стол, дочь!
Мы приступаем к ужину спустя полчаса в абсолютной тишине, лишь изредка нарушаемой лязганьем вилок по австрийскому фарфору. Я не ем. Не могу. Смотрю на Саву, на отца, на мать. Мы в тупике. Каждый в своём. Ветрова грызёт сама мысль, что не он стоит на моей защите, а я на его. Отец продолжает думать сосредоточенно о чём-то своём, не отводя взгляда от бокала с вином. Мать нервно нанизывает на вилку тушёные овощи и под густыми ресницами прячет слёзы. Я же продолжаю терзать рукава чёрной толстовки.
– Савелий, – вздрагиваю от громкого отцовского баса. – Пока всё не утрясётся, переходишь на домашнее обучение. Понял?
– Да, – не поднимая головы, бурчит Ветров.
– А я? – затаив дыхание, смотрю на отца. Без Савы я в школу не вернусь.
– А с тобой что не так, Марьяна? – подперев кулаком подбородок, устало цедит папа. – Краснота спала, как и обещал врач. Завтра можешь вернуться к занятиям.
– И к тренировкам! – вставляет свои пять копеек мама. – Мне надоело врать и придумывать оправдания твоим прогулам. Или ты добиваешься, чтобы тебя отчислили?
Ещё немного и оторву чёртовы рукава – так сильно дёргаю мягкую, давно растянутую ткань. Хочу возразить, попросить отсрочку, но не могу вымолвить ни слова. Да и какой смысл что-то объяснять, когда никого не волнует моё состояние. Кроме Савы.
– Игорь Александрович, – не знаю, как у Ветрова получается держать себя в руках, когда жизнь откровенно над ним издевается. – Простите, что лезу не в своё дело, но отпускать Нану одну в школу сейчас просто опасно.
– Савелий, не говори ерунды! – вспыхивает мать. – Ваш лицей – оплот безопасности!
– А одноклассники – агнцы божие, – иронизирует Ветров и, отложив в сторону вилку, обращается к отцу: – Попытка изнасилования, помноженная на бездушные слухи и сдобренная журналистскими выдумками, – вам вообще нет никакого дела до дочери?
– Савелий! – возмущённо пищит мать. – Как ты смеешь?
Правда, Ветров делает вид, что не слышит, продолжая добиваться реакции отца.
– Может, ты и прав, – расправляет тот плечи и открыто смотрит в ответ. – Неделя-две ничего не изменят, а спокойнее будет всем.
Не успеваю вздохнуть с облегчением, как папа продолжает:
– Только давайте, дети, договоримся на берегу, – чувствуется неловкость в его голосе. – Больше никаких совместных ночёвок. Надеюсь, Савелий, ты понял намёк?
– Папа, – краснею, как помидор.
– Не переживайте, Игорь Александрович, – уверенно, без тени смущения парирует Ветров. – Пока я рядом, с головы Наны не упадёт ни один волос. Даю слово. Обидеть её – последнее, чего хочу. Да и в моих чувствах не сомневайтесь.
– Ну-ну, – хмыкает отец и залпом выпивает содержимое бокала. – Можно подумать, я не был молодым и горячим. Ладно, – встаёт из-за стола, – у меня ещё много дел.
Как по команде и мама вскакивает следом, суетливо начиная убирать грязную посуду.
– Ни один волос, значит? – ёрзаю на стуле, не сводя глаз с Савы.
– Ни один, – на полном серьёзе подтверждает Ветров.
– Пока ты рядом?
– Я всегда буду рядом, Нана, не сомневайся, – качает головой, нежно-влюблённым взглядом окончательно сводя меня с ума.
– Мне тоже даёшь слово? – насмешливо уточняю, заведомо зная ответ.
– Да, Нана, даю, – твёрдо стоит на своём Ветров. Поспешно киваю, ощущая, как уши от смущения начинают гореть огнём, тогда как Сава спокойно подкидывает дров: – В этом мире у меня нет ничего важнее тебя, Нана. Никогда не забывай об этом.
И снова киваю. А потом, повинуясь зову сердца, с жёсткого стула пересаживаюсь на колени к Ветрову и вынуждаю его позабыть про ужин.
Всю следующую неделю мы проводим в четырёх стенах и как сиамские близнецы не отходим друг от друга ни на шаг, расставаясь лишь на ночь, да и ту безжалостно сокращаем до пары часов. Вместе делаем уроки и, укутавшись в старый плед, на балконе считаем звёзды. Таскаем с кухни крекер и до темноты смотрим старые комедии в гостиной. Утопаем в нежности и никак не насытимся друг другом. Наши мобильные давно сели, а зарядки к ним закинуты в дальний угол: в наш уютный мир мы не спешим приглашать посторонних. Каждый вечер с потаённой надеждой встречаем с работы отца и по одному его взгляду понимаем: всё без изменений. Булатова не страшит моё заявление, а голос прессы никак не может пробиться сквозь стену тотальной коррупции и равнодушия. Втайне от Савы даю ещё несколько интервью и по просьбе отца звоню Симонову и Осину. Парни располагают правдой, но давление на них со стороны Булатова куда сильнее моих слёз. Ветров не знает, даже не догадывается, какое безумие творится за стенами квартиры, а я не спешу ему сообщать. Да и зачем?
Неделя нашего заключения плавно перетекает в две, а после и в три. Огненно-рыжий пейзаж за окном давно сменился ноябрьской моросью и безысходной серостью, а желание вернуться к обычной жизни своей иллюзорностью всё чаще вгоняет в уныние. И как бы мы с Савой ни поддерживали друг друга, день «Х» становится всё ближе. Отец всё чаще не спит ночами, запираясь в своём кабинете, а я, вместо сна утыкаясь носом в подушку, беззвучно вою и молю Всевышнего о свободе для Ветра. Если бы я только знала, что мои молитвы слишком быстро и слишком буквально будут услышаны.
О том, что с Савы сняты все обвинения, мы узнаем поздним воскресным вечером. Мне никогда не забыть радость на отцовском лице и скупые слёзы в уголках его впалых глаз, когда он с диким возгласом выскочил из своего кабинета, сжимая в руке смартфон.
«Получилось! Сава, получилось!» – повторял он, как заведённый, а мы до само́й ночи не могли поверить в чудо. Булатов-старший забрал заявление прямо накануне суда. Мы не вдавались в подробности, почему он передумал, главное же – результат?
Смех, слёзы, тесные объятия и бесконечные слова благодарности – ту ночь мы по праву назвали вторым днём рождения Ветрова. А наутро мы с Савой отправились в лицей.
– Вы уверены? – спрашивает мама за завтраком. – Быть может, не сто́ит спешить? День-два ещё проведёте дома?
– Нет, – невнятно отказываюсь, запихивая в рот омлет. Да и вопрос решённый! Нам с Ветровым настолько надоело сидеть взаперти, что ноги сами несут
