И между прочим, иногда, если хочешь сделать мир лучше, нужно четко и ясно записать правила и законы, чтобы все заранее знали, какие именно поступки считаются нехорошими и какого наказания стоит ожидать, если их совершишь.
В мире, где мы постоянно открываем что-то новое, все это кажется достаточно прочным фундаментом для теории права. И помогает одолеть чудовище Франкенштейна, на которое опирается большинство западных правовых систем, – помесь деонтологии, аристотелевских законов и кое-каких консеквенциалистских идей, этот нелепый гибрид, заставляющий нас вести экзистенциальные беседы о человеческой природе всякий раз, когда кто-то предлагает новую теорию квантового коллапса или что-то подобное.
Нет ничего нового под солнцем
Возможно, вы удивляетесь, как же лучшие умы юриспруденции умудрились создать и сохранить систему, которая настолько не поспевает за прогрессом фундаментальной науки. «Ведь нашей системой управляют ответственные взрослые люди, – должно быть, думаете вы, – и она не может быть карточным домиком, обреченным рассыпаться под весом первой же неудобной физической теории, с которой столкнется».
Когда мы говорили о ранней истории квантовой механики, мы видели, что физики-теоретики, когда им становилось не по себе, пресекали дискуссии о коллапсе и сознании, приказывая своим студентам перестать задавать вопросы об этом треклятом коллапсе. Игнорировать проблему в надежде, что она исчезнет, – это так по-человечески.
А юристы тоже люди, хотя по первому впечатлению и не скажешь. Правоведы, совсем как первое поколение квантовых физиков, предпочли бы, чтобы вы перестали задавать вопросы об этой треклятой свободе воли. Не волнуйтесь, у них все продумано.
Но чем больше мы узнаем о том, как на самом деле устроена вселенная, тем труднее нам отмахиваться от того факта, что предположения о свободе воли, сознании и природе реальности, которые долгое время нам помогали, в действительности могут быть ошибочны.
Но как бы теории коллапса, вызываемого сознанием, и коллапса «просто так» ни указывали нам в этом направлении, это далеко не самые экзотические или эффектные интерпретации квантовой механики из имеющегося ассортимента.
Честь эта принадлежит теории настолько радикальной и контринтуитивной, что она десятилетиями была предметом такой полемики, от которой рушились карьеры и отголоски которой слышны в физике и по сей день. Эта теория ставит под сомнение не просто наши представления о том, что реально, а что нет, но и наше самосознание как таковое.
Пора поговорить о параллельных вселенных.
Глава 6
Квантовая мультивселенная
Самонадеянность и люди неразлучны, как бекон и еще немножко бекона. Или, чтобы никого не обидеть, как веганский заменитель бекона и еще немножко веганского заменителя бекона.
Целая куча психологических исследований подтверждает, что люди частенько уверены, будто прекрасно разбираются в том, о чем представления не имеют, и виноват в этом хорошо изученный феномен под названием «эффект Даннинга – Крюгера». Кроме того, исследования раз за разом показывают, что около 65 процентов американцев считают себя умнее среднего.
Но прежде чем вы самонадеянно уверитесь в этих фактах, стоит сказать следующее: более современные исследования показали, что эффект Даннинга – Крюгера, похоже, не более чем статистическая иллюзия. И к тому же вполне возможно, что большинство людей умнее среднего: усадите в комнате девятерых мудрецов с одним рекордным тупицей, и вы создадите ситуацию, когда 90 процентов участников имеют все основания претендовать на то, что они умнее среднего. Как знать, может быть, эти 65 процентов американцев и правы.
Я хочу сказать, что нам следует быть осторожными при оценке новых идей, поскольку наши эстетические предубеждения относительно того, «как должна выглядеть истина», обычно гораздо сильнее нашей природной любознательности – и мы склонны особенно уверенно судить именно о том, что хуже всего понимаем.
И физики не исключение, более того, они (мы?) этим особенно злоупотребляют. В каком-то смысле понять их можно: физика объективно чертовски хорошо делает предсказания, а такое могущество способно легко вскружить голову. Если можешь точно вычислить, сколько времени потребуется тридцатиграммовому мячику, чтобы упасть на землю с высоты полутора метров, рискуешь заработать манию величия.
Однако самонадеянность в физике порождается и социальным давлением, когда формируются группы коллег, выступающих за или против тех или иных теорий. Со временем некоторые группы захватывают целые области – такие как квантовая механика, – и перспективные новые идеи выдавливаются закосневшими представлениями на периферию, да еще и из поля зрения организаций-грантодателей, решающих, какие исследования профинансировать.
Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы все было иначе. Но еще мне бы очень хотелось найти такого оператора мобильной связи, который не списывал бы с меня якобы случайно лишние деньги каждые три месяца, поэтому, сдается мне, мораль истории в том, что жизнь неидеальна и подчас глава о квантово-механических множественных вселенных становится еще и главой о политической борьбе в академических кругах. И вообще – всегда внимательно проверяйте счет за телефон, а уже потом отстегивайте денежки.
Но какое отношение самонадеянность имеет к параллельным вселенным? А очень даже существенное. Чтобы понять почему, нам придется вернуться в 1956 год, когда один молодой умник по имени Хью Эверетт III озаглавил свою принстонскую диссертацию «Теория универсальной волновой функции».
Само по себе это название мало что нам говорит, но, если бы Эверетт публиковал диссертацию в наши дни онлайн, он бы, наверное, придумал заголовок попонятнее: «Физик считает, что может решить проблему зомбокота ВООБЩЕ БЕЗ КОЛЛАПСА. Вы упадете, когда узнаете…»
В основе диссертации Эверетта лежал простой вопрос: а вдруг никакого коллапса вообще не происходит? Как ни поразительно, эта идея проложила путь к одному из самых радикальных сдвигов в самовосприятии человека за всю историю.
Однако начиналось все не слишком гладко. И прежде чем мы перейдем к теории Эверетта и к тому, какое сопротивление она встретила, нам необходимо поговорить о мире квантовой механики середины пятидесятых и о том, как физики тогда определяли, что истинно, а что нет.
Принимаем любое мнение, если оно общее
Что такое консенсус в науке?
Раньше я думал, что это когда один ученый придумывает теорию, а другие ученые потом изо всех сил пытаются ее опровергнуть. Годами они самоотверженно трудятся в безвестности, пока теория, которую они так отчаянно стремятся развенчать, окончательно не одерживает над ними верх. Тогда наконец они выползают из своих подвальных лабораторий, осоловелые и поверженные, и признают свое поражение: «А знаете, это и в самом деле довольно правдоподобно. Кстати, что это за яркий шар в небе – солнце, что ли? Странно, по моим расчетам это должен быть куб».
Увы, мы только что убедились, что на деле все иначе. Скажем, самоотверженно трудиться в безвестности – так себе карьерный ход, и мне, в общем-то, не в чем упрекнуть ученых, которые стремятся этого избежать. Но самонадеянность и социальное давление – тоже мощные разобщающие факторы, и если добавить сюда карьерные стимулы, получится рецепт политики в академических кругах. А она и есть та сила, которая на самом деле выстраивает научный консенсус (по крайней мере в краткосрочной перспективе).
Поймите меня правильно: не то чтобы я мог предложить какую-то более достойную альтернативу научному консенсусу. В конце концов, основные известные нам альтернативы выстраиванию научного консенсуса исторически требовали сжигать еретиков заживо или побивать их камнями, а такие меры, при их бесспорной эффективности, все-таки не лучший путь к постижению истины. Поэтому я всего лишь хочу сказать, что научный консенсус – далеко не козырь, раз и навсегда определяющий реальность. Это просто лучший из целой кучи ужасных вариантов, и за истекшее время история должна была научить нас относиться к нему более скептически.
