Пораженная Эдит повернулась к пианисту. Ее брови вопросительно приподнялись. В ярком свете прожекторов она не сразу увидела, что Ноно не обращает на нее внимания и отчаянно трясет крышкой рояля. То, как он это делал, показалось ей настолько забавным, что она рассмеялась.
Публика, кажется, только и ждала этого момента и тоже начала смеяться. Сначала немного сдержанно, а потом буйное веселье охватило партер и балконы. Это была реакция, вызванная возникшим напряжением, а затем — облегчением и удовольствием.
— Что произошло? — спросила Эдит у Норберта.
Они встречались с преданными поклонниками в гостиничном номере, чтобы отпраздновать удачное выступление. Пианист сидел за роялем, импровизировал и пил вино.
— Крышка была обита войлоком. Вот почему она не хлопнула. А потом она застряла, и я не смог ее поднять сразу. — Он говорил по-французски с сильным немецким акцентом. Эдит могла только догадываться, почему так беспомощно вздрагивают его плечи. Она взяла бокал из его руки и поставила его рядом с пюпитром. Затем она нежно погладила пальцы Норберта, которые неподвижно лежали на клавиатуре.
— Хорошо, что ты не поранился. Я не хочу другого пианиста, кроме тебя. — Она посмотрела на него и улыбнулась. — Ты же не хочешь уйти вместе со всеми, не так ли?
Ее просьба выглядела слишком явной, чтобы ее можно было проигнорировать или отклонить. Она чувствовала, что сегодня она настолько опьянена успехом, что получит всё или всех, кого пожелает.
Эдит так никогда и не узнала, был ли Норберт заинтересован в ней как в женщине или просто ценил сотрудничество с ней как с артисткой. Он одарил ее заговорщицкой улыбкой, опустил голову и начал играть мелодию, которая зазвучала странно резко, затем меланхолично и, наконец, растворилась в каком-то проблеске надежды. Это был вальс с повторяющимся коротким рефреном.
Песня Эдит очень понравилась, но она ничего не предприняла, чтобы из нее возник новый шансон. Она даже не попросила у композитора ноты. Для нее было важнее другое.
Той ночью она впервые переспала с немцем.
Когда Эдит проснулась и сняла маску с глаз, она почувствовала себя свежей и отдохнувшей. Яркие солнечные лучи освещали гостиничный номер — она явно долго спала. Это хорошо. За ночь улетучился страх, а также гнев из-за безрассудного поведения Ива.
Она перевернулась и через полуоткрытую дверь увидела своего любовника, который стоял у раковины и брился. Ему пришлось согнуть ноги в коленях, чтобы увидеть себя в зеркале, которое висело слишком низко для человека его роста. На нем были только пижамные штаны, широкие ему в талии. Эдит с наслаждением предалась созерцанию его тела. Она смотрела на игру мышц его плеч и рук. Ее взгляд скользил по его спине, и ей хотелось повторить этот путь кончиками пальцев. «По крайней мере, по силе его ревности можно понять, как сильно он меня любит», — подумала она.
— Доброе утро, — окликнула она его.
Он обернулся. Его улыбка была наполовину скрыта пеной, покрывавшей одну из щек.
— Мне нужно привести себя в порядок, ведь я собираюсь навестить семью, — весело сказал он. — Отец никогда не простит мне, если я не появлюсь дома. Тем более что мне надо представить свою невесту.
И снова повернулся к зеркалу.
Ну вот, опять намек на свадебные планы. Опять совсем не подходящий момент, как-то все между делом. На этот раз Эдит подавила раздражение и промолчала. Страх перед буржуазной жизнью, от которой она так долго бегала, постепенно ослабел. Вот почему она улыбнулась Иву. Впрочем, тот не заметил, поскольку стоял к ней спиной. Впервые он воспринял ее молчание как согласие.
ГЛАВА 20
Дорога в тот район, где жила семья Ливи, пролегала мимо старого порта. С возрастающей тревогой Эдит смотрела на почерневшие от дыма руины, которые, подобно мрачным памятникам, выделялись на фоне удивительно голубого ноябрьского неба. Мистраль[56]колыхал разорванные линии электропередач. Она наблюдала за маленькими детьми в рваной одежде, которые весело играли на осыпающихся обломках. Они словно не знали о том, что немецкие оккупанты полтора года назад намеренно взорвали находившиеся за причалами жилые кварталы. Эдит невольно принюхалась, но не уловила запаха огня и золы — лишь обычные запахи порта: соль, смола, водоросли.
Кабусель был одним из кварталов на северо-западе Марселя, почти не затронутым разрушением и все же не выглядящим слишком нарядным из-за своего близкого соседства с морем и портом. Старые одноэтажные дома с облупленными стенами примыкали к складам, за разбитыми стеклами которых скрывалась темная пустота. Бойня по соседству наполняла воздух смесью запахов железа и крови. В других условиях Эдит, вероятно, закрыла бы окно машины, но сейчас она старалась впитать каждую деталь. Дом Ива находился в маленьком закоулке — тупике де Мерье. Здесь он играл в детстве, потом бегал по дороге на фабрику.
Здесь проходили его первые выступления. Это места его прошлого, которые помогут сформировать его будущее. Дома вокруг знавали лучшие времена — если, конечно, эти лучшие времена вообще у них когда-то были, — но сейчас зимнее солнце оживило квартал, залив его золотым светом.
Перед высокими стенами, окружавшими бойню, стояла группа уличных мальчишек. Видно было, что они уже поджидали посетителей. Малыш примерно трех лет от роду, держась за руку мальчика постарше, направился к лимузину. Луи нажал на тормоз, чтобы не задавить детей, которые с шумом следовали за машиной, пытаясь вскочить на подножки.
— Цио[57] Ив! — Несмотря на нежный возраст, малыш обладал громким и пронзительным голосом, напоминающим звук трубы. Он легко перекрикивал своих товарищей по играм.
— Это мой племянник Жан Луи, — радостно воскликнул Ив. — Сын моего брата Джулиано. Боже мой, как он вырос!
Дети носили поношенную одежду, что не было редкостью в те времена. Тем не менее у них были теплые пальто, чулки и башмаки — намного больше того, чем обладала Эдит в некоторые зимы своего детства. Самое главное, эти дети выглядели довольными. Возможно, они не были сыты, что тоже считалось нормальным явлением во Франции, но они казались счастливыми. Орда мальчишек и несколько девочек были тесно связаны не только дружескими отношениями, но и тем, что они росли в нормальных семьях и в своих домах. Вот этого Эдит никогда не знала.
С изумлением она наблюдала за соседями, которые пришли поприветствовать вернувшегося домой земляка и вместе со своими отпрысками обступили машину со всех сторон. Эти люди не были похожи на поклонников, которые толпятся после концерта у входа в театр и просят автограф. Толпа здесь почти напугала ее.
— Они пришли поприветствовать тебя. — Ив, сидевший на переднем сиденье, повернулся к Эдит и улыбнулся с некоторой гордостью. — Они хотят видеть королеву шансона. Здесь никогда не появлялись такие знаменитости, как мадам Пиаф.
— Мне кажется, что они ожидают скорее циркового коня, который прямо здесь начнет их удивлять немыслимыми трюками, — проговорила Симона, расположившаяся рядом с Эдит на заднем сиденье.
Когда Эдит прошествовала вместе с Ивом через толпу местных жителей к входу в дом, где проживало семейство Ливи, она почувствовала себя невестой принца кабусельского. Не хватало только того, чтобы все эти люди кричали «Славься!». Тогда картинка была бы идеальной.
Впрочем, здание, в которое они вошли, было чем угодно, но только не дворцом. Разве что перенаселенность напоминала о Версале во времена Людовика XIV. На первый взгляд едва ли можно было различить, кто принадлежал к семье, а кто относился к большому кругу друзей и знакомых. Только когда Ив обнял коренастого, уже не очень молодого мужчину, а затем радостную женщину в фартуке, Эдит поняла, что видит перед собой его родителей.
Итальянские приветствия, хоть и довольно громкие, показались ей благозвучными. По просьбе Эдит Ив не стал представлять ее как невесту. На всякий случай она прислушивалась, чтобы заметить, не проскользнет ли итальянское слово «фиданцата»[58], про которое ей рассказала Симона. Она пока не ответила Иву ни да, ни нет. Скорее, она пока просто игнорировала его намеки. Тем не менее Эдит не могла избавиться от ощущения, что многие люди, которым она пожимала руку, видели в ней прежде всего новую мадам Ливи, а не звезду сцены. После взаимных приветствий большая часть соседей ушла, в то время как Джузеппина Ливи начала подготовку к пиру. Эдит попросила разрешения сходить в туалет и с удивлением обнаружила, что ее ведут не к сортиру во дворе, а в крошечную комнатку, которая раньше, по-видимому, была кладовкой, но сейчас выполняла другие функции, при этом сияла чистотой, а вся сантехника исправно функционировала.
