кто-то кричит ей:
— Прекрасная госпожа, возьмите кренделёк!
Нет, она не обращает на это внимания, идет себе и идёт быстро, чтобы добежать побыстрее до портного.
— Госпожа, госпожа, — доносится настойчивый голос. — Да погодите вы! Остановитесь!
Только тут она поняла, что кричат это ей, и подняла голову, чуть обернулась на крик. За ней спешил молодой человек.
— Погодите, госпожа, я хочу вас угостить новыми кренделями, они не такие, как обычно. Они сверху не солёны.
Агнес только потрясла головой, мол: «Нет нужды, спасибо».
Но человек не отставал, шёл рядом и говорил.
— Добрая госпожа, это бесплатно, испекли новые кренделя, хозяин желает знать, будут ли они людям по вкусу или нет, попробуйте, они сладкие.
Он протягивал ей крендель, и что ей понравилось, так это что рука его была чиста, а ногти коротко стрижены.
Агнес остановилась, подняла голову и впервые взглянула ему в лицо. То был совсем молодой человек лет семнадцати, он держал крендель и улыбался ей. Лицо его было на удивление чистым, ни единого прыща и главное — зубы. Зубы его были почти белы и хороши. Сам он был крепкий и ладный, сбитый. Плечи его были широки, а руки сильны. Невольно Агнес сравнила его… Нет, конечно, не с господином, куда булочнику до него. Но вот с Максимилианом, да, наверное. У того тоже на лице прыщей почти не было, и зубы были хороши. Но вот Максимилиан был выше, а ещё он носил военную одежду, пояс и меч. Конечно, Максимилиан был получше, но от него всегда пахло лошадьми, а от этого, кажется… маслом топлёным. Девушка чуть подумала и взяла угощение. Сказал ему:
— Благодарю вас, молодой господин.
— Ах, как вы добры, — воскликнул юноша, — никто меня не звал ещё добрым господином. Как же зовут вас, прекраснейшая из дев, что появлялась на нашей улице?
— Меня? — Агнес даже, кажется, удивилась. И поначалу не придумала, что ответить, молчала.
— Ну, назовите же имя, прекрасная молодая госпожа, — настаивал булочник, — вот меня зовут Петер Майер, я работаю у Ганса Вальдера, лучшего пироженщика Ланна.
Конечно Петер Майер, ну, не Августом и не Карлом, не Иеронимом и не Максимилианом же ему быть. Глупо было бы ждать чего-то другого от юного мужчины, перепачканного мукой. Тем не менее, он был мил и улыбался своими белыми, прекрасными зубами.
— Сивилла, — негромко произнесла Агнес, спроси её кто, зачем выдумала такое имя, так и не ответила бы она.
Наверное, стеснялась она того, что платье сейчас было ей коротко и в подоле, и в рукавах, она же себя высокой делала. А может, вовсе и не от этого. Ещё и узко, так узко, что груди наверх лезли наголо.
— Ах, какое удивительное у вас имя, прямо подстать вашей удивительной красоте. — Продолжал юноша, не отрывая от её лица своих глаз, — Сивилла. Звучит как колокол на колокольне, что в монастыре на соседней улице.
А Агнес подумала вдруг такую глупость, что покраснела от неё невольно. Девушка подумала о том, что, если пригласит этого пекаря, или кто он там, к себе в дом, будет ли это достойно. Она ещё сильнее покраснела:
А если она… Ляжет с ним? С булочником? С булочником!? Да хоть и ляжет, вон, Брунхильда с кем только не ложилась, а теперь с графом ложится. Просто в тайне всё это нужно будет держать. От мыслей этих и краснела девица, уже прикидывая, как ляжет в постель с булочником, какие условия ему скажет и что будут они перед постелью делать. Столько мыслей сразу в голове.
— Госпожа, любите ли вы пирожные? — продолжал Петер Майер, не догадываясь, что пирожные уже особо и не нужны.
— Люблю, — ответила Агнес, отрываясь от своих постыдных помыслов. — И как будет время, так зайду сюда и найду вас.
— А не смеётесь ли вы надо мной, прекрасная госпожа, — не верил пирожник, даже руки сложил как в молитве, всем видом говоря, что уже ждёт её прихода, — когда же вы зайдёте? Скажите же, до воскресения зайдёте?
— Не знаю, — улыбалась Агнес. — Но обязательно зайду к вам, Петер Майер, думаю попробовать ваших пирожных.
Она повернулась и пошла, кусая на ходу крендель.
— Я буду ждать вас каждый день, прекрасная госпожа, — кричал ей вслед пирожник.
А она шла и улыбалась, вот как, значит, работает красота. И зелий удивительных не надо, и платьев по росту, и золотых колец с серёжками.
Госпожа Ланге, не в пример жене, ему рада была, нежна, неугомонна. Улыбалась и ластилась, наготы своей не стеснялась, а, наоборот, при всяком случае себя показывала.
Уже давно ночь была, а она всё не унималась. То погладит по щеке, то поцелует. В новом доме всё удобно было, жена в опочивальне, он у Бригитт был. Глаза у Волкова уже закрывались, спать хотелось после стольких дней в дрогах и делах, за одну ночь не отоспался. Он на кровати сел, стал сапоги искать. Лампа тусклая, шарил в темноте, едва нашёл один.
— Куда? — Сразу спросила она.
— К себе пойду. — Ответил кавалер. — Иначе тут засну.
— Не уходите, господин. — Бригитт обняла его сзади, крепко обняла, вцепилась, хоть ручки у неё и тонкие, а обнимает сильно. — Спите. Оставайтесь тут спать.
— С ума сошли вы, что ли? — Он даже сапог выронил на пол. — Как мне тут спать, что жена подумает? Что слуги подумают?
— Холопское дело — молчать, а то, что думает он, так то никому не интересно, — сразу заговорила госпожа Ланге, она перелезла с его спины и умостилась ему на колени, голая, гибкая, изящная, зашептала жарко прямо в лицо ему, — а жена… Так благоприятные дни для обременения прошли уже, теперь стараться вам не к чему, чего вам у неё спать, а что она говорить будет, так разве не всё вам равно.
При этом поглаживала его по щеке, как горячего коня успокаивала.
— А вам? — Он удивился и посмотрел на неё. — Неужто вам всё равно, что ваша подруга о вас скажет?
— Подруга? — Она засмеялась, но совсем невесело. — Какая я ей подруга. Я ей… Даже не знаю, кто. Я при ней и при её сестрах, а их ещё две было, сызмальства состояла, я старшей у них была и за всех отвечала. Вместо няньки у них была. И мамаша их, графиня покойная, так не раз мне лицо перстнями в кровь разбивала. То одна упадёт с качелей, то другая дорогое платье кровью месячной испоганит, то третьей молодой дворянин в саду под подол залезет, И
