едва не засмеялась, — не дурак же он, все о вас знают, что сильны вы, зачем ему рисковать на поединке, ему поместье нужно ваше, а не помереть.
— А как иначе, войной пойдёт? — Не понимал кавалер. — Где денег на людей возьмёт?
— Вы всё по себе людей считаете: поединок, война! — С укором отвечала ему Бригитт. — Говорила уже вам, вы как дитя малое, когда это Малены на поединках дрались, вся земля Ребенрее собрана ими браками выгодными да убийствами подлыми. Отравят они вас, просто отравят. Вы и знать не будете, когда и кто вам яда в стакан кинет.
«Верно! — Волкова как осенило. — Верно-верно, и епископ про семейство Маленов говорил, что они отравители старинные».
Он поднял на неё глаза и сказал:
— Знаю я, кто яда мне в стакан кинет.
— Да, — сказал Бригитт, — я тоже знаю, сама она на такое не пойдёт, — она обняла его за шею, — мне поручит.
— Тебе, — согласился Волков. — Больше некому.
— Я лучше ей кину, — сказала она спокойно.
— Никто никому яда кидать не будет, — произнёс он строго. — Нет, не опущусь я до яда, не допущу я, чтобы в моём доме травили кого-то, тем более мою жену. Нет, невозможно сие.
— А что же делать будем? Будем ждать, пока она сама решится?
— Нет, сделаем то, что вы сначала предлагали.
— А что я предлагала? — Спросила Бригитт.
— Вызовете его сюда, а тут я его убью.
— Может, так и хорошо будет, — как-то нехотя согласилась Бригитт.
— Заманите его сюда, надо придумать только, как мы это сделаем.
— Придумаю, — отвечала госпожа Ланге и заговорила быстро, с озабоченностью в голосе. — Только убейте его как пса, на поединок не зовите, не достоин он, отравитель и вор он, раздавите его как вошь. Не нужно с ним благородным быть.
— Ладно-ладно, — обещал ей кавалер, обнимая красавицу и целуя её в губы, — а что вы за помощь и преданность хотите?
— Чего хочу я? — Сразу оживилась Бригитт. — Так со мной спать ложитесь, вот чего хочу я. И пусть все о том знают.
— Нет, этого не просите, другого чего хотите?
Она сразу, вроде, и расхотела просить, сидела, чуть от него отвернувшись.
— Ну, неужто другого ничего нет, что вам хотелось бы? — Он продолжал гладить её по волосам.
— Платье хотела, в городе видела, да дорого оно.
— Сколько стоит?
— Из зелёной парчи оно, с лифом из атласа зелёного, который расшит бисером и жемчугом мелким, красивое это платье очень. Мне к лицу будет.
— Сколько стоит? — Повторил он.
— Просит подлец-портняжка за него семнадцать талеров. Думаю, за пятнадцать уступит. — Ответила Бригитт.
Волков встал.
«Чёртов портной, и вправду подлец, такие цены заламывает, слыхано ли дело, женское платье за целое стадо коров продавать».
Он нашёл на полу свой пояс с кошелем, достал оттуда гульден, подошёл и протянул его Бригитт.
Он и заметить не успел, как она быстро схватила золотой, словно кошка лапой сгребла, секунду, меньше даже, подержала его пред глазами и спрятала в кулачке, сидела теперь счастливая.
Он нагнулся и поцеловал её, сказал:
— Вот гульден, меньше чем за восемнадцать талеров не отдавайте. Вы, конечно, большего стоите, но пока я вам большего дать не могу.
Бригитт, кажется, была горда. Мало когда и мало от кого слышала она такие слова в своей жизни, а может, и никогда не слышала.
Когда он пришёл в покои, жена, конечно, давно спала. Он взял лампу и подошёл к ней, стал рядом, смотрел и думал, как эта женщина, которая со своим любовником замышляет его извести, может так спокойно спать.
Следующим утром, едва завтракать сел он, прибыл гонец из Ланна. Кто ж мог ему прислать гонца из Ланна? Простой бы человек так почтой бы послал письмо, а тут гонец. То мог быть только один человек. Конечно, письмо было от архиепископа. Писано, естественно, не его рукой, но оттиск был от его кольца:
«Возлюбленный сын мой, ведаю я о деяниях ваших, знаю, что преуспеваете вы в них, так как слава ваша и до нас доходит, и вижу я в этом промысел Божий и молюсь за вас ежедневно. Бейте и дальше псов безбожных, что с гор своих поганых ересь несут, да укрепит Господь ту руку, что меч карающий сжимает. Храни вас Бог, сын мой.
Жалею я лишь об одном, о том, что позабыли вы о просьбе моей. Жаль, что о купчишках моих нерадивых вы не вспоминаете, а пока вы о них не помните, они и обо мне не помнят. А мне нужно, чтобы помнили они, кто их покровитель».
Видно, архиепископ опять нуждался в деньгах, а купцы юга Фринланда сверх положенного давать ему не желали. И для этого Волков должен был грабить их, чтобы они побежали к курфюрсту своему искать защиты, побежали с подарками. Только вот кавалеру сейчас было не до фринландских купцов. Только их ему сейчас недоставало: с герцогом едва-едва разобрался, а уже горцев ждать надо, к ним, проклятущим, готовиться, а тут ещё купцами архиепископа займись. И неизвестно, как ещё на это посмотрит этот грубиян фон Финк, а то ведь и войной пойдёт. И будет у Волкова не только два врага на севере и на юге, а ещё и третий на востоке появится. Случись нужда, ему и бежать тогда некуда будет.
Он поднял глаза от письма и заметил, как на него смотрит Бригитт. Смотрела она с заметной тревогой. Рыжая красавица, видя, что письмо его озадачило, есть перестала, сидела, замерев. И впрямь волновалась за него. Даже госпожа Эшбахт, что к его делам и к нему самому равнодушная, и та не ела, тоже смотрела на мужа.
— Мария, — крикнул он, — тарелку человеку поставь. Гонец, садись, ешь. Увалень, монаха найди.
— Какого из них, кавалер? — Отвечал Увалень, вылезая из-за стола.
— Молодого, пусть бумагу и чернила несёт.
Волков отодвинул тарелку, не до еды ему стало, и госпоже Эшбахт стало не до еды. Она резко поднялась. Волков знал, из-за чего. Знал, что не будет дочь графа сидеть за столом с каким-то гонцом, в другой раз и отпустил бы её, раз так горда, но на сей раз он сказал жене:
— Сядьте, госпожа моя, ешьте спокойно.
И тон его так был твёрд, что перечить жена не осмелилась. Даже не сказала ничего. Села на место. Хоть и есть уже не стала.
А он взялся дочитывать письмо от архиепископа:
А мне нужно, чтобы помнили они, кто их покровитель. Так вы,
