижу в его темных глазах, таких же как и у меня, протест. А от этого сердце разорвется окончательно.
— Сай, тигренок… — голос сбился, в горле защипало. По ногам выстрелила дикая слабость. Не понимая, что делаю, я опустился на колени на жаркие плиты под палящим солнцем чужой страны, протягивая руки к пареньку, который был моим сыном.
А он переводил потрясенный взгляд с меня на Дитриха. Я даже не понимал, что после всех пластических операций ему меня не узнать. Что время наверняка стерло те воспоминания.
Дитрих сделал шаг вперед.
— Саят, это твой отец. Помнишь, я всегда говорил, что однажды он вернется…
— Было круто, правда?
— А помнишь, я сам отъехал на лодке от берега и едва не утонул?
— Ты не успел, — я едва успевал смахивать слезы, листая без цели альбомы с фото новой жизни моей семьи. — Я поймал тебя, и мы поплыли вместе. Эта полудырявая посудина не успевала заполниться водой — мы ее вычерпывали и латали бреши монтажной пеной. Мама потом нам обоим высказала за промокшие ноги. Эй, ты что, проверяешь меня?
— Прости, пап. Просто ты другой совсем. Но тебе идет. Ты похож на одного актера из боевика. А вот когда обнял, меня как туда. В детство… я пояснить не могу как, но ты обнимаешь так же… как и тогда. Ты теперь будешь жить с нами? Дитрих, он… он тоже был как отец. Он разрешил называть себя «кентом»…
— Я не знаю, что будет, Сай. Я просто… я просто очень рад тебя встретить. Ты так вырос…
— Уже восьмой курс калифорнийского колледжа. Еще неделя каникул, и обратно. Ты будешь приезжать?
Стук в дверь прервал беседу с сыном. Я смотрел на Марину. Как и в первый раз, чувство нереальности происходящего вызвало головокружение.
Я думал, обниму ее, забыв о присутствии Дитриха. Зароюсь лицом в ее волосы, сожму так крепко, что будет сложно дышать. А едва увидел ее — неулыбчивую, сосредоточенную, с короткой стрижкой и в спортивном костюме, застыл на месте.
Она была чужая. Растерянная, обалдевшая, такая знакомая, родная — но что-то изменилось.
Объятия вышли сухими.
— Тагир, пообщайтесь с Саем… через полчаса обед. Мы… не будем вам мешать.
Думал, когда увижу ее спустя озвученное время, шок отпустит. Накроет нежностью, той, что так долго одолевала, пока я верил, что ее уже нет на этой земле. Но ничего. Между нами словно колебалась незримая энергетическая стена. Ни капли того счастья и доверия, в которых утопил меня Саят.
— Идемте обедать. А потом… потом нам придется поговорить.
— Но я хочу с папой к океану! Представляешь, он ни разу не занимался серфингом…
— Он присоединится к тебе. А мне придется поговорить с… твоим отцом наедине.
Холод. Стена. Я ощутил это в полной мере, когда мы уединились с ней в кабинете, который щедро предоставил в наше распоряжение ее новый муж.
Марина переоделась в платье. А я отметил, что ее стиль изменился. Вполне соответствует холодности, что легла несмываемым отпечатком на ее лицо. Где эта жизнерадостная девчонка, никак не пожелавшая в свое время утихомирить внутреннего ребенка? Через что ей пришлось пройти, чтобы научиться заново жить… И так ожесточиться?
— Помнишь любимое стихотворение моей матери? — начала она, жестом велев сесть и не пытаться приблизиться.
— Какое? — я смотрел на нее, а перед глазами был другой образ. Неуместный здесь, за тысячи километров. Не имевший отношения к разговору. Он просто был.
— «Не повертайтесь на круги своя. Нічого це, крім білю, не приносить». Никогда мне не нравилось, а сейчас прямо набатом в голове.
Она пытается скрасить эти, казалось бы, жестокие слова улыбкой. А я вижу в ее глазах страх. Страх — что я пришел отобрать у нее новую жизнь, разрушить все, что она построила.
— Злишься за меня, что не спас… что не я вас увез? И что меня долгое время считали мертвым?
— Поначалу, а потом нет. Я долго верила, что ты жив и приедешь за нами. Славик пытался тебя отыскать, но ты пропал без вести. Потом нашли вроде как обгоревшее тело… опознать не смогли. ДНК совпало…
Это сделал я сам. Сделал все, чтобы меня прекратили искать. Тогда, когда не знал, что моя семья жива.
— Счастлива с ним?
Марина ответила не сразу. Как-то пристально вглядывалась в мое лицо, перед тем как кивнуть.
— У нас уже другая жизнь. Тагир, ты должен сам понимать: я тебя похоронила. А Дитрих появился в нашей жизни семь лет назад. Мы — семья, которую я никогда не позволю отобрать.
— С сыном-то видеться не запретишь? — её слова должны меня ранить, да что там, просто избить, а я чувствую… камень с плеч? — Потому что я не согласен.
— Ты в любой момент можешь приехать, даже пригласить к себе, если только убедишь меня, что там безопасно. Я не выталкиваю тебя прочь. Это договор, пока что негласный. И, знаешь…
Впервые на ее губах появляется улыбка — тень той, прежней. Хотя и другая — умудренная годами, проницательная.
— Когда я сказала, что счастлива с Дитрихом, я внимательно смотрела в твои глаза. В них… облегчение и радость. Почему?
— Рад просто за тебя. И что сына буду видеть. Этого мало?
— Твое сердце ведь занято, Тагир. Приехал к нам, но мысленно с кем-то, кто там, далеко. Я помню этот взгляд. Когда-то ты так смотрел на меня…
Они уговаривали меня остаться на несколько недель. Я провел там пять дней, за которые окончательно наладил контакт со своим сыном. Убедившись, что я не буду угрозой ее отношениям с мужем, Маринка немного оттаяла. Иногда мы долго говорили.
— Едь и попытайся получить благословение Славы. Мое у тебя уже считай есть, это чтобы ты не придумывал пути отступления. И не с мыслью, что должен, потому что обидел ее. Как ни банально, слушай свое сердце.
Я вернулся. Но Слава ни на пушечный выстрел не подпускал меня к Юле. И я сказал себе, что все равно сделаю ей предложение, но для начала мы найдем убийцу Кайманова и того, кто нас всех предал. Я не сомневался, что это один
