паузу и обвёл всех взглядом, — горло перережу. А теперь до свидания, ребята.
— До свидания, синьор Буратино, — недружно ответили мальчишки и убрались с пляжа.
Не убрался только Рокко Чеснок, да лежащий на песке Бланко. Рокко сидел на трухлявом бревне, дымил папироской и был абсолютно спокоен.
— А я думал, ты только в карты играть умеешь, — произнёс он с ухмылкой, — а ты и вправду крутой.
При этом он умышленно не добавил «синьор Буратино», но Буратино не придал этому значения, а пошёл к морю, зачерпнул в пустую консервную банку воды вернулся и вылил воду на лицо Бланко.
— Мёртвому припарка, — прокомментировал действия Пиноккио Чеснок, — эй, Буратино, а ты и вправду думаешь, что эти ослы будут молчать, если ты их припугнёшь?
— Нет, не думаю, — сказал Буратино, откинул банку и уселся прямо на песок, — но таковы правила жанра.
— Ну и что ты собираешься делать?
— Не знаю, — ответил Пиноккио, — моё дело — дрянь. Правда, есть одна возможность выкрутиться.
— Какая?
— Нет трупа — нет обвинения, нет обвинения — нет проблем.
— Тогда надо его в море, — заявил Рокко таким тоном, как будто каждый день этим занимался.
— Надо, сейчас только отдышусь.
— А может, тебе лучше слинять куда-нибудь? — спросил Чеснок.
— Может, и лучше.
Но в это время на горе показался Руджеро, тот самый, который успел улизнуть. Он остановился и с высоты стал показывать пальцем в сторону распростёртого тела. А за ним возвышались и темнели на фоне неба своими мундирами два полицейских.
— Э-ге-ге, а не пора ли нам линять, Буратино?
— Ты линяй, — твёрдо заявил Пиноккио.
— А чего мне линять, я ничего не делал.
— Так сделай. Найди моего отца, он где-нибудь в трактире, и скажи, что меня приняли полицейские — пусть вытаскивает.
— Ладно, а ты давай не раскисай, — Рокко встал с бревна.
— Кстати, Чеснок, если он закорячится, пообещай ему десять сольдо.
— Понял, — произнёс Чеснок и рванул от полицейских вдоль линии моря, а те даже не обратили на него внимания.
— Меня брать идут, — невесело хмыкнул Пиноккио, — эх, мне бы с Говорящим Сверчком посоветоваться.
Но Говорящий Сверчок был далеко, а полицейские — вот они.
— Говорил же, они его убьют, — повизгивал Руджеро, путаясь у них под ногами, — вот глядите, убит, как есть убит, вон всё лицо ему раскровянили. Ах, бедный Бланко, а какой хороший был мальчик.
— А ну-ка, — один из полицейских подошёл к Буратино и взял его за шиворот, — говори, кто убил мальца?
— А может, он ещё жив, ты что, доктор что ли? — нагло ответил Буратино.
— Вот видите, он какой, сам убил, а теперь отпирается. Вдарьте ему, синьор полицейский, по глазу дубинкой, — заверещал Руджеро и запрыгал от возбуждения.
— Не трындычи, — отмахнулся от него один из полицейских и стал осматривать лежавшего на земле потерпевшего, — не пойму что-то, то ли дышит он, то ли это ветер.
— Ну, так что, пацан, скажешь, кто убил мальца? — спросил полицейский, держа Буратино за шиворот, его донимало полуденное солнце, и стоять на солнцепёке не хотелось. — Ну, признавайся, да пойдём протокол писать в околоток, там тенёк.
— Не я это, — был краток Буратино.
— Ах, ты крыса, — заверещал Руджеро, — ах, ты крыса подлая. Может быть, это не ты, а дружки твои.
— Помолчи ты, сейчас огрею тебя дубинкой, чтобы не пугал чаек, — сказал усталый полицейский, — фу, жара какая, сейчас бы винца.
— Да, — согласился второй полицейский, вставая с колен и отряхивая руки от песка, — винца бы неплохо, а малец, кажись, издох.
— Умер? — Руджеро упал рядом с трупом товарища. — Убили тебя, Бланко, друг мой любезный. Ну да ничего, крыса носатая за это ответит.
— Ну, всё, нету больше моих сил слушать этого придурка в такую жару, — сказал полицейский и пнул рыдающего пацана в бок, — слышишь, плакальщик, беги в околоток к синьору околоточному, пусть даст для перевозки трупа бричку.
— Ах, мой бедный друг, — простонал напоследок Руджеро и убежал за бричкой.
— Так значит, не ты убивал? — спросил полицейский у Буратино, когда Руджеро скрылся за пригорком.
— Не я, — ответил Буратино.
— А книга чья валяется?
— Моя, — признался мальчик, понимая, что книга всё равно подписана.
— Понятно, — понял полицейский, — фу, жара какая, винца бы. Луиджи, ты хотел бы винца с холодным мачидони?
— Мачидони? Нет, я бы сейчас съел бы хорошей пасты, — ответил второй полицейский, — и чтобы чеснока побольше.
— Луиджи, как в такую жару можно жрать пасту с чесноком? Вот пиццу ещё куда ни шло.
— Можно и пиццу, но тогда лучше с белым вином.
Буратино стало тошнить от этих двух индюков в форме, такой скукой и обыденностью веяло от них, что ему самому хотелось крикнуть: «Эй, вы, тут же человека убили, а вы про пиццу…» Но он сдержался и произнёс:
— Может, вы меня отпустите, у вас и без меня есть о чём поболтать?
— Э-э, нет, дорогой, — сказал полицейский Луиджи, — я тебя сейчас отведу к околоточному, бери-ка книгу да идём-ка потихоньку.
Так они и пошли: Буратино с книгой и крепкой рукой полицейского за шиворотом. А горластые чайки кружили вокруг да смотрели на путников своими страшными круглыми глазами.
Кто бы знал, какое удовольствие доставило околоточному Стакани известие об убийстве. И не столько само известие, сколько личность подозреваемого. Стакани аж потирал руки в предвкушении. Может быть, он не любил Буратино, а может, его папашу, который доставлял околоточному много хлопот, — неизвестно. Но, выслушав рапорт полицейского, который конвоировал Буратино, Стакани вскочил и забегал по участку, крича:
— Я знал, я знал. Я только его увидел, а сам себе говорю: ну и рожа, не рожа, а рыло какое-то, прости, Господи. Убийца, прямо на лбу так и написано: у-бий-ца! И всякие Ламброзо мне без надобности, слава Богу, двадцать три года в полиции. Вот поглядите на него, — орал Стакани, тыкая в Буратино пальцем, — глаза круглые?
— Круглые, — подтверждали полицейские.
—
