Теннесси Уильямс - Стеклянный зверинец

The Glass Menagerie by Tennessee Williams (1944)

Аманда Уингфилд — мать. Эта маленькая женщина обладает огромным жизнелюбием, но не умеет жить и отчаянно цепляется за прошлое и далекое. Актриса должна тщательно создать характер, а не довольствоваться готовым типажом. Она отнюдь не параноик, но ее жизнь — сплошная паранойя. В Аманде много привлекательного и много смешного, ее можно любить и жалеть. Ей, несомненно свойственно долготерпение, она даже способна на своего рода героизм, и хотя по недомыслию иногда бывает жестока, в душе ее живет нежность.

Лаура Уингфилд — дочь. Не сумев установить контакт с действительностью, Аманда тем сильнее держится иллюзий. Положение Лауры гораздо серьезнее. Она в детстве перенесла тяжелую болезнь: одна нога у нее чуть короче другой и требует специальной обуви — на сцене этот недостаток должен быть едва заметен. Отсюда — ее растущая обособленность, так что в конце концов она сама становится похожей на стеклянную фигурку в своей коллекции и не может из-за чрезмерной хрупкости покинуть полку.

Том Уингфилд — сын Аманды и ведущий в пьесе. Поэт, который служит в лавке. Его гложет совесть, но он вынужден поступать безжалостно — иначе не вырваться из западни.

Джим О'Коннор — гость. Милый и заурядный молодой человек.

Место действия — улица в Сент-Луисе.

Время действия — Теперь и Тогда.

«Стеклянный зверинец» — пьеса-воспоминание, поэтому ставить ее можно со значительной степенью ободы по отношению к принятым методам. Тонкий, хрупкий материал ее непременно предполагает умелую режиссуру и создание соответствующей атмосферы. Экспрессионизм и другая условная техника в драме преследует одну-единственную цель — как можно ближе подойти к правде. Когда драматург использует условную технику, он отнюдь не пытается, во всяком случае, не должен этого делать — снять с себя обязанность иметь дело с реальностью, объяснять человеческий опыт; напротив, он стремится или должен стремиться найти способ как можно правдивее, проникновеннее и ярче выразить жизнь как она есть. Традиционная реалистическая пьеса с настоящим холодильником и кусочками льда, с персонажами, которые изъясняются так же, как изъясняется зритель, — это то же самое, что и пейзаж в академической живописи, и обладает тем же сомнительным достоинством — фотографическим сходством. Сейчас, пожалуй, все уже знают, что фотографическое сходство не играет важной роли в искусстве, что правда, жизнь — словом, реальность — представляют собой единое целое, и поэтическое воображение может показать эту реальность или уловить ее существенные черты не иначе, как трансформируя внешний облик вещей.

Эти заметки — не просто предисловие к данной пьесе. Они выдвигают концепцию нового, пластического театра, который должен прийти на смену исчерпанным средствам внешнего правдоподобия, если мы хотим, чтобы театр, как часть нашей культуры, снова обрел жизненность.

Экран. Между первоначальным текстом пьесы и ее сценической редакцией есть только одно существенное различие: в последней нет того, что я в порядке опыта предпринял в оригинале. Я имею в виду экран, на который с помощью волшебного фонаря проецируются изображение и надписи. Я не сожалею, что в идущей ныне на Бродвее постановке экран не используется. Поразительное мастерство мисс Тейлор позволило ограничиться в спектакле самыми простыми аксессуарами. Однако я думаю, кое-кому из читателей будет интересно знать, как возникла мысль об экране. Поэтому я восстанавливаю этот прием в публикуемом тексте. Изображение и надписи проецируются из волшебного фонаря, расположенного за кулисами, на часть перегородки между передней комнатой и столовой: в остальное время эта часть не должна ничем выделяться.

Цель использования экрана, полагаю, очевидна — подчеркнуть значение того или иного эпизода. В каждой сцене есть момент или моменты, которые наиболее важны в композиционном отношении. В пьесе, состоящей из отдельных эпизодов, в частности в «Стеклянном зверинце», композиция или сюжетная линия могут иногда ускользнуть от зрителей, и тогда появится впечатление фрагментарности, а не строгой архитектоники. Причем дело может быть не столько в самой пьесе, сколько в недостатке внимания со стороны зрителей. Надпись или изображение на экране усилит намек в тексте, поможет доступно, легко донести нужную мысль, заключенную в репликах. Я думаю, что помимо композиционной функции экрана важно и его эмоциональное воздействие. Любой постановщик, обладающий воображением, может самостоятельно найти удобные моменты для использования экрана, а не ограничиваться указаниями в тексте. Мне кажется, что возможности этого сценического средства гораздо более широки, нежели те, что использованы в данной пьесе.

Музыка. Другое внелитературное средство, которое использовано в пьесе, — это музыка. Нехитрая сквозная мелодия «Стеклянного зверинца» эмоционально подчеркивает соответствующие эпизоды. Такую мелодию услышишь в цирке, но не на арене, не при торжественном марше артистов, а в отдалении и когда думаешь о чем-нибудь другом. Тогда она кажется бесконечной, то пропадает, то снова звучит в голове, занятой какими-то мыслями, — самая веселая, самая нежная и, пожалуй, самая грустная мелодия на свете. Она выражает видимую легкость жизни, но в ней звучит и нота неизбывной, невыразимой печали. Когда смотришь на безделушку из тонкого стекла, думаешь, как она прелестна и как легко ее сломать. Так и с этой бесконечной мелодией — она то возникает в пьесе, то снова стихает, будто несет ее переменчивым ветерком. Она словно ниточка, которой связаны ведущий — он живет своей жизнью во времени и пространстве — и его рассказ. Она возникает между сценами как память, как сожаление о былом, без которого нет пьесы. Эта мелодия принадлежит преимущественно Лауре и потому звучит особенно ясно, когда действие сосредоточивается на ней и на изящных хрупких фигурках, которые как бы воплощают ее самое.

Освещение. Освещение в пьесе условное. Сцена видится словно в дымке воспоминаний. Луч света вдруг падает на актера или на какой-нибудь предмет, оставляя в тени то, что по видимости кажется центром действия. Например, Лаура не участвует в ссоре Тома с Амандой, но именно она залита в этот момент ясным светом. То же самое относится к сцене ужина, когда в центре внимания зрителя должна оставаться молчаливая фигура Лауры на диване. Свет, падающий на Лауру, отличается особой целомудренной чистотой и напоминает свет на старинных иконах или на изображениях мадонн. Вообще в пьесе можно широко использовать такое освещение, какое находим в религиозной живописи — например, Эль Греко, где фигуры как бы светятся на сравнительно туманном фоне. (Это позволит также более эффективно использовать экран.) Свободное, основанное на творческой фантазии применение света очень ценно, оно может придать статичным пьесам подвижность и пластичность.

Уингфилды живут в одном из тех гигантских многоклеточных ульев, которые произрастают как наросты в переполненных городских районах, населенных небогатым людом из «среднего класса», и которые характеризуют стремление этого самого большого и по существу самого закабаленного слоя американского общества избежать текучести, дифференциации и сохранить облик и обычаи однородной механической массы. Входят в квартиру с переулка, через пожарный ход — в самом названии некая символическая правда, потому что эти громады-здания постоянно охвачены медленным пламенем негасимого человеческого отчаяния. Пожарный ход, то есть, собственно площадка и лестница вниз, составляет часть декорации.

Действие пьесы — воспоминания человека, и потому обстановка нереалистична. Память своевольна, как поэзия. Ей нет дела до одних подробностей, зато другие проступают особенно выпукло. Все зависит от того, какой эмоциональный отзвук вызывает событие или предмет, которого коснется память; прошлое хранится в сердце. Оттого и интерьер видится в туманной поэтической дымке.

Когда поднимется занавес, зрителю откроется унылая задняя стена здания, где обитают Уингфилды. По обе стороны здания, которое размещается параллельно рампе, — теснины двух узких темных переулков; они уходят вглубь, теряясь посреди перепутанных бельевых веревок, мусорных ящиков и зловещих решетчатых нагромождений соседних лестниц. Именно этими переулками выходят актеры на сцену или уходят с нее во время действия. К концу вступительного монолога Тома сквозь темную стену здания начнет постепенно просвечивать интерьер квартиры Уингфилдов на первом этаже.