Естественнонаучная «антропологическая», а не теологическая тенденция мировоззрения Гердера дает о себе знать здесь весьма ощутимо.
Природа связала концы различных чувств… Боль и сладострастие граничат друг с другом. Что же остается языку чувств, как не показывать точки их соприкосновения. Почти в одинаковых звуках могут получить выражение самые противоречивые чувства. Бледное «ах!» – звук и любовной неги, и смертельного отчаяния, пламенное «о!» обозначает и приступ внезапной радости, и припадок гнева, и нарастающее восхищение, и нахлынувшую скорбь[434]. Поэтому, обращает внимание Гердер, важен контекст, в котором «читаются» выразительные проявления. Например слезы, как они трогательны на лице страдающего человека! А попробуйте взять эту слезу отдельно, и перед вами окажется лишь холодная капля воды! Отделите вздох от его живой оболочки, и он будет ничем иным, как простым движением воздуха. «Так может ли по – иному обстоять дело со звуками наших чувств? Связанные живой нитью со всей картиной творящей природы, сопровождаемые множеством других явлений, они трогают нас и кажутся значительными, но отделенные от всего этого, вырванные из целого, лишенные жизни, они превращаются в бессодержательные значки»[435].
Вслед за Дидро Гердер говорит о том, что язык чувств не создан для того, чтобы выразить все различия в чувствах. Он должен только звать нас к картине, которая говорит сама за себя, должен звучать, но не изображать.
Природные звуки, выражающие чувства, не являются «главными нитями», корнями языков, они всего лишь «соки», которые оживляют эти корни. Следы этих звуков видны в междометиях, в корнях имен и глаголов, во внутреннем живом тоне языков.
Природный язык чувств Гердер, таким образом, не считает человеческим языком в собственном смысле слова. Полемизируя с механистической концепцией Кондильяка, сближающей язык человека с животными криками, Гердер пишет: «Не скрою, однако, своего удивления по поводу того, что философам… могла вообще прийти в голову мысль выводить происхождение языка из этих вызванных ощущениями криков… Можно придавать этим крикам любую форму; организовывать их и облагораживать их как угодно, но если к ним не присоединится разум, который пожелает использовать эти звуки в определенных целях», то и нет языка. Люди – единственные известные нам существа, обладающие даром речи, и именно этим они отличаются от животных[436].
Исходя из сказанного выше, Гердер считает, что естественное выражение чувств – «это еще только окраина поэзии…»[437]. Главное в поэтическом искусстве – это выражение чувств первым способом через смысл слова.
Наряду с образностью и эмоциональностью третья черта поэтической речи, по Гердеру, – ее эстетическая привлекательность. Если прозаической речи – обиходному языку, научному и философскому – нужно совершенство, выражающееся в правильности и точности, о чем говорилось ранее, то «изящной словесности нужно нечто иное – ей нужна красота»[438]. С красотой, которую Гердер понимает как форму, причем в отличие от Канта как содержательную форму, связан и третий способ выражения чувств (эстетических) в искусстве.
Итак, согласно Гердеру, язык литературы и его знаки служат средством выражения (репрезентации) значений – представлений, понятий, чувств. Они же – язык и знаки – служат средством коммуникации этих значений и воздействия. Для Гердера – просветителя в особенности характерен акцент на воздействии, что было связано с его общим представлением о высокой, гуманистически – воспитательной миссии искусства. В своем сочинении «О воздействии поэзии на нравы народов в древние и новые времена» (1778) Гердер пишет: «Если поэзия представляет собою то, чем она должна быть, то сущность ее заключается в действии»[439].
В эстетике немецкого мыслителя отчетливо просматриваются два способа воздействия поэзии, которые мы бы назвали смысловым и заразительным. Трудно сказать, какому из них он отдает предпочтение, ибо в разных работах он делает различные акценты. Однако его общей концепции языка как неразрывно связанного с сознанием более отвечает смысловое воздействие. Именно эту концепцию проводит Гердер в «Критических лесах»: «Поэзия действует силой смыслового значения слов». Можно ли перевести эту мысль Гердера на язык современных понятий таким образом, что «действие литературы опосредовано существованием логического мышления»[440]. Нам думается, что такая интерпретация была бы неточной. Как было показано выше, под «смысловым значением слов» в поэзии Гердер понимал главным образом не понятия, свойственные логическому мышлению, а чувственные представления, образы воображения. Вот почему поэзия прежде всего воздействует на воображение. Поэтическая речь «дает душе как бы зрительное представление каждого предмета, то есть собирает воедино множество отдельных признаков, чтобы создать этим сразу же полное впечатление о предмете, представляя его взору нашего воображения и вызывая иллюзию видимого образа». Действуя при этом во времени, «она воздействует на душу быстрой и чистой сменой представлений, воздействует как энергическое начало отчасти этим разнообразием, отчасти всем своим целым, которое она воздвигает во времени». Способность чередовать представления, как бы создавая из них «мелодию, образующую целое, отдельные части которого проявляются лишь постепенно, а общее совершенство воздействует энергически», – все это говорит о музыкальном аспекте поэзии.
Ни одна из этих сторон, взятая в отдельности, не составляет всей сущности поэтической речи. «Ни энергия, ее музыкальное начало, – ибо оно не может проявиться, если не будет иметь предпосылок в чувственном характере представлений, которые она живописует нашей душе. Но и не живописное ее начало, ибо действуя энергически, она именно через последовательность создает в душе понятие чувственно совершенного целого…». Только взяв обе эти стороны в совокупности, мы получим «чувственно совершенную речь»[441].
Если «живописная», образная сторона поэтической речи была подчеркнута Лессингом, то музыкальное, энергическое начало, как справедливо отметил Гердер, прошло мимо его внимания.
Эмоциональное воздействие поэтической речи Гердер связывает в «Лесах» с первым способом выражения чувств – через силу, заложенную в значении слов, то есть это также смысловое воздействие, а не заразительное и суггестивное[442].
«Заразительный» механизм воздействия поэтической речи наиболее ясно представлен и акцентирован в «Трактате…»: Так как природные звуки, – пишет там Гердер, – предназначены для выражения страстей, то вполне естественно, что они стали основой всякого воздействия на чувства. Именно здесь надо искать, по Гердеру, «философское объяснение» того воздействия, которое оказывали древнейшая греческая песня и танец и древнегреческий театр и вообще оказывают музыка, поэзия и танец на всех дикарей. Разве не к этому языку природы приближаемся мы, вопрошает философ, когда подражаем ему громовыми раскатами красноречия, могучими ударами поэзии или волшебством театрального действия? «Какие силы способны творить чудеса среди собравшегося народа, пронзать сердца и увлекать за собою души?… Это звуки, чистые, простые ритмы мелодии, внезапный поворот, приглушенный голос – да разве все перечислить? На детей, на народ с его непосредственным чувственным восприятием, на женщин, на людей, одаренных тонкой чувствительностью, на больных, одиноких и несчастных они подействуют во сто крат сильнее, чем подействовала бы сама истина… Эти слова, этот тон, этот оборот речи в каком-нибудь страшном романсе и т. п., которые мы слышали впервые в детские годы, проникли к нам в душу и с ними вместе – великое множество оттенков: трепета, торжества, страха, испуга, радости. Прозвучало слово, и сразу же, словно толпа призраков из гроба, встают они в нашей душе во всем своем мрачном величии. Они бросают свою тень на чистый, ясный смысл этого слова, который может быть понятен только без них. Слово исчезло, продолжает звучать лишь тон сопровождающего его ощущения. Мрачное чувство одолевает нас, и даже самых легкомысленных бросает в дрожь от страха – не перед мыслями, а перед слогами, перед звуками детства. В том – то и заключались чары оратора или поэта, что они снова сделали нас детьми. Не на раздумьи, не на рассуждении покоилось это действие, а на простом законе природы: «звук нашего чувства должен настроить на такой же лад сочувствующее нам существо!»[443].
В приведенном выше отрывке содержится целый ряд важных идей. Во – первых, описывается тот вид коммуникации чувств, свойственный языку вообще и поэзии в частности, который у Берка получил название «заразительности» (contagion). Если когда-нибудь, проницательно замечал Гердер, физиология сумеет создать учение о законах душевной жизни, она, проанализировав строение нервной системы, прольет свет и на это явление[444].
