улыбаюсь ему, а сама нащупываю телефон в кармане.
Выходим из квартиры. Я трясущимися руками закрываю ее и беру Олежу за руку. Нужно немедленно позвонить Петру Ивановичу, чтобы он был наготове.
Мы уходим в соседний двор, откуда я наблюдаю за подъездом. Одновременно достаю телефон и набираю отцу. Не берет. Лишь длинные гудки. Ответа нет. Наверное, за рулем и не слышит. Снова жму на вызов. Когда он обрывается, вижу отчима, который идет домой с бутылкой водки в руке.
Прячусь за домом и улыбаюсь Олежке, который изображает самолетик. Петр Иванович не отвечает, и я по инерции набираю Дану. Он и Макс должны сегодня находиться на банкете. Череда благотворительных вечеров, которые они обязаны посетить. Звали меня с собой, но я отказалась. Не хотелось оставлять Олежку с Владимиром, тем более после посещения органов опеки.
Данияр не отвечает.
До Макса тоже не дозвониться.
Остается один выход. Вернуться в квартиру, но перед этим позвонить в полицию.
Руки дрожат, когда набираю номер.
Только гудки не идут.
Экран гаснет, и я мысленно себя убиваю.
Нет!!! Только не сейчас. Нажимаю на кнопку включения и жду, прикусив губу.
Бесполезно.
Пробую еще несколько раз.
Убираю разряженный телефон в карман и иду к братишке. Играю с ним, пока сумерки не сменяются темнотой. Переходим в наш двор и ходим кругами. Не знаю, что делать теперь. Какой выход искать? Если его нет. даже сейчас невезение накрыло с головой, когда, казалось бы, до счастья один шаг.
— А долго мы еще гулять будем, Лика? — Олежка спрашивает тоненьким голоском и тут же прячет нос за ворот, казалось бы, теплой куртки.
Я останавливаюсь, снимаю шарф и повязываю ему вокруг шеи, закрывая покрасневший носик. Наступивший ноябрь совсем не радует теплыми деньками, а сегодня вечером и вовсе дул пронизывающий ветер.
— Нет, зайчик, — я улыбаюсь и поправляю синюю старую шапочку, которая уже мала братишке, — еще немного и пойдем домой.
Олежка хлюпает носом и с надеждой смотрит на меня, и от этого взгляда все лопается внутри. Снова разрывается на мелкие частицы, и я обещаю себе, что обязательно что-нибудь придумаю и избавлю нас от кошмара, в котором мы живем.
— Ты ждешь, что он уснет? — Братик, не смотря на темноту, пытается отыскать окна нашей квартиры, а я чувствую их даже, стоя к зданию спиной.
— Олежка, — присаживаюсь на корточки и растираю своими руками его маленькие пальчики в тонких варежках, — у нас все будет хорошо. Обещаю. Мы все выдержим. Просто нужно чуть-чуть подождать.
— Если бы у меня была волшебная палочка, то я превратился бы в великана и растоптал его. Я не хочу… — Олежка часто задышал. — … не хочу…
От храбрости братика сердце сжалось в груди, и я притянула его к себе, поглаживая по спине. Я верила, что все наладится. Не может быть, чтобы черная полоса не прошла. За тьмой всегда есть свет. До него нужно добраться, и тогда все изменится.
Смахиваю слезу, которая предательски катится по щеке, и улыбаюсь, глядя на пятилетнего мальчишку, у которого глаза на мокром месте от несправедливости.
— А давай, кто добежит до качели первым, тот король, а? — Предлагаю ему и тут же срываюсь на бег, и брат со смехом бежит следом.
Мне удалось переключить его настроение, но сама я, то и дело, поглядывала на окна. Когда свет погас, я спокойно выдохнула. Через полчаса можно смело возвращаться в квартиру, но в это время пришлось активно играть с Олежкой, чтобы он не замерз. Болеть сейчас категорически нельзя. У меня нет денег, и до крошечной зарплаты еще далеко.
Мы идем по тропинке к злосчастному подъезду, и я очередной раз благодарю бога, что в этот вечер здесь нет толпы пьяных подростков. Обычно на лестничной клетке творится ад, и никто не решается высунуть голову из своего жилища.
Замок на двери давно сломан, и код все успели позабыть. Мы с Олежей тихо открываем дверь и поднимаемся на третий этаж. Братишка с каждым шагом сильнее сжимает мою руку.
Боится.
Боится, что снова произойдет что-то страшное…
Я не боюсь встретиться лицом к лицу с разъяренным Владимиром. Нет.
Я страшусь другого.
Меня пугает тот факт, что Олежа увидит это.
В очередной раз станет свидетелем жестокости и несправедливости.
Я тихо открываю дверь и в кромешной тьме начинаю раздевать братишку. Он молчит и даже дышит через раз. Милый Олежик. Он так старается меня защитить…
Как может в свои пять…
Когда пальцы касаются дверной ручки, резко загорается свет, и я инстинктивно заталкиваю в комнату сопротивляющегося брата и крепко держу, чтобы он не выбежал.
— Явилась. — Хриплый голос Владимира заставляет содрогнуться.
Мужчина стоит в дверном проеме, ведущим в спальню и ухмыляется. Все надежды на благополучный исход в одночасье падают в пропасть, и я стараюсь не обращать внимания на то, что за дверью уже слышатся всхлипывания.
Сейчас нельзя быть слабой.
Нужно быть сильной.
По вискам бьет адреналин, когда я свободной рукой нащупываю кастет к кармане куртки.
Если не можешь принять мою помощь, то учись защищаться…
Я убью того, кто тебя обидит…
Жизнь слишком коротка…
Многие ЕГО фразы пролетают в голове, заставляя вспоминать минуты счастья, которые были недолгими. По сравнению с черными полосами они кажутся яркой вспышкой в темноте. Тем светом, к которому нужно тянуться.
— Я тебя предупреждал, — Владимир ловко сдергивает ремень со стены и хлопает пряжкой по ладони, от чего моя спина моментально покрывается капельками пота, — не слушаешься, Ангел. — Мужчина противно цокает и направляется ко мне. — За все надо платить.
Сердце бешено бьется о ребра, и я сглатываю, пытаясь побороть страх.
Я должна.
Ради Олежи.
Ради себя.
Ради нас.
Данияр
Монотонная музыка, показное веселье, разговоры и звон бокалов превращаются в один сплошной гул, который надоедает и оседает пеплом на мозгах, не выдерживающих чрезмерного пафоса и лицемерия. Стою около окна и держу чашку с кофе в руке, думая только об Ангеле. Еще полчаса игры в идеальную семью, и можно валить отсюда.
Года три назад великий Аристов стал инициатором предновогоднего ажиотажа для помешанных на благотворительности. Череда банкетов начиналась с первого ноября и заканчивалась последним днем декабря, хотя этот день все традиционно проводили в кругу семьи.
Все, кроме самого Александра Алексеевича.
Где пропадал отец тридцать первого декабря до десяти, а то и одиннадцати вечера, я не знал, да и не пытался узнать, хотя если рассуждать, опираясь на факты, то и тупому понятно.
Бросаю
