Отобрали 800 досок. Большинство их за свою долгую жизнь никогда не покидали Новгород. Ныне предстояло им далекое, рискованное путешествие.
Руководил укладкой икон Порфиридов. Когда взял в руки «Богоматерь Знамение», вспомнил, как в январе голодного 1919 года признанные на всю Россию московские реставраторы А. И. Анисимов, В. О. Кириков, П. И. Юкин приехали в Новгород и раскрыли от поздних наслоений, восстановили этот шедевр древнерусского искусства, ибо пребывала икона в крайне плохом состоянии. Теперь предстояло ее вновь спасти.
Уложили икону в специальный ящик, обложили стружками, бумагой, тряпками. И другие доски — по две, а то и по четыре — вкладывали в ящики, которые мастерски изготовлял из совсем, казалось, негодных досок столяр музея Тичкин. Помогал ему вахтер Павел Васильевич Терентьев. Он же закапывал на территории кремля в потаенных, ему лишь ведомых местах стекло, фарфор, старинное оружие.
Павел Васильевич не вернулся из эвакуации. Говорят, он умер где-то на Урале. Еще говорят, что он унес с собой тайну этих новгородских хранений. Поэтому их содержимое до сих пор остается в земле. Быть может, это легенда, коими богата была во все времена новгородская обитель. Но, возможно, за этими слухами кроется вполне достоверная быль. По крайней мере, документальных свидетельств тому я не нашел. Вот и ссылаюсь на осторожное «говорят».
Удалось вывезти всю живописную коллекцию — 220 работ. Среди них произведения выдающихся художников — Антропова, Аргунова, Левицкого, Рокотова, Боровиковского, Тропинина, Кипренского, Венецианова, Брюллова, Крамского, Репина, Ге, Рериха, Левитана, Серова, Коровина, Врубеля...
С картинами тоже пришлось повозиться. Не так просто вынимать холсты из подрамников, накатывать их на самодельные фанерные катушки, изготовленные тем же Тичкиным. Накатывать осторожно, не торопясь (в то время, когда ежеминутно подгоняют!), чтобы не повредить красочный слой, особенно картин старых мастеров. На каждую катушку—по 10—15 полотен, переложенных бумагой. Затем их укладывали в ящики. Многие картины просто ставили в ящики, лишь снимали рамы да убирали стекла.
Николай Григорьевич Порфиридов, собирая с болью душевной холсты в дорогу, думал с некоторым удовлетворением, что делает это сам, а не другие — ведь он помнил, как спасал эти полотна во время гражданской войны, как собирал новгородскую галерею... Лучше его едва ли кто-нибудь знал истинную цену собранию. Нет, он запакует в ящики все да единого полотна! Пусть кто-либо попробует хотя бы один холст оставить! Николай Григорьевич пойдет ругаться к кому угодно, к самому Павлову пойдет!..
Обошлось без серьезного спора, все картины были собраны. Это, кстати, было нелегко, ибо вагонов, повторяю, давали только три. Поэтому было получено указание отбирать в каждом отделе только основные, наиболее значимые экспонаты.
Итак, картинную галерею отправили на товарную станцию. Музейную же библиотеку пришлось оставить почти полностью, а в ней — редчайшие старинные книги и рукописи. (После войны в Риге, на складах Розенберга, удалось отыскать около тридцати тысяч книг. Из ста тысяч числившихся в библиотеке.) Не смогли вывезти старинную мебель, некоторые материалы археологических раскопок, ряд ценнейших произведений древнерусского искусства, в частности, из иконостаса Софийского собора. Доски там были крупные и не вмещались ни в какие ящики. Да и размонтировать иконостас не было времени.
А здесь еще кончились ящики. И не из чего их было сбивать — не осталось ни одной пригодной доски. Что делать? В Златоустовской башне, с ее двухметровыми стенами, скапливаются груды вещей, которые нужно без промедления укладывать в ящики и отправлять на станцию. Времени в обрез. Положение становилось катастрофическим.
На очередном утреннем совещании в горисполкоме Борис Константинович Мантейфель рассказал об этом и вдруг получил неожиданное предложение от заведующего складом рыбного хозяйства.
— А бочки вас устроят? Тогда берите, и в любом количестве. Только они того... все ломаные...
Выбирать не приходилось. Гвозди и проволоку где-то раздобыл Семенов. Он же снарядил лодочную экспедицию за стружками на лесопильный завод. Словом, бочки быстро и прочно вошли в музейный обиход. В них-то и уложили, нумизматическую коллекцию, иконки, церковные предметы, книги, ткани, даже хрусталь и старинное оружие.
Наверное, впервые музейные ценности «грузили бочками», да еще терпко пахнущими рыбой. Мантейфель, инициатор «бочечной операции», приказал сделать на бочках надписи белой краской: «Не кантовать!», «Не катить!», «Осторожно! Стекло!» Не знаю, насколько следовали этим предостережениям, но вещи, сложенные в бочки, прибыли в Киров в целости.
28 июля в Киров отправился пока что один вагон. Сопровождал его Александр Николаевич Семенов. Много позже он расскажет мне: «В пути, конечно, бомбили. Особенно ожесточенно на станции Волхов. Но уцелели! До места назначения двигались восемь суток. Охрану вагона несли по очереди и круглосуточно — я, научные сотрудники Алла Ивановна Ткаченко и Петров-Яковлев, вот его имени и отчества уже не помню. Спали на ящиках с экспонатами. Затем я вернулся в Новгород...»
2 августа уходит из города основная партия музейных ценностей. С ней уезжает и большинство сотрудников: Порфиридов с женой, Мантейфель с семьей, Константинова, Коновалова... Начальником эшелона назначается Борис Константинович Мантейфель. В музее остались Богусевич, Глащинская, Семенов и еще человек пять сотрудников...
— В ужасной обстановке проходил отъезд,— вспоминает Тамара Матвеевна.— Воздушную тревогу в этот день, объявляли 32 раза! Еле выпросили машины у какой-то воинской части. Имущество вывозили на полностью разрушенную станцию ночью. Размещались в вагоне при свете прожекторов...
Погрузка закончилась только к рассвету. Утром раздали мужчинам винтовки, «возможно, они понадобятся...». Доставили продовольствие в дорогу — две корзины с хлебом и конфетами. Запаслись водой. Из поезда приказано не выходить: состав может отойти в любую минуту. Некоторые не успели даже забежать домой, взять необходимые вещи. «Минута» оказалась долгой. А здесь очередной налет. Несколько бомб упало близ состава, но, к счастью, никто не пострадал. Лишь к середине дня к составу подошел поезд и оттащил его в поле. И вновь продолжалось томительное ожидание. Отсюда было хорошо видно, как над городом кружились вражеские самолеты, слышались взрывы бомб и лай зениток. Уже привычная картина бомбежки, впервые воспринимаемая как бы со стороны, казалась особенно удручающей.
Лишь через двое суток состав тронулся. К Чудову он пришел с запозданием, К счастью. Накануне фашистские самолеты подвергли станцию массированному удару. Им удалось «накрыть» состав со снарядами — и постройки, и железнодорожные пути, и все, что на них находилось, были сметены огненным ураганом. Даже тогда, когда через сутки поезда вновь двинулись по восстановленным путям, зрелище было ужасным.
На станции Волхов перед узким горлышком моста через реку состав попал в необозримую, на несколько километров протянувшуюся и забившую все пути плотную массу вагонов, из которой вырваться, казалось, было немыслимо. Дорога на восток была закрыта...
Ночью Порфиридов проснулся от лязга буферов и перестука колес. Прижался лицом к щели между досок, которыми было забито окно, и не поверил глазам — мимо неохотно проходили пролеты моста. Утром остановились на противоположной стороне реки на какой-то маленькой станции. Вернее, у груды щебня, что от нее осталась.
Дальше пошли места тыловые: Тихвин, Бабаево, Череповец, а Вологда даже без затемнения. Ясным, солнечным утром 15 августа прибыли в Киров. Когда вышли на перрон, услышали из станционного репродуктора голос Левитана:
— Нашими войсками оставлен город Новгород...
У всех одна мысль: как там наши? Спаслись ли они? Успели ли отправить остальные экспонаты? Прежде всего Сигтунские и Корсунские врата?..
Это удивительные памятники. Сигтунские врата, изготовленные в 1152— 1154 годах, находились в западном портале Софийского собора. Они попали в Новгород в 1187 году, по преданию, как военный трофей из шведского города Сигтуны. Существуют иные версии их происхождения, посему носят врата и другие названия. Но сигтунская гипотеза — самая распространенная и основательная. Врата покрыты многофигурными рельефами на библейские темы, сделанными с непревзойденным искусством. Изображены на вратах и авторы произведения — магдебургские мастера Риквин (с весами в правой и клещами в левой руке) и Вайсмут (с клещами в руках). Между ними помещен автопортрет русского литейщика Авраама с соответствующей славянской надписью.
Корсунские врата закрывали вход в придел Рождества Богородицы Софийского собора! Предполагают, что они изготовлены в Византии в XI веке.
